Содержание

УХОД 5

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ 15

ГИБЕЛЬ КАРФАГЕНА 21

ВСПОМНИ НАШУ БЕРЁЗКУ 29

МАЛЕНЬКИЙ СТРАДАЛЕЦ 36

Пьяная ночь 41

ЗАПОЗДАЛЫЙ ЗВОНОК 52

ЧЕРНЫШ 58

Дорогой Фёдор Сергеевич 65

Я ТЕБЕ ПОМОГУ 76

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ 82

ДВА ТОВАРИЩА 88

ДО-Т-ТЕНЬКА 95

СВЕТЛЯЧОК МОЙ ТАЙНЫЙ 101

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ 106

ДАН 112

ПУСТЫРЬ 116

Иван да МАРЬЯ 125

НИКИФЫЧ 137

НОСТАЛЬГИЯ 143

НЕ ГЛЯДИ НА МЕНЯ МАМА 150

"УЖАСТИК" 156

ОКАЯННЫЙ 162

ЖЕСТОКОСТЬ 170

СУДЬБА ТАКАЯ 177

РОЗА В МУСОРЕ 184

СЛЕД НА СНЕГУ 188

ПоЗДНИЙ БУКЕТ 194

КТО-ТО МНЕ СУДЬБУ ПРЕДСКАЖЕТ 198

СТРАХ 235

НА ПРИЁМЕ 250

КРАСНЫЕ ГВОЗДИКИ 255

Эдуард Мордвинов

Судьба Такая.

Рассказы

Подписано в печать 11.04.2003 г. Формат 60х84/16.

Бумага тип. Печать офсетная.

Усл. печ. л. 7,5. Уч.-изд. л. 6,0.

Тираж 100 экз. Заказ .

Издательский центр

Красноярского государственного университета

660041 Красноярск, пр. Свободный, 79.

 

 

 

УХОД

 

Геннадию Ивановичу Ускову расхотелось жить. Причин тому было две: замучившая экзема и домашняя неустроенность. Болезнь у него развилась на почве нервного расстройства после смерти жены. О второй причине одним словом не скажешь...

После кончины жены Геннадий Иванович проживал, как и раньше, вместе с семьей сына. Квартира была большая, четырехкомнатная. Получил ее Усков от завода В ту пору семья его состояла из пяти человек: он с женой, теща, племянница и четырехлетний Федик. Минуло с тех пор двадцать шесть лет, и многое в семье Усковых изменилось: окончила институт, вышла замуж и уехала на Украину племянница, преставилась теща, вырос и женился сын, а сам Геннадий Иванович стал дедом и второй год был на пенсии.

Опорой в семье была жена. Все основные дела и заботы она взяла на себя: мыла, стирала, готовила пищу, нянчилась с внуком _ на все хватало её несильных и проворных рук и доброго сердца. И невестка Жанна, наверное, даже не почувствовала перемены в жизни, когда перешла из-под материнской опеки под такую же опеку свекрови. За девять лет совместной жизни она ни разу не вымыла в квартире, не убрала на кухне или в ванной. Геннадий Иванович, жалея жену, иногда упрекал ее в том, что она не привлекала невестку на помощь, но та отговаривалась:

_ Да ладно уж, как-нибудь сама.

И вот теперь, после похорон жены, стало неуютно, пусто и неубранно в квартире. На кухне накопилась гора немытой посуды, в ванной. _ копна нестиранного белья. А тут скоро у Геннадия Ивановича появились на руках и лице первые признаки экземы: зуд и сыпь. Болезнь быстро прогрессировала, вызывая временами нестерпимую чесотку. Особенно неуютно и стыдливо чувствовал себя Геннадий Иванович на людях из-за гнойников и чешуек на руках и лице. В семье им стали брезговать. Вскоре невестка и внучек даже не стали скрывать этого. Потом невестка вообще перестала появляться на кухне и еду готовила у себя в комнате. С этой целью купила двухконфорочную электрическую плиту. Перестал заходить к нему в комнату внук. Сын будто этого не замечал и, видимо, под влиянием жены тоже изменился, на разговоры шeл редко и неохотно. Вскоре они перестали пользоваться ванной, а мыться уходили к знакомым или в баню.

Окончательное отчуждение Геннадий Иванович почувствовал, когда привез с дачи ведро клубники и, оставив его на видном месте на кухне, вечером того же дня опять уехал на дачу. Какое же потрясение он пережил, когда через несколько дней снова привез домой ягоду: прежнее ведро стояло нетронутым на том же месте, где он его оставил. К нему даже не притронулись! Ягода покрылась серой замшей плесени, от нее исходил кисло-винный запах брожения. С болью в сердце он вынес ведро на помойку, а потом закрылся у себя в комнате, залез под одеяло и заплакал.

Это был поворотный момент в его жизни. Он почувствовал себя совсем одиноким, отверженным и решил больше не оставаться дома, а уехать на дачу и жить там, никому не мешая. Именно в эти горькие минуты у него зародилась мысль о своей ненужности, обреченности на одиночество и бесполезности. Эта мысль сначала напугала его, и он попытался отмахнуться от нее, успокоить сам себя, но со временем она все чаще и чаще возникала в его сознании. «Не жить, не мучиться, не мешать другим» _ как бы откуда-то изнутри, супротив его воли лезла в голову эта грешная мысль. И чем решительнее старался он избавиться от нее, тем сильнее и навязчивее становилась она. И скоро он с ней свыкся, смирился и даже согласился. «Да, в самом деле, _ думал он, _ кому теперь я, старый и больной, нужен? Кому могу принести хоть какую-то радость и пользу? И зачем так жить?»

К этому состоянию он так привык, что даже стал обдумывать, как лучше уйти из жизни. Однажды, оказавшись на Предмостной площади, он как будто по наитию свыше решил перейти по коммунальному мосту с правого берега на левый. На середине моста остановился, подошел к перилам и глянул вниз. Под ним, далеко внизу, струясь и завихряясь, шевелилась, как живая, темная вода. Геннадий Иванович прибросил на глаз расстояние до нее: метров двадцать пять! Высоко! И он представил, как его тело обреченным комочком летит вниз, в темную и холодную пучину. Ему стало жутко. Он закрыл глаза, тихо простонал, потом снова стал, как притянутый, всматриваться в воду, и в какой-то момент ему показалось, что со дна реки стало подниматься белое пятно величиной с полный месяц, а в центре его _ лицо Надежды, жены. Она молча смотрела прямо ему в глаза, в душу, тихо и растяжно произнесла:

_ Грех ты задумал, Гена. Не позорь нашу семью перед людьми и Богом. Одумайся!

Мороз пробежал по его коже. Он тут же отстранился от перил и торопливо, словно убегая, ушел прочь.

В другой раз подобная же блажь пришла ему в голову, когда он ехал на электричке с дачи домой. Притулившись у окна, он бессмысленно смотрел на бегущие навстречу бесконечные полосы белых рельсов, на пролетающие встречные поезда, и ему вдруг представился человек под колесами, под этой жуткой грохочущей молотилкой летящего железа. Ему стало страшно от этого. Нет, нет! Только не так!

Подсознание помимо его воли выбирало и подсовыва ло ему способы ухода из жизни, а рассудок отвергал.

Решение пришло неожиданно поздней осенью. С наступлением предзимних холодов он протапливал на ночь печку. Сидя против открытой ее дверцы, время от времени подбрасывал в огонь дрова, смотрел на пляшущие флажки пламени, удивляясь замысловатости и непредсказуе мости их движения. Догорали последние поленья. По горке красных углей порхали синие переливы угасающего огня _ верный признак образования угарного газа.

_ Вот оно! Нашел! _ почти обрадовался Геннадий Иванович. _ И тихо, и неувечно, и без подозрений с пересудами. Угорел _ и точка!

Это решение он принял сразу Оставалось наметить конкретный срок, выбрать день и обдумать, как все надежнее сделать.

Плохо спал последние ночи Геннадий Иванович. Что-то изнутри протестовало против решения о самоубийстве. А однажды в коротком беспокойном сне повторилось ему видение покойной жены, поднявшейся ликом со дна реки с осуждением: «Грех ты задумал, Гена. Не позорь нашу семью перед людьми и Богом».

Не досыпал, а мучился остаток той ночи Геннадий Иванович. И так схватило, защемило сердце, что расплакался открыто, громко, навзрыд, приговаривая сквозь всхлипы:

_ Прости меня, Господи. Нету больше моей мочи так жить. И ты, Надя, и ты, мама, и ты, Федя, _ все простите меня. Не виноват я.

И такое одиночество, неприкаянность и бессилие охватили его, что ему стало жаль самого себя, и заплакал он еще сильнее.

Долго не вставал в то утро Геннадий Иванович с постели. Пролежал в остуженном домике до одиннадцати часов, а когда встал, то и браться ни за что не хотелось. Как по обязанности истопил печку, вскипятил чайник, выпил стакан чая для согрева _ и снова в постель. К вечеру принял решение: в пятницу вечером, после бани... Решение было принято в понедельник. До пятницы оставалось три полных дня.

* * *

В ночь с понедельника на вторник и весь вторник он, притихший и неторопливый, обдумывал, как приготовить ся, может быть, к самому главному дню своей жизни, чтобы ничего важного не пропустить и чтобы глупостей не наделать. И чем бы он теперь ни занимался: ходил ли на ключ за водой, рубил ли дрова, топил ли печку, _ все думал об одном. Иногда вдруг перед чем-нибудь останавливался и с удивлением рассматривал, как будто до этого и не видывал. На ключе, прежде чем зачерпнуть воды, опустился на колени и загляделся на шевелящиеся купола бившей из-под земли воды. Купола расплывчато колыхались, поднимая со дна чистые, промытые песчинки, кружили их и опускали снова на дно. И все это происходило беспрерывно и неостановимо, вечно. Потом во дворе замешкался у рябины, наблюдая за одним единственным листком, который не опал с осени, а остался зимовать на ветке, трепеща красным лоскутком на белом холоде

* * *

Постепенно у Геннадия Ивановича выработался план действий на остатние три дня. А дел набралось немало: принести с угольно-дровяного склада пару ведер каменного угля (он дает больше угара), съездить в город, чтобы выполнить кое-что из намеченного; хотя бы издали посмотреть на сына и внука, потом позвонить по телефону-автомату на работу сыну, поговорить с ним, попросить , чтобы он приехал в субботу на дачу, попросить убедительно, но без нажима, чтобы он потом ни о чем не догадался.

И еще одно важное дело появилось: надо было купить подарки сыну и послать их посылкой в пятницу. Идея о покупке подарков возникла как-то сама собой, когда он, лежа в постели, перебирал в памяти свое прошлое. Вспомнился ему тогда давний, из молодой жизни, эпизод, когда сыну Федику шел восьмой год. Зашли они с ним в ту пору в спортивно-охотничий магазин, и попросил его сынишка купить вначале компас, а потом _ складной ножик с зеленой перламутровой ручкой и набором дорожных приспособлений: вилкой, ложечкой, штопором и махонькими ножницами. Не купил, поберег деньги.

Долго не мог он тогда отвести сынишку от витрины, обвороженного желанными компасом и складником.

На диво избирательной бывает человеческая память: застрянет иной раз в ней какая-нибудь махонькая закавыка да и не раз вспоминается потом через долгие годы, устыжая и мучая душу. Вот такой закавыкой и остался в подсознании Геннадия Ивановича этот эпизод. И не раз после, встречая случайно где-нибудь подобные компас или ножик, вспоминал свой отказ с чувством вины перед сыном за свою скуповатую бережливость. Не забыл и сын. Об этом догадался Геннадий Иванович, когда Федя, уже будучи юношей-десятиклассником, попросил купить магнитофон _ верх престижности одноклассников.

_ Повременим пока. Денег нет.

_ Ты всегда так, _ обиделся сын.

_ Как это так?

_ Сам знаешь.

«Господи, до сих пор не забыл?» _ удивился Геннадий Иванович и согласился выполнить просьбу сына.

И вот теперь, почти через два десятка лет, он решил выполнить и ту давнюю детскую просьбу сына, да и душу свою освободить от малой вины перед ним. Было в этом желании что-то наивно-сентиментальное, но зато и доброе, бередящее простую человеческую душу. Геннадий Иванович хотел, чтобы сын его помнил!

* * *

В четверг с первой электричкой уехал Геннадий Иванович в город, чтобы успеть застать сына и внука выходящими из дома: Федор, уходя на работу, забирал с собой сына и провожал его до школы. Выходили они обычно в половине восьмого. Он приехал на несколько минут раньше. Чтобы остаться незамеченным, укрылся за углом соседнего дома.

Он, конечно, мог бы домой приехать еще вчера вечером, с ночёвкой, повидаться воочию с сыном и внуком и даже, может быть, поговорить с ними, но не решился, потому что хорошо знал об их брезгливости и не хотел сердить их.

Было еще темно. Над козырьками подъездов горели фонари. В ожидании этой последней, прощальной встречи Геннадий Иванович разволновался. Расходившееся сердце толчками отдавалось в висках. Расплылись радужной пленкой и задрожали огни в повлажневших глазах. Геннадий Иванович вытер их рукавом и проглотил подкативший к горлу ком, сдержал себя.

Теперь все его внимание было приковано к своему подъезду. Как екнуло, как дрогнуло его сердце, когда он увидел их! В правой руке Федор нес мешочек со школьной сменкой Димы, а левой держал его за руку. Геннадий Иванович пошел за ними, оставаясь на таком расстоянии, чтобы они не заметили его. Но даже если бы он был и ближе, они все равно не увидели бы его, потому что не оборачивались и были заняты своим разговором. А он впитывал каждый их шаг, каждое движение. Про себя отметил, что в их походках была неуловимая для прохожих схожесть и в фигурах _ плечи у обоих чуть приподняты, а головы ужаты в них, как и у него же!

У школы Федор передал Диме мешочек со сменкой, легонько похлопал по плечу и подтолкнул к воротам. Постоял немного, провожая сына взглядом до двери, и торопливо пошел на автобусную остановку.

Вот и все!

И снова горький ком подкатил к самому горлу, подпирая дыхание, и снова задрожали и расплылись от навернувшихся слез огни фонарей, защемило, зашло сердце.

«Вот и все! Прощайте, родные. Живите долго и счастливо. Храни вас Бог!» _ прошептал Геннадий Иванович и пошел обратно, домой, где теперь никого уже не было: Жанна тоже успела уйти на работу.

Дома он пробыл недолго. Взял чистое белье, свежие носки, тапочки. Больше ему ничего не надо было. Все свернул и положил в сумку. Прошел по всем комнатам, посидел немного и, чтобы не терзаться больше, ушел.

Было в этот день в городе еще два важных дела: покупка подарков и разговор по телефону с сыном.

В выборе подарков был разборчив. Прежде чем найти такие же компас и нож, какие просил когда-то Федик, ему пришлось обойти несколько магазинов. В это время у него появилось еще одно желание: купить внуку бинокль и игрушечный пистолетик с пистонами. Пусть и Диме останется память от деда! После некоторого раздумья выбрал и невестке подарок, чтобы не обижалась, _ импортные духи в в красивой упаковке. «Может, не побрезгует», _ подумал он.

Оставалось последнее _ позвонить сыну. Очень волновался, долго ходил по городу, выискивая тихое, малолюдное место, чтобы никто не помешал разговору. Наконец остановился в стороне от центрального проспекта у трех свободных автоматов. Дрожащими пальцами набрал номер _ Федора на месте не оказалось. На третий раз дозвонился.

_ Здравствуй, Федя!

_ Папа! Это ты? Здравствуй. Ты в городе?

_ Ага. С автомата звоню. Федя, на субботу у тебя планы какие?

_ Пока никаких.

_ Я прошу тебя приехать ко мне на дачу в субботу с утра! Валенки привези, замерзаю. Я бы и сам зашел за ними домой, но ключи забыл на даче. Приедешь?

_ Конечно, конечно. Что еще надо?

_ Больше ничего, сын. Только приезжай обязательно! Ты слышишь? Обязательно. Я буду ждать.

Геннадию Ивановичу еще хотелось поговорить с сыном, сказать ему что-то самое главное напоследок, но подкативший к горлу предательский ком перехватил дыхание.

Наступила пауза.

_ Папа, как ты там? Что молчишь-то?

Вместо ответа Геннадий Иванович закивал головой, стараясь справиться со сбившимся дыханием, набрать побольше воздуха, чтобы еще поговорить.

_ Ты слышишь меня, папа?! Алло, алло!

Геннадий Иванович по-прежнему молчал. Из трубки понеслись короткие гудки зуммера _ разговор окончился.

К вечеру Геннадий Иванович был у себя на даче. Хорошо протопил печку, упаковал посылку в заранее купленный почтовый ящик, подписал адрес, чтобы завтра с утра съездить на большую соседнюю станцию, где есть почта, и отправить оттуда посылку. Оставалось последнее _ написать письмо и положить его сверху, прежде чем забить посылку.

Письмо не получалось, не шло, выходило все не так, как хотелось. И листы с этими началами он комкал, бросал в печку и начинал снова. И опять все не вязалось и не нравилось: в интонации, в словах письма улавливался привкус прощания и такого настроения, которое выдавало его душевное смятение и потому могло навести на мысль об умышленном уходе из жизни. Геннадий Иванович этого никак не хотел и тем более, чтобы у сына осталась в душе хоть самая малая толика вины в его смерти и чтобы он потом мучился и страдал от этого. И Геннадий Иванович отложил письмо на утро. Но и утром не получалось, как хотелось. И тогда он написал просто: «Феде _ компас и ножик, Диме _ бинокль и пистолет, Жанне _ духи». И все.

* * *

К двум часам дня, сдав посылку, Геннадий Иванович вернулся на дачу. К вечеру отскреб снег во дворике и от ворот до дороги, прибрался в комнате и на веранде, наносил воды и дров в баню. Истопил ее поздно вечером. Вымылся уже ближе к полуночи. Чисто побрился. Не забыл вычерпать и вылить в сугроб воду из бачка и котла, чтобы их не порвало от мороза. На ужин приготовил кусочек хлеба, стакан чая и стакан водки. Обсохнув, сел за стол. Без передыху выпил водку, занюхал кусочком хлеба и им же закусил. Хватит! Больше и не надо, так-то легче будет.

Хмель горячим током пошел по телу. Геннадий Иванович подошел к гудевшей в пламени печке, насыпал поверх дров ведро угля, перемешал несколько раз. Дождался, когда дрова прогорели и поверх их красной горкой жарко занялся уголь.

Вот подступал он, последний час.

Геннадий Иванович оделся и вышел на крыльцо. Время приближалось к полуночи. В высоком холодном небе мерцали крупные чистые звезды. Белый диск месяца был опоясан искрящимся кольцом морозной пыли. Выпавший накануне и успевший подмерзнуть снег отражал лунный свет, и оттого вся местность просматривалась далеко вокруг. Домик Геннадия Ивановича стоял на возвышенности, и сейчас с крыльца его хорошо виделся весь дачный поселок, спускавшийся по пологому склону к железной дороге, за которой через поле чернел ельник.

От домов, от заборов, от всех предметов четкие тени ложились на снег. Даже дымок от топящейся печки ровным столбом с кудрявящимся верхом отмечался на снегу.

На весь дачный поселок желтело только одно оконце: видно, бессонница или неурочная работа мучила какого-то бедолагу. «Ну, раз хлопочет и беспокоится о чем-то человек, значит, живет. А я вот ухожу. И завтра, и потом, и всегда все здесь будет идти без меня. Никакой метки после себя не оставляю людям. Разве что сына и внука. А долго ли они будут помнить меня в этой беспутной жизни и передадут ли своим наследникам память обо мне? Вот и сам-то не знаю своих корней дальше деда Николая. На нем все и замкнулось». Это были последние рассуждения Геннадия Ивановича.

Колючий морозец начал пощипывать нос и уши, но растирать, греть их он не стал. Еще раз внимательно и неторопко огляделся вокруг, как бы вбирая в себя весь этот родной окрестный мир, поднял голову вверх, посмотрел на стылое, в мерцающих звездах небо, перекрестился и пошел в домик.

Скоро свет в его окнах погас. Исчез и дымок над крышей, и все стихло.

Молчаливая белая ночь сомкнула над притихшим дачным поселком свой круг. А над крышей онемевшего домика лучилась до самого рассветного часа дрожащим прощальным светом звезда.

 

 

 

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

 

В загорском санатории они были, наверное, самой приметной парой из нашего заезда. На вид ему было за шестьдесят с небольшим. Его, сухопарого и быстрого в движениях, с жесткой скобкой русых усов и выправкой военного, можно было принять за офицера в отставке. Она _ моложе его лет на пять, с длинными, до плеч, коричневы ми волосами и сохранившейся стройностью. Они всегда были вместе, и только в столовую она ходила одна, а обратно возвращалась с набором судков, в которых, видимо, приносила ему еду.

Почему же он не ходил в столовую? Причину я случайно узнал, когда однажды оказался вместе с ними в кабинете фитотерапии. Они стояли впереди. Когда очередь дошла до них и им подали лечебный чай, она достала из сумочки и положила в стакан перед ним соломинку, он взял ее губами и начал медленно потягивать душистый травный взвар. И тут я увидел, что рук у него не было! Вместо них из подвернутых рукавов пиджака виднелось по два блестящих круглых металлических крючка. Сложное чувство враз охватило меня: жалость к нему и уважение к ее жертвенности. Мне казалось, что я сейчас увижу на ее лице следы этой жертвенности и многотерпимости. Но напротив _ лица обоих были совершенно спокойны, светлы и даже с печатью той взаимной надежности, какая бывает у людей, счастливых близостью и родством душ. Мне захотелось непременно познакомиться с ними, сойтись поближе и узнать, видимо, непростую историю их жизни. И скоро случай к знакомству представился, когда я пришел в санаторную библиотеку и увидел их там. Он просматривал свежие газеты, неторопливо переворачивая страницы крючками правой руки, она рядом читала журнал. По соседству примостился и я. Через некоторое время она наклонилась к нему и тихо сказала:

_ Через десять минут у меня ванна.

Он понимающе кивнул, и она ушла. Когда он закончил чтение и направился к выходу, я последовал за ним. В холле, извинившись, попросил уделить мне несколько минут, представился, в ответ назвался и он:

_ Николай Иванович.

_ Вы, верно, пережили несчастье?

Я понимал бестактность своего вопроса и ожидал скорее всего недовольство и раздражительную отповедь, но услышал спокойный ответ:

_ Пережил. И не одно. А почему вы об этом спрашиваете?

_ Ваш пример достоин уважения и подражания. Особенно со стороны молодых.

Я попросил Николая Ивановича присесть на стоящий рядом диван и хотя бы вкратце рассказать свою историю.

_ Руки я потерял семь лет тому назад, когда спасал маленькую девочку. Ее-то из-под электрички выдернул, а сам выскочить не успел.

_ Жива сейчас эта девочка? Встречаетесь?

_ Жива. Уже в невесту выросла. Вторым отцом зовет.

_ У вас такая заботливая жена. Она помогла вам пережить это несчастье?

В ответ Николай Иванович протяжно вздохнул и с грустью ответил:

_ Помогла. Очень даже помогла. Только через два года ее похоронил _ инфаркт...

Я понимающе и сочувственно слушал его печальный рассказ:

_ Правду в народе говорят, что беда не приходит одна. Через три года сына из Чечни привезли _ в цинковом гробу. _ Тонкие веки Николая Ивановича задрожали. _ Все пришлось пережить, многому научиться заново. Вот приспособился даже землю на даче копать, а нынче летом сестре в деревне помогал и сено косить. Для этого есть у меня специальные кольца на ремнях. Ничего, получается. _ Николай Иванович сделал раздумчивую паузу, затем потеплевшим голосом продолжил: _ Аня вот помогает. Без нее не справился бы. Святая она у меня. Да вы видели сами.

Расспрашивать Николая Ивановича о том, как судьба свела его с Анной, я не стал по вполне понятной причине, и ему самому нелегко было бы продолжать этот разговор.

_ А вы заходите к нам в гости на чашку чая, _ уже прощаясь, пригласил он. _ Поближе познакомитесь с ней. Она у меня гостеприимная.

Я воспользовался приглашением и однажды побывал у них в гостях. В санаторной комнате, в своем временном жилище, она создала почти домашний уют. Стол был накрыт свежей белой скатертью. На нем в стеклянном кувшине стоял букет осенних цветов. Анна включила электрочайник, приготовила фарфоровые чашки с цветочной росписью, положила рядом по паре бумажных салфеток и посредине стола поставила широкую тарелку с печеньем.

В домашней обстановке Анна казалась еще привлекательнее. Красноцветный длинный халат, перехваченный в талии пояском, подчеркивал ее стройность и молодил. Густые, с редкими серебряными ниточками волосы свободной волной стекали на плечи, придавали ей еще большую женственность. Была она весела, проста и разговорчива, потому за столом с ней было легко. Разговор о прошлом мы не заводили. Да и был ли он к месту теперь?

Чашку с чаем и печенье Николай Иванович ловко брал и держал натренированными, видимо, привычными движениями крючков обеих рук, Анна только раз помогла ему: подошла и расстегнула пару пуговиц на рубашке, чтоб посвежее было после горячего чая. И все это воспринималось естественно, буднично и привычно. Я уходил от них с чувством обновленного и светлого мироощущения, с желанием самому сделать что-нибудь хорошее и доброе для людей. Теперь, встречаясь, мы здоровались и разговаривали как близкие, свои люди. И это общение меня всегда радовало.

* * *

В начале октября в Загорье установилась сухая теплая погода. Легким ситцевым куполом висело над миром высокое выцветшее небо. Березовый склон горы, подступавшей к санаторию с восточной стороны, ярко и чисто золотился. Блестящие кружочки опавшей листвы желтым ковром устилали лесные тропинки и пожухлые травы. В воздухе стоял сладковато-пряный аромат осеннего увядания и тлена.

В такие дни мне не сиделось в комнате, и после обеда, когда не было лечебных процедур, я уходил в этот сказочно сияющий осенний мир, бесцельно и с наслаждением бродил среди опадавших берез, утопая по щиколотку в шуршащем лиственном устиле; радовался нечаянной находке рубиновой кисточки переспевшей костяники, дробному перестуку дятлов в вершинах сухих деревьев, звонкому цыканью бурундучка, нечаянно увиденного на пеньке.

Самой же неожиданной была встреча с Николаем Ивановичем и Анной. Они были в одинаковых спортивных костюмах, шли в мою сторону. Чтобы не мешать им, я замер, затаился там, где застала встреча _ в густом сосновом молодняке, когда-то искусственно посаженном здесь и теперь разросшемся широкой зеленой полосой. Они медленно шли рядышком. Она держалась за крючок его левой руки. Я оставался незамеченным, и они чувствова ли себя свободно, как будто были в лесу совсем одни. Вот подошли к рябинке, облепленной оранжевыми кистями ягод и красными перышками листвы. Сдвинув железные крючки рук, он начал ломать и подавать Анне веточки рябины и березы, а она прикладывала их одна к другой, и рождалось чудо _ желто-красный осенний букет.

_ Коля, давай добавим еще вон те метелочки, _ предложила она, показывая на белые пушистые султанчики какой-то высохшей травы. Он тут же выполнил ее просьбу. Белые метелочки, кажется, только для этого букета и выросли.

_ Ой, посмотри-ка, как красиво получилось! _ обрадовалась Анна. _ Дай я тебя поцелую!

Она обняла его за шею и несколько раз поцеловала.

_ А прелесть-то кругом какая! _ продолжила восхищенно она, переполненная радостью. _ Тебе хорошо?

_ Хорошо, Анечка. Мне с тобой всегда хорошо.

_ Мне тоже, Коля!

Они чувствовали себя счастливыми, наверное, потому, что были рядом и были надежны и верны друг другу, и еще оттого, что кругом стояла такая осенняя благодать. От их согласия и счастья посветлело и у меня на душе. Мне хотелось, чтобы это счастливое единение моих друзей оберегалось и сохранилось на долгие-долгие годы, на всю оставшуюся жизнь.

В санаторий я возвращался с ощущением душевной обновленности и легкости, будто только что прошел через теплый очищающий душ.

* * *

Домой Николай Иванович и Анна уезжали на два дня раньше меня. Я проводил их до автобуса, помог донести одну сумку, другую же Николай Иванович взял сам, как бы доказывая себе и остальным, что он и без рук не уступает другим. Мы с Анной все понимали и не возражали: он ведь глава, опора в семье и должен оставаться таким всегда.

После их отъезда мне стало скучно и не хотелось сразу же возвращаться к себе в комнату. Все казалось, что без них санаторий наполовину опустел и что мне еще долго будет не хватать их _ счастливой и доброй пары.

 

 

 

ГИБЕЛЬ КАРФАГЕНА

 

Новость об уходе с работы учителя истории Карфагена (Карпинского Федора Геннадьевича) вмиг облетела школу. Еще бы _ увольнялся любимый учитель.

Заявление Федора Геннадьевича директор порвал и выбросил в корзину с упреком:

_ Вы с ума сошли!

_ Выплатите двухмесячный долг по зарплате _ и останусь.

_ Да откуда же я возьму?

Карфаген тут же положил на стол второй экземпляр заявления, написанный предусмотрительно заранее.

_ Дорогой Федор Геннадьевич, вы же педагог от Бога! Ну потерпите еще немного и все получите сполна.

_ Нет уж и нет! Дома глаза от стыда прячу. Нахлебником живу!

Свою новую жизнь Федор Геннадьевич начал с малого, с продажи в газетном киоске книг по заказу покупателей. Там прежде работала его старшая сестра. Она приватизировала киоск, но вскоре его закрыла в связи с неимоверным ростом цен, газеты покупать перестали.

Книги Федор Геннадьевич искал по всему городу _ в бибколлекторах, в специализированных магазинах и продавал с небольшой наценкой. Дело пошло вроде бы неплохо. Но вскоре из-за той же дороговизны число покупателей начало таять быстрее вешнего снега, и торговля сошла на нет. Выручил случай. У соседа по лестничной площадке был грузовой «Москвич»-шиньон, и он предложил скооперироваться:

_ А переключайтесь на мороженое. Дело с гарантией. Подвоз _ за мной. Родственница моя как раз диспетчер на кондитерке, подсобит.

На том и порешили. Дело пошло и даже очень неплохо. В первый же месяц дивиденд втрое превысил учительскую зарплату. Об этом Федор Геннадьевич не стеснялся даже прихвастнуть при случайных встречах с бывшими коллегами. Но, как говорится, недолго солнышко нас грело. Однажды средь бела дня подкатили на «Мерседесе» три бритоголовых битюга. Один вылез из машины и по-хозяйски, вразвалочку вошел в незакрытый киоск, заговорил:

_ Хочешь, батя, жить без проблем?

_ То есть?

_ А то самое и есть. Объясняю доходчиво. Отстегива ешь нам в месяц по штуке на братка, а мы тебе _ «крышу». И никаких проблем.

_ Ну, знаешь ли!

_ Базарить, батя, не будем. Жди через месяц.

Измучился, испереживался Федор Геннадьевич после этой встречи, неделю почти не спал, пока не вспомнил, что в милиции работает в должности капитана бывший ученик его Серега Бодунов, в школьную бытность спортсмен, забияка и надежный товарищ. Принял его Сергей в своем кабинете как дорогого гостя, усадил в свое кресло, внимательно выслушал и заверил:

_ Тут и разговора нету. Помогу. Соглашайтесь во всем, что потребуют, но с отсрочкой на пару дней. И главное _ запомните номер машины. Вот вам моя визитка с телефоном. Как заявятся _ брякните. Урежем мы их, урежем!

На прощанье Сергей приготовил кофе на двоих. Посидели еще с полчасика, повспоминали школьную жизнь.

_ А знали вы, Федор Геннадьевич, что мы промеж собой звали вас Карфагеном?

_ Да знал, знал. А то как же!

_ И не сердились?

_ А за что? Этакое великолепное, даже героическое слово _ Кар-фа-ген!

_ Это точно! Мы любили вас.

Свое слово Сергей сдержал. Бритоголовые ушкуйники отступились. Но скоро подоспела другая неприятность. Поставили рядом с киоском раскрасавец-павильон с затейливой китайской крышей. По сравнению с ним киоск выглядел уродиной, старым фанерным ящиком. Павильон был поставлен так близко, что дверь киоска открывалась только наполовину, и входить через нее было не только неудобно, но с ящиками и трудно. Федор Геннадьевич высказал свои претензии новому соседу, элегантно одетому молодому человеку.

_ Ну и ухари эти мастера-строители. Я же их предупреждал, чтобы отступили от ларька на два метра. Что ж теперь? Не сдвинешь, не переставишь _ ведь не ящик же! А вас как по имени-то и отчеству?

_ Федор Геннадьевич.

_ Очень приятно! Самсон! Прошу заглянуть ко мне в гости _ на минутку, по-соседски.

С тыловой стороны павильона, за отдельной дверью, был небольшой склад и кабинетик с диваном, откидным столиком, парой легких кресел, холодильником и навесным полированным шкафчиком.

_ Пожалуйста, Федор Геннадьевич! Располагайтесь, где удобнее.

Федор Геннадьевич сел на диван. Самсон достал из холодильника две тарелки с ломтиками осетрины и сухой колбасой, коробку шоколадных конфет, бутылку дорогого коньяка и пару хрустальных рюмок с серебряны ми ободками по краям. Наполнил рюмки коньяком, одну подал гостю, другую взял сам.

_ За приятное знакомство и доброе соседство!

Добрый и бесхитростный от природы Федор Геннадьевич был обворожен джентльменским поведением соседа.

Встреча была недолгой, ненавязчивой, в ней как-то незаметно, как бы само собой незнакомцы договорились о той взаимной благожелательности и поддержке, которые и должны быть между соседями. Самсон даже заверил Федора Геннадьевича, что при случае поддержит и материально. Уж лучше б при этих словах постучал пальцем по дереву. Вскоре после этого разговора возник в ларьке пожар, и напрочь выгорела противоположная от павильона стена. Павильон же не пострадал: спасли подоспевшие по вызову пожарники. Заключение было категоричным _ возник пожар из-за короткого замыкания старой электропроводки. Это была катастрофа в бизнесе Федора Геннадьевича. Выручил его, как и обещал, Самсон.

_ Берите у меня метр прилавка и продолжайте торговать. Только немедленно уберите головешки от ларька _ вид портят, отпугивают покупателей.

Федор Геннадьевич не знал, как благодарить Самсона. Только через два месяца он понял, в какой попался капкан, когда на месте сгоревшего киоска Самсон поставил второй павильон, а за предоставленный прилавок потребовал арендную плату _ тысячу рублей в месяц! Федор Геннадьевич больше не переступал порог его павильона. Почти неделю, как очумелый, провалялся в переживаниях дома на диване. Едва придя в себя, поехал на овощную оптовую базу, разгружал вагоны и машины, таскал ящики и мешки и в первый раз напился с горя в стельку. Ночевал в каком-то подвале, куда увели его, пьяного, такие же, как он, бедолаги. И все это продолжалось еще несколько дней. Жена им особо не интересовалась. Нашла мать и увела к себе в однокомнатную «хрущевку». В прошлом она тоже учительствовала и теперь вдвойне переживала трагедию единственного и любимого сына, свою надежду и гордость. Она умоляла, чтобы он успокоился, пришел в себя, не думал о куске хлеба.

_ Будем жить на мою пенсию. А там, даст бог, все как-нибудь образуется. Может, вернешься в школу, _ говорила она. _ Пережить, перетерпеть, сынок, надо.

Мать сходила на квартиру жены, забрала белье и одежду сына, занялась его спасением. Постепенно он укрепился духом, привел себя в более или менее надлежащий вид, стал выходить в город. И однажды через знакомого договорился об аренде небольшого контейнера на известном в городе рынке «Поле чудес». Как-то само собой, будто по подсказке извне, созрела у него идея создать в этом контейнере нечто новое, чего до сих пор на рынке не было.

«Поле чудес» оживало с восьми утра. Первыми появлялись хозяева павильонов и ларьков, разборных палаток и крытых прилавков, а затем коробейники с раскладными столиками, развозчики и разносчики товаров. Они растаскивали на горбах и развозили на маневренных тележках по прилавкам набитые мешки, тюки и ящики с разнообразным пестро-цветным товаром, счету которому не было. И если бы какой-нибудь чудак попытался составить список всего, что здесь продавалось и покупалось, то даже самый скорый книгочей в городе не успел бы его прочитать за весь световой день. И как разноцветные флажки шевелил и крутил базарный ветерок этикетки с названиями далеких, порой экзотических для наших мест стран: Турция, Корея, Китай, Япония...

В десятом часу наполнялся огромный рынок несмолкающим гулом своих и чужих наречий и языков, услужливых обещательных зазывов. Была в этой базарной колготе единственная в своем роде культурная точка _ радиоинформцентр, транслировавший по заявкам пестрой публики всякую всячину: торговые объявления, взаимные поздравления сроднившихся соседством торговцев, песни и музыкальные мелодии _ одним словом, чего хотела рыночная душа. А с недавних пор была придумана еще одна новинка, разговор по мобильному телефону _ с кем хошь и о чем хошь.

Хозяйничали в этой культурно-информационной точке двое. Один _ пожилой мужчина в поношенном длиннополом пальто черного цвета и в валяной рыжей шапке «пирожком». Его напарником был мужчина неопределен ных лет в затертой болоньевой куртке и в вязаной шапчонке, едва прикрывавшей седеющие патлы. Первый был Карфаген, второй _ приткнувшийся к нему некто Игнатий Беспутин, не признанный в литературном мире поэт-лирик. Здесь, на рынке, он был известен способностью с ходу сочинять по просьбе посетителей стихотворные признания, поздравления, объявления, одним словом _ чего изволите. Поэт был худоват, угловат, ироничен. За свои поэтические услуги брал недорого _ по целковому за слово. Частенько благодарные заказчики и переплачивали. В удачные дни гонорары подкатывались к тремстам рублям. Карфаген не критиковал, не разносил творения напарника и относился к его сочинительству даже поощрительно. Игнатий отвечал взаимностью.

Иногда, при особой удаче, приятели заходили в соседний ресторанчик, чтобы погреть душу в добром разговоре, перекинуться мыслишками о житье-бытье, обсудить последние новости _ как говорится, расслабиться, раскрепоститься.

Обычно после второй стопки Игнатий принимался читать свои вирши, чаще всего о природе, душевных невзгодах, о вечном и суетном в этом бренном мире. Читал он театрально, с экспрессивной жестикуляцией, картинно встряхивая патлами:

Мне тоскливо и плохо очень.

Я один в этом доме живу.

За окошками мокрая осень,

И друзей к себе в гости не жду.

Публика в ресторанчике была обычно своя, знала и по-своему ценила поэтический дар Игнатия, горячо аплодировала ему. Истые ценители частенько подходили к нему с бокалами и рюмками, уважительно просили выпить с ними за компанию.

В определенной мере приятели довольствовались сложившимися обстоятельствами и особых претензий к жизни не имели. Игнатий рифмовал базарную всячину, а Карфаген читал в микрофон хорошо поставленным учительским голосом объявления, поздравления, пожелания, в том числе и зарифмованные Игнатием. Но жизнь неожиданно подкинула им очередное испытание. А произошло следующее.

В один из апрельских дней Игнатий пришел на работу в расстройстве: поругался с мужем сестры, у которой жил. Накануне засиделись они с зятьком на кухне до полуночи. Выпивка кончилась, а душа родственничка просила добавки. И потребовал тот, чтобы Игнатий еще разок сбегал в соседний круглосуточный ларек. Побежал, а там на выходе встретили его два архаровца, вырвали бутылёк, поддали для вразумления пару пинков и тут же, как привидения, растворились в ночи. На вторую бутылку у пиита денег не наскреблось, и вернулся он пустопорожним, расстроенным и виноватым. А зятек вместо того, чтобы посочувствовать, отругал его как хотел, обозвал тюхой-матюхой. Наутро с первого же гонорара сбегал пиит в заветно-потаенное местечко здесь же, на базаре, быстренько вернулся со шкаликом дешевого спирта и с ходу нырнул в заветный уголок контейнера под занавеской. Там у них было нечто вроде бытовки: стояли старенький столишко и пара стульев, была кое-какая посуда. Туда они попеременно уединялись на коротенькие передышки. Вот там-то без задержки и похмелился Игнатий, да так, что и подняться не смог. Карфаген пытался растормошить его, даже чуть не силой выпоил ему чашку крепкого кофе _ только все напрасно! Спал пиит беспробудно, сладко и глубоко всхрапывая.

Несчастливым оказался этот день у работников информационно-культурной точки. В обед к ним наведался хозяин контейнера. В два счета вышвырнул вон очумелого Игнатия, отобрал у Карфагена ключ, закрыл контейнер на замок и удалился.

Потерянным и обескураженным уходил в густолюдную базарную круговерть Федор Геннадьевич. На пустом перевернутом ящике притулился к контейнеру еще не протрезвевший Игнатий. Вроде хоть как-то налаженная бесхитростная жизнь работников культурной точки рухнула.

* * *

Шел октябрь. Городские скверы оголились и поредели. На тротуарах и площадях ночной ветер смел опавшую за ночь листву в желтые лужицы. В холодном пасмурном небе поздно всходило негреющее солнце. Почти невидимой густой моросью садился туман. Редкие пешеходы в теплых куртках и плащах спешили по своим делам. Привычно начинал новое утро и рынок. Вон уже по узким и длинным торговым улочкам потянулись к прилавкам носильщики и развозчики с товаром. Показался среди них и худенький возчик в затертой болоньевой куртке и вязаной шапчонке на редеющих патлах. Он катил перед собой тележку с тюками и мешками, нагруженны ми выше головы. За ним вышагивал, заложив руки на спину, упитанный мужчина восточного типа. Время от времени он покрикивал:

_ Не засепися! Не засепися!

_ Не стони ты, кунак, не стони, а расчетик на шкалик гони! _ резко отвечал ему возчик, ловко продвигая тележку по узенькой торговой улочке.

А за базарной оградой, на углу, стоял небольшой расточный станок с надписью над ним: «Изготовляю ключи срочно и с гарантией». За станком стоял мужчина в черном длиннополом пальто и в рыжей валяной шапке «пирожком». Рядом на крючке висел набор заготовок для ключей. На раскладном столике лежал штангенциркуль и стоял термос. Пока еще клиентов не было, мужчина, потерев зябнувшие ладони, открыл термос, налил в крышку-стаканчик чаю и с удовольствием выпил. От чая почему-то несло водочным запахом. Лицо мужчины размягчилось и порозовело. Глаза затеплились влажной удовлетворенностью. Скоро подошла и первая клиентка, миловидная женщина. Она достала из сумочки ключ, копию которого надо было заказать, начала объяснять и осеклась. Какое-то время молча и удивленно смотрела на мастера, потом воскликнула:

_ Федор Геннадьевич! Это вы? Федор Геннадьевич!

_ Позвольте, позвольте, сейчас припомню. Аня Гоголева? Ну да _ вы же Аня?

_ Я, я, Федор Геннадьевич! Ох, сколько же лет-то минуло? Девять! Я ведь ваша выпускница!

После естественных в таких случаях восклицаний и взаимных вопросов погрустневшая Аня с сожалением спросила:

_ Вы совсем ушли из школы? Неужели не вернетесь?

_ Да уж совсем, Анечка. И куда мне теперь. Все так изменилось. Да и время мое пенсионное подоспело.

_ Может, вам чем-нибудь помочь, Федор Геннадьевич?

_ Спасибо, Анечка. Обхожусь пока своими силами.

Выполнил заказ Федор Геннадьевич быстро, минут за десять. Анечка хотела переплатить, но он категорически отказался. Она ушла расстроенная. Он же, снова выпив из термоса, опять повеселел. Новый рабочий день его входил в привычное русло.

 

 

 

ВСПОМНИ НАШУ БЕРЁЗКУ

 

Густой мелкий дождь всё сыпал и сыпал. В его сплошной серой кисее, как в тумане, размывались очертания кустов и деревьев, близко подступавших к дороге, за ними _ и вовсе всё растворялось и тонуло в шевелящейся серой завесе. Дождливый засев на оконном стекле скатывался в тоненькие ручейки-прожилки и стекал вниз, на раму.

Из вагонного тепла и уюта Лилия Антоновна раздумчиво созерцала мокнувшие травы, деревья и птиц, изредка сидевших тёмными хлопьями на проводах и столбах вдоль дороги, и жалела их. За спиной у неё сладко посапывала во сне внучка Катя. В купе они ехали вдвоём. Видно, в бедное наше время сильно поубавилось охотников путешествовать.

На одном из полустанков в купе вошёл новый пассажир, поздоровался, представился:

_ Павел Иванович. Буду временным вашим попутчиком.

Был он, примерно, одних лет с Лилией Антоновной, невысок, сухопар. Через левую полусогнутую руку его висел мокрый дождевик, за спиной горбился рюкзак, на голенищах резиновых сапог кое-где жёлтыми пятнышками влажно блестели лепестки лютика. Было видно, что он только что шёл по мокрому полю. Голова его была непокрытой. От непогоды он ее спасал, наверное, капюшоном дождевика. Темнорусые волосы на висках уже побелила седина.

_ Где же мне пригнездиться? _ спросил он.

_ Вот эта полка свободна. Пожалуйста, располагай тесь.

Дождевик новый попутчик повесил на крюк у двери, туда же пристроил рюкзак, предварительно достав из него книгу. В ознакомительные расспросы-разговоры вступать, видимо, не собирался, потому что сразу углубился в чтение.

Лилия Антоновна тоже раскрыла на заложенной странице журнал. Читалось ей плохо, сюжетная нить терялась, имена героев путались. И было это вовсе не потому, что автор неувлекательно вёл повествование, а по другой, неожиданно возникшей причине: ей захотелось внимательнее рассмотреть вошедшего. Откуда и почему возникло это желание, она пока и сама понять и объяснить не могла и даже пыталась погасить его, но оно, напротив, всё больше овладевало ею. Лилия Антоновна закрыла журнал и решила незаметным образом повнимательнее рассмотреть соседа. Не отворачиваясь от окна, она время от времени скашивала глаза в его сторону. «Да, да, я его когда-то, кажется, видела,_ пытаясь вспомнить, думала она и даже пожалела его: _ И зачем он в такую погоду ходит по лесу, не бережёт себя. Может, травы или грибы собирает?» Ритмично покачивался вагон, вразброс, хаотично роились мысли, перебиралось в памяти прошлое, и она чувствовала, что вот-вот осенится вспышкой её догадка, прикрыла глаза. И вот всплыл в её памяти тетрадный листок с незабвенными словами:

Не грусти и не хмурься,

Лиля, Не ломай от досады бровей.

Не хочу, чтоб меня ты забыла

В пестроте быстротечных дней.

Когда вспыхнет берёзка свечкой,

Жёлтым пламенем в сентябре,

Ты приди к ней на тайную встречу,

Загадай что-нибудь обо мне.

И обронит она легонько

Жёлтый листик в твою ладонь,

И качанием ветки тонкой

Передаст от меня поклон.

Как давно, как давно это было! Листик из школьной тетрадки с этими строками 35 лет хранит она как самую сокровенную тайну в стареньком чемодане под кроватью. Доставала его редко, когда на душе было тяжко, перечитывала по нескольку раз, хотя знала наизусть и помнила даже особенности начертания отдельных букв и всякий раз с волнением подносила его к губам, целовала, милое слово внизу _ Павел.

Сходство попутчика с Пашей Шадриным _ когда-то абитуриентом историко-филологического факультета Томского университета, пронзило и обдало её жаром, нервной дрожью кольнуло в кончики пальцев. Чтобы унять охвативший её озноб и прийти в себя, она несколько раз глубоко вздохнула, перевела дыхание и снова скрытно глянула на него. А вот и шрамчик над левой бровью _ след от укуса собачёнки, которая цапнула его ещё в детстве, когда он, играя, пытался обнять её за шею. Об этом Паша рассказал ей, когда они однажды гуляли по берегу Томи.

Да, да! Это он _ Паша Шадрин, абитуриент из давней давности, её первая и незабвенная любовь, в которой она никогда и никому не открывалась и в которой не посмела признаться даже ему, милому Паше.

Она в то лето тоже сдавала вступительные экзамены на химфак университета и жила не в общежитии, как Паша, а у тёти. Познакомились они в университетской роще. Ветер сорвал с неё лёгкую соломенную шляпку и покатил по земле. Она пыталась поймать, но порывы ветра, словно заигрывая, подхватывали её и катили дальше. Тут неожиданно появился юноша _ невысокий, худенький и улыбающийся. Шляпа, кажется, сама прикатилась ему в руки. Он поднял её над головой и шутливо сказал:

_ Назовите имя _ отдам.

_ Лиля.

_ А я _ Павел. Вот под этой берёзой немецкий зубрю. Неважно знаю. Поможете?

_ Давайте попробуем.

Вот таким образом познакомились они и подружились. Вечерами почти ежедневно встречались здесь, в роще, у центрального входа в главный учебный корпус. Лиля всякий раз с утра ждала эти встречи и с радостью спешила на них. Но однажды Паша не пришёл. Не было его и на второй, и на третий вечер. В надежде найти его ходила по университету, заглядывала в аудитории, вдоль и поперёк исколесила рощу, но Пашу так и не нашла. Измученная неизвестностью, не вытерпела и пошла в общежитие, надеясь там узнать что-нибудь о нём.

_ А он уехал домой. Не прошёл по конкурсу и уехал, _ с сочувствием сообщил его товарищ по комнате, будущий юрист Ваня Кириллов. Вот и все!

_ Постойте, постойте! _ остановил её Ваня. _ Паша просил найти вас и передать эту книгу. _ Он протянул ей учебное пособие по немецкому языку и с сожалением добавил: _ Очень жаль, что уехал. Такой отличный товарищ был. А вы забегайте к нам. Он обещал, как устроится, черкнуть о себе.

Выйдя на улицу, она поднесла книгу к губам. Ей казалось, что меж страницами остались следы от его пальцев, и ей захотелось хоть как-нибудь коснуться их. Из книжки выскользнул и упал к её ногам листок из школьной тетрадки. Она подняла его и прочла те незабывае мые строчки, которые обожгли её сердце и которые она до сих пор хранила втайне от других: «Не грусти и не хмурься, Лиля...»

В этот вечер она впервые плакала от любви. Чтобы никто не видел её слез, она уединилась под той самой берёзой, где он поймал её шляпку и где они познакомились. Сюда она потом приходила ещё много-много раз, а когда получила диплом, упросила бывшего Пашиного товарища Ваню Кириллова сфотографировать её рядом с берёзой. Он, конечно, не догадывался о причине такого желания обожаемой Лилии. Он давно полюбил её и всеми силами добивался взаимности.

Прошли долгие годы, и вот судьба снова свела их. Господи, господи, что же мне делать? _ мучилась она. _ Если открыться, то зачем? Я ведь уже бабушка! Да и вспомнит ли он меня?»

Она ещё раз скосила глаза в его сторону, и ей показалось, что и он тоже заволновался. Она даже успела уловить вспыхнувшие радостным удивлением и растерянно стью его глаза. Спасаясь от охватившего её сметяния, она сдёрнула с крюка полотенце и поспешно вышла из купе. В туалете сполоснула горящее лицо холодной водой, причесалась, придирчиво посмотрела на себя в зеркало _ почти старуха! Веер морщинок у глаз и губ, в серебряной прошве волосы.

Поезд между тем замедлил ход, остановился. Лилия Антоновна глянула сквозь краплёное дождинками окно: там виднелось небольшое деревянное здание станции, за ней _ водонапорная башня и несколько жилых домов, Вдоль перрона за незатейливой выбеленной оградкой пестрели под дождём цветы. Но вот поезд дёрнулся и снова медленно пошёл вперёд. Она поспешила в купе _ Паши там не было. Рюкзака и дождевика тоже не было. Стало быть, он сошёл здесь, на этой станции. Она выскочила в тамбур и выглянула через плечо кондуктора наружу _ по перрону по ходу поезда уходил Паша.

_ Не мешайте. Я буду закрывать дверь, _ сказала кондуктор.

_ Сейчас, сейчас! Я только два слова ему скажу. Пожалуйста, не закрывайте. Ради бога, только два слова!

_ Нельзя высовываться на ходу.

_ Я его больше не увижу, а он должен знать! Ну, ради бога _ всего два слова!

_ Ну, давай скорее. В это время вагон поравнялся с Пашей и Лилия Антоновна крикнула:

_ Паша! Милый Паша! Я всегда тебя помнила. Слышишь _ всегда, всегда Он на миг остановился и, видимо, всё поняв, побежал вслед за удаляющемся вагоном.

_ Я узнал тебя Лиля! Слышишь? Я узнал тебя!

Шум набирающего скорость поезда и непрекращаю щегося дождя глушил их голоса.

_ Где живёшь ты, Лиля? Куда написать? Слышишь, куда?

Последние слова она не разобрала, но догадалась, что ей надо назвать свой адрес и она назвала его, но он всего скорее не расслышал, потому что уже далеко отставал от вагона.Кондуктор захлопнула дверь.

Он же махал ей рукой, пока было видно её вагон. А она, не стесняясь кондуктора, шептала сквозь слезы: _ Ну зачем же так, Господи! Зачем?

Вернувшись в купе, Лилия Антоновна увидела под журналом вдвое сложенный листок, торопливо развернула его и с волнением прочла:

Нам бы надо с тобою жизнь вместе прожить,

Половинки родные воедино сложить.

Но судьба развела нас, провела стороной

Лишь на миг показала облик твой дорогой.

Если хмурится небо и не радует жизнь,

Вспомни нашу берёзку, веселей улыбнись.

Павел.

Всё тот же почерк и любимое имя _ Павел!

А за окном по-прежнему всё бусил и бусил нудный дождь. Густой засев его на стекле сливался в махонькие прожилки _ручейки и скатывался вниз на раму. Сквозь радужную рябь в глазах Лилия Антоновна с мягкой, облегчающей болью повторяла последнюю строчку _ «Вспомни нашу берёзку, веселей улыбнись»

А за спиной у неё спокойно посапывала в приятных сновидениях Катя, ничуть не ведая о только разыгравшейся драме. Что уготовила ей судьба-сокрытница: ровную и надёжную любовь, как это бывает у счастливых людей, или печальную и светлую, как у Лилии Антоновны, и потому, может быть, вдвое дороже.

 

 

 

МАЛЕНЬКИЙ СТРАДАЛЕЦ

 

Семилетний Ваня страдал тяжкой болезнью _ судорожными припадками. Приближение их мальчик предчувство вал: вначале кровь приливала к лицу, затем начинало пощипывать корни волос на голове и кончики пальцев, а уж потом и наступал приступ _ острые, колющие боли пронзали его насквозь, и раздирающие судороги начинали ломать, корчить, вывертывать руки и ноги. С вскриком мальчик проваливался в беспамятство и не помнил, что с ним происходило дальше.

Первое, что он видел, когда приходил в себя, _ это склоненную над ним мать с рассыпавшимися седыми волосами и заплаканными глазами и рядом с ней _ виновато молчаливого отца. Иногда Ваня ощущал во рту солоноватый привкус _ это кровь сочилась из обкусанных губ и языка.

Однажды после одного из таких приступов он виновато сказал:

_ Отдайте меня в детдом. Там, наверное, такие мальчишки тоже есть. И вам будет легче.

Мать опустилась перед ним на колени и, дрожа, как в лихорадке, прервала его:

_ Что ты придумал, сыночек? Откуда взял такое?!

Стоявший рядом отец успокаивал их обоих, а однажды расстроенно сказал:

_ Это я виноват. Врачи после Чернобыля меня предупреждали. Из-за меня эта болезнь.

Мать обняла отца, прошептала:

_ Да разве бывает вина и наказание за спасение других?

_ Видно, бывает.

* * *

Газеты наперебой сообщали, что в город приехал столичный профессор-невропатолог Ардов. Доктор-кудесник творил чудеса: обезноженные бросали костыли, слепые прозревали, заики становились ораторами. И хотя лечение было платное, желающих попасть к доктору было навалом. Ванины родители решили, что знаменитому целителю надо обязательно показать сына. Мать записалась в очередь и в назначенный день повела Ваню на прием.

Ардов оказался совсем молодым и совсем не походил на профессора. Черная шевелюра и голубые глаза делали его похожим скорее на артиста.

_ У-у, какой симпатичный мальчик, _ приветливо встретил он Ваню с матерью. _ Ну, рассказывайте, что у вас. Раечка, _ обратился он к девушке-помощнице, _ записывай.

Мать, волнуясь и часто повторяясь, поведала о болезни. В заключение, словно боясь отказа, просительно закончила:

_ Вы уж, пожалуйста, помогите. Измучились мы. Сколь надо, заплатим. Очень прошу.

Профессор подозвал Ваню к себе, попросил раздеться до пояса, посадил перед собою на кушетку, постучал металлическим молоточком по коленям, поводил им перед его глазами и носом, заставляя взглядом следить за движением молотка. Это делали до него и другие доктора. Затем ощупал спину, живот и вынес решение:

_ Помочь можно. Только дорого будет стоить. Лекарство импортное. Да в здешних аптеках его и нет.

_ А сколько же это _ дорого? _ спросила мать.

Ардов назвал сумму, в которой мальчик не понимал, но увидел, как у матери удивленно вздрогнули и поднялись брови и она, словно не веря, переспросила и уж потом ответила:

_ Мы дома посоветуемся и решим.

Когда они вышли на улицу, мать долгое время шла молча, держа Ваню за руку. Он чувствовал, как повлажнела ее ладонь и долго вздрагивали пальцы. Он догадался, что денег на дорогое лекарство у них нет. Жалея мать, сказал:

_ Давай не пойдем больше к этому доктору.

* * *

На другой день приехала к ним в гости Валентина, двоюродная сестра отца. Мальчик не любил ее, потому что у нее были нехорошие глаза _ как два немигающих камушка. Она привезла ему гостинец _ шоколадку, но Ваня не взял ее.

_ Ух, какой важный! Чего надулся-то? _ упрекнула гостья.

_ Возьми, сынок, гостинец, _ сказала мать. _ А то тетя Валя обидится и больше не приедет.

Ваня взял шоколадку, но есть не стал, а положил на край стола.

_ У-у, какой бука. _ насмешливо упрекнула Валентина.

Гостья осталась ночевать. Поздно вечером, когда Ваня укладывался уже спать, в большой комнате собрались все взрослые и о чем-то долго разговаривали, а когда он услышал свое имя, подошел тихо к двери и стал слушать.

_ Ну где вы такие деньги сейчас соберете?! _ спрашивала Валентина. _ Где, скажите?! Если бы раньше, так собрали бы всей родней. А ведь сейчас все сидим без зарплаты! _ Помолчав, добавила: _ Грех говорить, прости Господи... Но чем уж так жить да мучиться...

_ Перестань, Валентина! _ прервала ее мать. _ И как у тебя язык повернулся такое сказать? Да у тебя мы и не просим, а будешь давать, так не возьмем!

Мальчик, рано повзрослевший из-за страданий и понимающий многое больше здоровых и счастливых людей, сразу все понял. К горлу его подкатил горький, перехвативший дыхание ком, готовый громким всхлипом вырваться наружу. Приглушив всхлип ладошкой, он укрылся с головой и заплакал.

* * *

Дворовые пацаны знали о болезни Вани и относились к нему предупредительно, старались в играх избегать подножек и резких толчков. И только Борька Жирновский _ крикун и толстяк, по прозвищу Жирик, относился к нему с издевками, обзывал трясуном и припадочным. Ваня при нем в игры не включался, а уходил в дальний угол двора, на заброшенную стройку, где под сваленными как попало потолочными плитами жил одноглазый бездомный пес _ огромный черный дог по кличке Гром. Так его ребятишки прозвали за мощный рык и лай. С Громом старались завести дружбу многие пацаны, приносили ему еду, но он к подношениям относился осторожно и притрагивался к еде, когда доброхоты отходили на значительное расстояние. Близко к себе пес никого не подпускал, но никого ни разу не тронул. И только с Ваней Гром вел дружбу. Мальчик жалел его, в жару сгонял мух с его красной, слезящейся пустой глазницы, кормил с рук и даже иногда залезал к нему в гнездо.

Людей пес стал остерегаться после того, как его пытались поймать собачники. Он обхитрил их, спрятавшись в завале. Живодеры пытались выгнать его оттуда, тыкали в нору длинным шестом, стучали обрезками труб по железобетонным плитам. Жирик помогал им, пытался сверху достать пса острым концом тополиного сучка.

После отъезда живодеров Гром весь день просидел в своем убежище, даже не выглянул на улицу. Ваня все это видел и на следующее утро полез к нему в нору с завернутыми в газету остатками от завтрака и с банкой воды. Пес вначале зарычал, но потом притих, съел все, что Ваня принес, и вылакал воду. С того дня и завязалась между ними дружба.

_ Ура-а! Трясун вышел! Иди скорее сюда, вместо меня догонялой будешь! _ завопил Жирик, когда увидел появившегося на крыльце Ваню.

От оскорбительных слов Жирика, обжегших стыдом лицо, от недавней неприязни злой Валентины, от мучительницы-болезни мальчика охватила такая обида и безысходность, что ему вдруг захотелось скрыться, спрятаться куда-нибудь подальше от людей, от всего белого света. И он, не оглядываясь, побежал на заброшенную стройку. Гром радостно встретил его у своего обиталища.

_ Я к тебе, Громушка. Полезли в нору.

В норе было тихо и даже уютно. Гром пристроился рядом. Ваня обнял его за сильную шею, прижался к нему. Здесь никто не видел их и не слышал, и Ваня, не скрываясь и не стыдясь своей слабости, заплакал открыто и безудержно. Слезы текли по его щекам, скатывались на лапы Грома, и тот, жалобно взвизгнув, начал облизывать его лицо.

От предчувствия ли подступавшего приступа и из желания скрыть его от посторонних глаз, от переполнившей ли обиды залез мальчик в собачью конуру? А может, не хотел расстраивать мать лишний раз своими муками? Кто знает... Только приступ скоро наступил, скрутил его безжалостно в узел, подбросил и начал ломать. Потеряв сознание, Ваня бился головой, плечами, руками, ногами об углы и грани плит. Гром сидел рядом и слабо повизгивал, не понимая, в чем дело, а мальчик, до крови исцарапанный, продолжал колотиться _ и вдруг виском ударился о скобу плиты, весь мелко, судорожно задрожал и затих. Гром долго сидел рядом, облизывал его измученное холодеющее лицо, а к вечеру вылез из норы, громко и долгоголосо завыл, извещая двор о случившемся горе.

 

 

 

Пьяная ночь

 

До этой суматошной ночи жизнь Николая Ивановича текла тихо и покойно, как полная река в ровных берегах. В ту ночь он открыл, что под покровом темноты разгораются, может быть, самые пламенные и безрассудные страсти и совершаются самые невероятные поступки, о которых потом люди сожалеют, в которых каются и за которые казнят себя в приступах угрызений совести. Ночной покров, пряча и изолируя людей друг от друга, раскрепощает их страсти и желания, давая им полную волю. Началось все с того, что в начале первого ночи прибежала перепуганная соседка Анна Михайловна.

_ Ой, мамочки, Вася помирает! Что делать-то?»!

Николай Иванович наскоро одевшись, вместе с женой пошел за соседкой. Муж ее, Василий, в одних трусах крючком лежал на кровати. Костистые ноги его были поджаты почти к подбородку. Худое серое тело, покрытое испариной, тряслось в мелкой дрожи. Рядом на стуле висело влажное полотенце, которым, видимо, Анна Михайловна вытирала до этого мужа. Она сейчас же взяла другое, сухое полотенце и принялась водить им по спине и шее мужа, приговаривая:

_ Ой, горе мое, горе! Что же мне делать-то, люди добрые?

Николай Иванович коснулся ладонью влажной спины Василия, спросил его:

_ Что болит-то?

В ответ Василий промычал что-то нечленораздельное. Было видно, что боль сильно донимала его.

_ На грудь жалился. Будто бы горит внутри, _ пояснила Анна Михайловна.

_ Надо скорую вызывать. Тянуть нечего, _ заключил Николай Иванович. _ Пойду искать телефон-автомат.

_ Да я уж бегала. Сама хотела позвонить, да телефон у нашего магазина не работает. Ой, господи, помогите, люди добрые!..

Николай Иванович вышел на улицу. На дворе стояла августовская ночь. Кромешная темень была такой густой, что, казалось, сожми ладонь в кулак и ощутишь в нем плотную ее упругость.

Ближайший телефон у магазина действительно не работал. Соседний, у швейного ателье, тоже молчал. Тут к Николаю Ивановичу пришла спасительная идея: написать фамилию и адрес больного на листке из записной книжки, передать кому-нибудь из проезжающих машин и попросить, чтобы позвонили из ближайшего автомата. Он тут же, у столба под фонарем, написал две записки и вышел на середину улицы, размахивая над головой белыми листочками. Несколько леговушек пронеслись мимо. А вскоре он и сам чуть не оказался в больнице по середке дороги, прямо на него неслись две машины _ одна вдогонку за другой. Николай Иванович едва успел отскочить в сторону. Задней оказалась машина ГАИ. Из нее доносился вой сирены и громкий, многократно усиленный мегафоном приказ немедленно остановиться. Обе машины так же мгновенно исчезли в темноте, как и выскочили из нее. Наконец остановилась «Нива».

_ Что, отец? _ спросил водитель. Николай Иванович торопливо, словно опасаясь, что его не дослушают, объяснил свою просьбу.

_ Садитесь-ка лучше в машину, да проскочим до почты. Там-то уж должен телефон работать.

Но и у почты телефон молчал.

_ Ладно, давай писульку. Брякну где-нибудь. До дому-то добросить?

_ Спасибо. Тут недалеко. Сам доберусь. А ты-то что в такую темень мотаешься?

_ Токарь я. На заводе работы нет. Второй месяц стоим. А дома жена с мальком да теща в придачу. Вот и кручусь. Ну а вы, батя, молодец, что соседа не бросили. Пока, бывайте здоровы!

Николай Иванович снова остался один среди темноты и безлюдья. Наверное, можно было положиться на этого парня, но Николай Иванович для страховки решил и вторую записку передать кому-нибудь. С этой целью направился он к «Бутыльку» _ так в народе прозвали небольшой коммерческий магазин, который работал круглосуточно, торговал спиртным и закуской. «Бутылёк» был расположен в тупике. К нему до самого утра подкатывали на машинах «крутые» ребята, давая хозяину магазина хороший «навар».

С того самого момента, как он пошел напрямую сквозь темень к «Бутыльку», довелось ему стать нечаянным свидетелем таких «картинок», которые не просто шокировали, а потрясли его.

В одном месте он буквально уперся в машину с потушенными фарами и обомлел: в салоне иномарки на разложенных креслах нагая парочка вовсю занималась любовью. Слабый серебристо-лунный свет едва-едва освещал шикарный салон и слившихся любовников. Оглушенные любовным экстазом, они не услышали и не увидели его; и он, стыдясь за них, как за собственный грех, бесшумно и незаметно проскользнул мимо.

Через некоторое время «картинка» повторилась. Под кустом черемухи едва различимо виделся в темноте размывно золотистый свет. Николай Иванович догадался, что исходил он из салона машины. Он приблизился и снова увидел любовную парочку. Ритмично покачивалась розовая плешь пожилого мужчины. В такт покачивались поднятые голые ножки молоденькой девушки, обвившей белыми руками шею «старателя».

«Как же они так посредине двора, как собаки. Фу, срамота какая!» _ выругался про себя Николай Иванович и опять же стыдливо, как от первой парочки, неслышно сиганул в темноту.

После этого Николай Иванович продвигался к «Бутыльку» так, чтобы при первом же подозрении на подобную «картинку» отойти подальше, оставаясь невидимым и неслышимым.

По дороге ему попалось еще несколько машин. В одном глухом месте он услышал громкую брань вперемешку с матерщиной. Там, видимо, шла крупная «разборка», и дело приближалось к решительной развязке. Вскоре оттуда донеслось несколько сухих хлестких хлопков, раздались громкие вскрики, взревели моторы, вспыхнули фары двух резко набирающих скорость машин, и все стихло. Николаю Ивановичу стало жутко.

_ О, господи! Обереги и образумь непутевых людей! _ прошептал он.

К «Бутыльку» одновременно с подходом Николая Ивановича подкатили две иномарки и пружинисто осели около дверей. Из машины вышли женщина и несколько парней. К одному из них, высокому и широкому верзиле, и подошел Николай Иванович со своей просьбой. Тот был изрядно под хмельком, плохо слушал и потому, ничего не поняв, грубо оттолкнул Николая Ивановича со словами:

_ Отцепись, кролик! Вот шваркну промеж фар!

Заметив затевавшуюся ссору, к ним подошла женщина. Была она еще довольно молода и красива.

_ В чем дело, Малыш? _ обратилась она к верзиле _ Чего шумишь?

_ Да вот прилип какой-то Я щас ему врежу для понятливости.

Верзила положил на плечо Николая Ивановича тяжелую лапу-клешню, начал мотать его. Николай Иванович, занимавшийся в студенческие годы самбо, перехватил его руку в запястье и резким тренированным движением дернул на себя, выворачивая и заламывая ее назад. Верзила ойкнул и осел.

_ Что вам нужно?! _ спросила женщина Николая Ивановича. Он как можно спокойнее объяснил. Она внимательно и заинтересованно, словно оценивая, осмотрела ладную фигуру Николая Ивановича, будто решая что-то про себя.

_ Иди, Малыш, к ребятам. Я сама разберусь, _ приказала она верзиле и повернулась к Николаю Ивановичу:

_ Храбрый же вы, однако. Ловко с ним разделались.

В ее голосе он уловил нотки сдержанного одобрения.

_ Тут недалеко наш офис. Поедем-те с нами, оттуда и позвоните.

В это время парни из ее компании вышли из магазина с покупками и начали их загружать в машины. Верзила, да и вся компания вызывали у Николая Ивановича недоверие. Женщина, почувствовав его колебания, поспешила успокоить:

_ Обещаю: все будет в лучшем виде. Поверьте мне.

Она взяла его под руку и подвела к машине, открыла заднюю дверцу.

_ Ты, Малыш, перейди в другую машину. И не возникай больше. Верзила подчинился.

_ Садитесь же!

Что-то в этой решительной и красивой женщине притягивало Николая Ивановича, и он решился, сел на заднее сиденье, а она _ рядом. От нее исходил нежный, волнующий аромат дорогих духов. Густые черные завитки ее волос шелковисто струились по плечам. На одном из поворотов она качнулась, прижалась к нему плечом и оперлась рукой о его колено. Когда же ход машины выровнялся, она не отстранилась от него и руку с колена не убрала. Он сквозь брюки ощущал теплоту ее ладони, и словно какие-то невидимые точки передавались от этой ладошки к нему, невольно вызывая приятное волнение. Он осторожно, не поворачивая головы, скосил глаза в ее сторону, то же сделала и она, и их взгляды встретились. Она едва заметно и мягко улыбнулась. Ее черные глаза искрились в темноте загадочным мерцающим светом.

Скоро машина подъехала к новому четырехэтажному кирпичному дому с вычурным фасадом, остановилась у широкой металлической двери

_ Вот и приехали. Выходим.

Сквозь дверь и наглухо зашторенные окна слышались веселые голоса, смех, музыка. Там веселились.

Один из парней нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась. На пороге высветилась молоденькая, порочной красоты девушка. На ней было коротенькое, выше колен голубое платье. Взлохмаченные комком кудельные волосы наполовину скрывали ее миловидное лицо.

_ А мы вас заждались, _ нараспев встретила она, пропуская всех в дверь. На Николае Ивановиче остановила размытый хмельком взгляд, но ничего не сказала.

«Куда это я попал? _ обеспокоенно подумал Николай Иванович. _ Ведь дома-то меня ждут, волнуются». Девушка мягко полуобняла его, как бы приглашая и поторапливая войти вместе со всеми и, пропустив его последним, закрыла дверь.

Помещение, куда Николай Иванович вошел вместе со всеми, представляло из себя уютный зал человек на двадцать. Он был богато украшен и обставлен. Вдоль стен стояло несколько столов с бутылками и закуской, вразбивку со столами _ большие мягкие диваны и несколько кресел. Местами стены были задрапированы розоватым шелком. Середина зала была пустой.

Спутница пригласила его пройти дальше:

_ Пройдемте к телефону. Позвонить надо сейчас же.

Николай Иванович последовал за ней. Из зала они вышли в коридор, из него _ в служебный кабинет с несколькими телефонами, компьютером и еще какой-то незнакомой техникой.

Незнакомка привычно подошла к столу, подвинула Николаю Ивановичу красный телефон:

_ Позвоните вот с этого.

Николай Иванович снял трубку, набрал номер скорой и сообщил все, что необходимо. Для убедительности добавил: «Кажется, умирает». Ответили, что скоро будут.

Николай Иванович поблагодарил за помощь и собрался уходить, но она оставила:

_ Присядьте, пожалуйста. У нас сегодня праздник. Отдыхаем. Все эти молодцы и молодицы _ сотрудники моей фирмы. Я прошу вас побыть с нами, позабыть хоть на час все свои тревоги. И пора нам познакомиться. Меня зовут Ритой, а вас?

_ Николай Иванович.

_ Вот и хорошо. Рада с вами познакомиться. А теперь пойдемте в зал. Там все готово.

Николай Иванович начал было отнекиваться, памятуя, что его ждут дома, но она предупредила его:

_ Я очень прошу вас, _ и шутя, с хитринкой добавила, _ вы же должник наш. Вот ваше согласие и будет ответной платой. Оставайтесь же, право!

_ Я даже никого не знаю, кроме вас.

_ Достаточно и этого. И при том у нас правило: каждый волен никого не стеснять, никому не досаждать и уважать каждого. Так сказать, суверенитет личности. А до вас... до нас с вами дела никому нет и не будет. Соглашайтесь же! Прошу вас. В Николае Ивановиче боролись два чувства: супружеский долг и желание побывать с этой красивой и умной женщиной, в словах и намеках которой угадывалось волнующее обещание чего-то тайного и запретного, что всегда волнует и взаимно влечет друг к другу мужчин и женщин.

Почувствовав его настроение, она взяла его под руку и повела в зал.

Теперь в зале был другой свет _ не тот привычный белый, который горел, когда они вошли с улицы, а другой _калейдоскопический, перетекающий по лицам и одежде людей, по полу, предметам и стенам. И струился он не из люстр, а сквозь круглые вращающиеся витражи из разноцветного стекла. И в этой непривычной цветной куролесице люди, предметы, голоса _ все воспринималось как нереальное, фантастическое.

_ Хочу коньяка. Вот этого, _ сказала Рита, указывая на бутылку, _ наливайте же!

Николай Иванович взял открытую бутылку, две хрустальные рюмки и наполнил их. Одну подал Рите.

_ За жизнь! _ сказала она и чокнулась с Николаем Ивановичем. Затем взяла две конфетки, развернула, одну подала ему, другую взяла себе.

_ Это, по мне, лучшая закуска к коньяку и добавила: _ теперь еще по одной _ за наше знакомство.

Все повторилось. Только теперь Рита вместо шоколадной конфетки подала Николаю Ивановичу бутерброд с черной осетровой икрой.

Коньяк был хорош. Его горячая живительная сила разлилась по всему телу, веселым хмельком ударила в голову.

_ Потанцуем? _ не то спросила, не то пригласила она и тут же взяла его за руку и повела в круг.

«Как все неожиданно и просто», _ удивился Николай Иванович про себя и уже, кажется, забыл свой супружеский долг и обязанности перед женой. И болезнь соседа Василия теперь уже не казалась ему такой опасной, как в тот момент, когда увидел его лежащим на кровати. «Все уладится, все пройдет», _ подумал он. А она, словно прочитав его мысли, тихо произнесла есенинское: «все пройдет, как с белых яблонь дым...», а потом спросила:

_ Вы упрекаете себя за легкомыслие?

_ Нет, нет. Как раз наоборот.

_ Тогда я вас ангажирую надолго. Вы не против?

_ Конечно, конечно.

В ответ она доверительно, словно открывая всю себя, посмотрела прямо ему в глаза.

_ Вы мне понравились больше, чем все эти бананы, _ призналась она, выразительно кивнув в сторону остальных. _ Вы шокированы таким признанием?

_ Нет, нет. Напротив.

Легкий хмель, феерия блуждающих огней и красивая женщина _ все это пробудило в нем готовность к взаимной открытости, ощущение легкости и вседозволеннос ти. Она это тотчас почувствовала, положила руки ему на плечи и сомкнула на шее. Он ощутил упругое касание ее бедер и груди. Полузабытое, волнующее желание начало будоражить его. Почувствовав это, она быстро и страстно поцеловала его в губы, обдав горячим дыханием.

_ Давайте исчезнем отсюда. Уединимся, _ прошептала она. _ Я хочу вас всего.

Он осмотрелся вокруг: никто не обращал на них внимания. Все были заняты собою.

Она, продолжая кружиться в танце, медленно вывела его в коридор, по обеим сторонам которого желтело несколько полированных дверей. Одну из них она открыла, и они вошли в нее. Она тут же закрыла дверь на защелку, нащупала в темноте выключатель, щелкнула им _ на стене вспыхнула бра, залившее комнату слабым оранжевым светом.

Они были в небольшой комнате с тахтой, двумя легкими креслами у небольшого стола и с высоким зеркалом перед ним.

_ Здесь нам никто не помешает Раздевайся, Коля.

Неожиданно и просто она перешла на ты. Голос ее дрожал, глаза горели. Как бы объясняя все, она прошептала:

_ Я хочу тебя, милый. Всего хочу... скорее!

Она быстро сняла с себя все и предстала перед ним в своей прекрасной наготе. Он дрожащими пальцами долго возился с ремнем и пуговицами на брюках.

_ Дай, я сама...

Она опустилась перед ним на колени, расстегнула и помогла снять брюки, а потом стала нежно и страстно ласкать его. В жизни такого срама и сладострастного чувства не испытывал он. Его трясло в чувственном ознобе. От волнения перехватило дыхание.

_ Ложись на тахту, я все сама...

Это было невозможное, никогда не испытываемое до этого наслаждение.

Когда чувственный смерч опустошил их обоих, они затихли и на какое-то время забылись. Потом все снова повторялось несколько раз, доводя их до исступления. В перерывах перешептывались:

_ Ты часто так? _ спросил он.

_ А зачем тебе это?

_ Не знаю. У меня такого не было никогда.

_ Это я уже поняла. У меня тоже не было. Больше об этом не спрашивай.

_ Почему же?

_ Не знаю. Но не спрашивай. Ладно?

Через несколько минут, она, ласково прижавшись к нему, заговорила:

_ Все Коля, проходит, все исчезает бесследно. Вот и мы тоже, и этот вечер, вернее ночь _ тоже. Придет время, и нас не будет. Совсем, никак не будет. И небо, и солнце, и деревья, и травы, и люди _ все будет уже без нас. А потом, через много-много лет даже никто и знать не будет, что мы жили и были вместе, как сейчас.

_ Так и будет...

Домой она проводила его в четвертом часу утра. Кругом было тихо. В коридоре он спросил:

_ А где все остальные?

_ Наверное, разъехались по домам. А кое-кто, как мы, может, остались в этих кабинетах. Ну, иди, иди. И все забудь. Прощай.

Она нежно и благодарно обняла и поцеловала его, провела к порогу и выпустила за дверь, на улицу.

В темном небе сквозь тягучую городскую темень тускло светились звезды. По соседней улице редко проносились машины, угадываясь в темноте бегущими огнями фар. «А я даже телефон ее не спросил. Может, позвонил бы когда», _ спохватился он и даже хотел было вернуться, но передумал, махнул рукой, постоял еще какое-то время, соображая, в какую сторону идти домой. Наконец, кажется, сориентировался и медленно побрел прочь.

В родном дворе все было тихо и пустынно. Светилось только одно окно _ в спальне его квартиры. Стало быть, жена не спала, ждала его. «Измучилась, испереживалась, поди, в ожидании. Надо бы скорее домой, упокоить ее», _ подумал виновато он, но домой не пошел, а сел на стоящий рядом большой дворовый диван, чтобы посидеть, полностью прийти в себя и придумать что-нибудь в оправдание.

Неожиданно из темноты прямо на него выбрела худенькая невысокая фигурка. Это оказалась девочка лет пятнадцати-шестнадцати.

_ Закурить не найдется? _ грубоватым хриплым голосом спросила она.

_ Некурящий я. А ты чего здесь в такое время?

_ На звезды любуюсь, дядя.

_ Домой-то как явишься? Не боишься?

_ Отбоялась.

Так же тихо, как вышла, она исчезла в темноте, будто ее и не было совсем. «Господи, что же с нами творится, если уж вот такие блудят? _ спросил себя Николай Иванович.

В это время на балконе спальни появилась жена.

_ Коля, это ты? _ взволнованно, нетерпеливо спросила она. _ Ты, что ли?

_ Я, Надя, я.

_ Да что же ты, господи...

Она тут же исчезла с балкона и уже через несколько секунд Николай Иванович услышал, как она торопливо сбегала по лестнице вниз. Вот выскочила из подъезда и бросилась к нему _ растрепанная, в распахнутом халате поверх ночной рубашки.

_ Где же ты был? Что случилось? Я ведь вся извелась-измучилась. Что только в голову не лезло! Ну, жив-здоров, и слава богу.

Она схватила его за руку, потянула домой.

_ Что же у тебя стряслось? Говори же скорее!

_ С Василием-то что?

_ Ой, пришли сразу две скорых, увезли. Инфаркт. Да с тобой-то что случилось? Не мучь, говори скорей!

_ Недоразумение случилось. Сел к незнакомым в машину. Хотел до ближайшего телефона, а они в аэропорт утартали, там, мол, надежнее. Вот и добирался оттуда как мог.

 

 

 

ЗАПОЗДАЛЫЙ ЗВОНОК

 

Ане не хотелось ни вставать, ни двигаться, ни думать о чем-либо. У нее было одно желание: отрешиться от всего обыденного, забыться, замереть и пролежать так долго-долго, пока не пройдет эта хандра, не изменится все само собою к лучшему.

Это чувство отрешенности и усталости в последнее время Аня испытывала часто и не могла от него отделаться. Она пыталась проанализировать причину своей хандры и неизменно приходила к выводу, которого боялась, _ одиночество!

До двадцати семи лет она жила без оглядки: институт, аспирантура, походы на природу, легкие романы с коллегами, работа над диссертацией. Казалось, что жизнь свою она прочно и надежно взяла в свои руки. Но прошло уже десять лет с той поры, а она была все еще одна. Десять долгих лет, поворот которых был отмечен памятной ночью после защиты кандидатской. Тогда из ресторана провожал ее Савва Забежинский _ тридцатилетний доктор электрохимии, надежда «техноложки» _ ее родного технологического института.

Они любили друг друга, не раскрываясь в своих чувствах, и отношения до той памятной ночи оставались у них скорее дружескими, основанными на взаимном внимании и уважении.

В ту ночь он остался у Ани до утра. И вышло тогда у них все просто и естественно, как будто заранее было определено самой жизнью и не произойти не могло.

В промежутках безрассудной близости, лишенной всякой стыдливости и захватившей их обоих без остатка, Савва осыпал ее горячими поцелуями, носил по комнате на руках, шептал нежные глупости, какие она никогда ни от кого не слышала.

Под утро они тихо забылись и уплыли в сладком, счастливом тумане в неведомый мир. Проснулись, когда теплое летнее солнце припекло ей плечо. Она не стыдилась своей наготы, обняла его рыжую кудрявую голову и положила себе на грудь, а он в ответ благодарно погладил ее по щеке и поцеловал.

Долго они не хотели вставать: все пережитое казалось им невозможным счастьем, которое сразу же разрушится, как только они встанут и разойдутся по своим делам.

Эта любовь почти без слов и стыда длилась год. Жена Саввы, узнав об их связи, не стала поднимать шум, но сделала все, чтобы разлучить: Забежинские уехали в другой город.

Прошло с тех пор десять лет, десять долгих лет. Савва теперь уже был членкором (об этом Аня узнала из научного журнала). Со временем он стал как будто забываться, а она жила все еще одна. Нельзя сказать, что никто не пытался завязать с ней знакомство, не добивался ее расположения. Только все это было не то.

Потом, когда все знакомые переженились и повыходили замуж, она меньше стала бывать на людях. Как-то однажды пошла в театр одна. В антракте вышла в фойе и почувствовала себя неловко среди расхаживающих парами сверстников. Едва досидела до конца: все казалось, что кто-нибудь из знакомых увидит ее, одинокую. Стыдилась она своего одиночества, как порока.

Вернувшись домой, Аня расплакалась. С тех пор к театру у нее появилось отчуждение. Это было первое неприятное открытие одинокой женщины. Потом были другие такие же открытия: неуютно чувствовала себя за праздничным столом в дружеском кругу среди семейных пар, завидовала на улице молодым мамам с детьми.

Вот так и вышло _ имела все: ученую степень, интересную работу, квартиру, но оставалась несчастливой, потому что была одинокой, как бы оставленной и забытой всеми. Потому и пеленала душу тоска и рождала отрешенность.

В этот день с утра Аня ждала чего-нибудь значитель ного, а чего именно _ и сама не знала, только предчувствовала: что-то должно было произойти. «Да, да, _ думала она, _ ведь сегодня мне исполняется тридцать семь лет. И числа не простые: три и семь! И предчувствие мое не случайно. Знать бы, о чем вещует мое сердце!»

Это ощущение приближающейся новизны, чего-то необычного пришло к ней с самого утра, будто подсказанное кем-то свыше, и укреплялось час от часу в ее сознании. И хотя в гости она никого не пригласила, однако с волнением начала готовиться к встрече, которая вовсе и не назначалась, но, как она предчувствовала, должна была состояться.

Она надела любимую рыжую шубку и пошла в магазин. Ей хотелось купить хорошего вина, фруктов, чтобы достойно угостить того, кто к ней придет. Вернулась домой с полной сумкой. Затем принялась прибирать в квартире. Когда все было готово, накрыла стол белой скатертью, поставила в вазе розы, рядом _ шампанское и коньяк, на стилизованной под виноградный лист тарелке _ яблоки и гранаты. Отошла в сторонку и посмотрела _ чудесно! Затем вымылась и, набросив легкий халатик, подошла к трюмо.

Иногда Аня любила смотреть на себя в зеркало. Это были ее грех и тайна. С распущенными волосами стояла она перед зеркалом, поворачиваясь и слегка наклоняясь то вправо, то влево, любуясь собой. В такие минуты ей вспоминалась бабка Дарья.

_ Наша-то, Зыряновская, родова красива, _ говаривала бабка. _ Вон каки подбористы да статны. Мне, бывало, старик-покойничек говаривал: «Тебя бы, Дарьюшка, заместо иконы на божничку да молиться. Шшупать-то боязно. Шибко красива ты, холера».

Это бабка говорила, когда Аня была уже студенткой и стала наливаться девичьей красотой.

«Нет, я еще не стара, _ думала Аня, оглядывая себя, _ не стара».

Налюбовавшись собой, она с удовольствием прилегла на диван и незаметно задремала. Глаза открыла, когда поздний осенний день уходил в закат. В комнате сгущались сумерки. Аня встала, сполоснула лицо холодной водой, переоделась в любимое белое платье с кремовой отделкой, приколола янтарного жука в золотой оправе. Еще раз подошла к зеркалу _ хороша! «А дальше-то что? Для кого все это? С чего я вдруг поверила, что кто-то придет ко мне?» _ подумала она.

Некоторое время Аня сидела неподвижно, словно собираясь с мыслями перед серьезным разговором.

Что-то начало ее беспокоить: не напрасно ли она готовилась к выдуманной встрече и волновалась?

Долго тянулись минуты. Ни одного стука в дверь, ни одного телефонного звонка. Аня почувствовала, как привычная хандра стала возвращаться к ней, снова пеленать ее душу. Но она не хотела сдаваться этой скуке, тем более сегодня, в день рождения. Но время тянулось, в комнате по-прежнему было тихо, сумерки перешли в темноту. Ане стало жаль себя, и она опять всплакнула. В это время зазвонил телефон. «Вот оно! _ радостно всплеснулось в ней. _ Не напрасно ждала!» Она подбежала к телефону и сняла трубку, сдерживая дыхание, произнесла:

_ Слушаю...

_ Света! Это я! Ты меня слышишь, Свет? Я щас, я скоро приду! Я тут с друзьями, я щас! _ мужчина говорил торопливо, словно боялся, что его не дослушают и положат трубку.

_ Вы ошиблись. Неправильно набрали номер, _ с грустью остановила его Аня и положила трубку Вернувшись на диван, снова расплакалась от обиды. Плакала со сладостью, жалея себя и никого не обвиняя, _ просто у нее такая жизнь вышла _ одинокая, никем не согретая. А это было все равно, как ночью на земле: есть травы, деревья, птицы, цветы, но нет солнца, а без него весь этот живой многоцветный мир по-настоящему не видится и не ощущается, а только угадывается по звукам и запахам.

Сколько она еще сидела в темноте _ и сама не знала. Сидела до тех пор, пока не раздался вспугнувший ее звонок в дверь. Она быстро встала и открыла дверь. На пороге стоял мужчина в телогрейке, под хмельком. Это был слесарь-сантехник из ЖКО. Он частенько бывал пьян, но просьбы жильцов выполнял безотказно. Не раз обращалась к нему и Аня. Уж не этого ли гостя предсказывало ей сердце?!

_ Мне бы на четушечку. Взаймы. До получки, а?

Аня вынесла и подала ему деньги. Он довольно хмыкнул и исчез. «Вот такой, а может, счастливее меня, _ с горечью подумала она. _ Все ожидания _ плод моей фантазии. Никто не придет, и никому я не нужна. Все уже было. Теперь остается жить только из любопытства». Горький ком снова подкатил к горлу, но плакать она не стала. Ей все надоело, а больше _ сама себе. С такими мыслями и забылась. Так в полузабытьи она едва расслышала еще один звонок в дверь. Услышала не сразу и пошла не сразу: опять, наверное, пьяный слесарь пришел _ поблагода рить. Несмотря на поздний час, она, не спрашивая, безразличная ко всему, открыла дверь. Перед нею стояли двое: юноша и девушка. Он держал букет роз.

_ Вы Анна Савельевна? _ спросил юноша.

_ Да, да! Проходите, пожалуйста!

_ Мы от Саввы Ильича Забежинского, _ как бы отвечая на немой вопрос испугавшейся хозяйки, пояснила девушка. _ Он просил передать вам эти цветы и вот _ письмо.

Девушка порылась в сумочке и подала Ане конвертик. Она быстро распечатала его, прочла: «Милая Анечка! Поздравляю, помню, люблю! Целую, целую!»

Внизу стояла знакомая, размашистая его подпись.

Эта весть была громом среди ясного неба. Нет, нет! Не зря она готовилась и ждала. Сердце подсказывало!

_ А где же он сам?

_ У нас, в городской больнице. Гости переглянулись, видимо не решаясь рассказывать дальше.

_ Говорите же скорее, что случилось! Я должна знать!

_ Мы студенты, на практике в городской больнице. Ухаживаем за Саввой Ильичом, _ объяснил юноша. _ Он вчера приехал на региональный симпозиум и вот угодил к нам. С сердцем. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Все будет хорошо. Сейчас Савве Ильичу стало легче.

Аня тут же собралась и попросила-потребовала, чтобы гости сейчас же отвезли ее в больницу. Вызвала по телефону такси.

Скоро они были в больнице. Студенты принесли ей халат и назвали номер палаты. Аня устремилась к нему. Студенты едва поспевали за ней. У самой двери увидела несколько человек в белых халатах Это были известный в городе профессор-кардиолог Сорокин, а рядом с ним _ дежурный врач и медсестра. Все они были взволнованны, но говорили тихо, сдержанно.

_ Что с ним? _ перебив разговор, спросила Аня. _ Что?!

Профессор виновато и молча посмотрел на Аню.

_ Что-то плохое?

_ К сожалению _ да. Тромбоз крупной сосудистой ветви, _ тихо ответил профессор.

_ И что теперь?

_ Все. Теперь все...

Аня открыла дверь и вошла в палату. Свет еще не успели погасить. В углу на кровати лежал под простыней человек. Простынь закрывала все его неподвижное тело. Из-под края простыни непокорным рыжим снопом горели все те же, рыжие Саввины кудри. Они за прошедшие десять лет не изменились.

 

 

 

ЧЕРНЫШ

 

Огромный черный пес с желтыми бровями и рыжим подпалом на груди сидел, по-человечески прислонившись боком к трамвайному окну, внимательно и грустно смотрел на улицу. Он, безусловно, кого-то высматривал, но весь его устало-невеселый вид убеждал в том, что он давно уже не верил во встречу с тем, кого искал.

На каждой остановке пес вставал на все четыре лапы и, чутко навострив уши, стерегуще глядел через людскую толчею на двери, не пропуская ни одного входящего. Потом, когда закрывались двери, вздыхал, снова занимал прежнюю позу и ехал до следующей остановки, где все повторялось сначала. Маршрут его был недолгим: по пять остановок туда и обратно.

Каждый день в семь часов утра пес прибегал на остановку « Инициаторов» и ждал трамвая, вместе с людьми влезал привычно в него, затем осматривая и обнюхивая пассажиров, проходил весь вагон, иногда пугая нездешних своей молчаливой огромностью. Местные же пассажиры привыкли к нему и пропускали вперед. Они все уже давно знали его историю и сочувствовали ему. Привыкли к нему и водители трамваев. Для всех пес стал как бы своим, и ему даже придумали кличку _ Черныш.

Пятая остановка в его маршруте была конечной. Когда все выходили и вагон оставался пустым, пес влезал на переднее сиденье, поджимал под себя задние лапы, садился и ждал отправки. Так повторялось изо дня в день почти два полных месяца _ с того самого сентябрьского утра, когда он проводил в последний раз своего хозяина на работу.

Когда было мало народу, пес входил вместе с хозяином в вагон, а если войти не удавалось, то бежал следом за ним до конечной остановки. Радостно встречал там на выходе хозяина, счастливо повизгивал, лизал его шершавые, пахнущие железом и машинным маслом широкие ладони. Тут они и прощались. Хозяин гладил его по шее, потом повелительно говорил: «Домой!» Пес знал, что ослушиваться нельзя, и убегал домой.

Жили они вдвоем в старом деревянном доме с небольшим огородом. Когда-то их одноэтажный поселок был окраиной города, но со временем выросли вокруг высокие каменные дома, и оказался их низенький поселок как бы островком в многоэтажном массиве.

Вечером, когда хозяин возвращался с работы, пес встречал его на той же остановке. Хозяин радовался ему, поощрительно трепал по ушам, шее и частенько приносил какой-нибудь гостинец, чаще всего куриные косточки. Наверное, из заводской столовой.

Вечера они коротали вместе На время приготовления ужина псу дозволялось сидеть у порога на кухне. Готовый ужин хозяин делил пополам, свою долю выкладывал в глубокую белую тарелку, а его долю _ в старую алюминиевую кастрюлю. Ел пес тут же, у порога.

На ночь хозяин выпроваживал его во двор, и он этому беспрекословно подчинялся. В дом его тянуло потому, что там был хозяин, который разговаривал с ним, как с человеком. Ему нравился его приглушенный, ласково-ровный голос.

Во дворе у пса было свое обжитое и уютное место _ дощатая конура с травяной подстилкой.

В тот вечер, когда хозяин не вернулся с работы, пес от расстройства не находил себе места, метался от дома к остановке, слезно поскуливал, взглядывал на людей, как бы прося объяснить ему, где же его добрый хозяин. Дома скребся в закрытую дверь, скулил, взлаивал, вызывая хозяина выйти на крыльцо. Но все было тщетно.

В последующие дни все повторялось. От тоски пес даже забывал про еду. Брюхо подвело к спине, на похудевших лапах пучками лохматилась шерсть.

Вскоре во дворе появились чужие люди. Вели они себя уверенно, по-хозяйски, громко разговаривали, часто посматривали на пса. Наверное, и про него тоже говорили, потому что один из мужчин даже протянул к нему ладонь, хотел, видимо, погладить, но пес дернулся, недоверчиво сердитым взглядом отпугнул, но рычать и лаять не стал: догадался, что теперь эти люди будут жить здесь и сердить их нельзя. Он залез в конуру и сидел там до тех пор, пока они не ушли.

Вечером, на закате, соседка Петровна принесла ему в пластмассовом ведерке суп с хлебным крошевом.

_ Полакай-ка, болезный. Ишь, какой ты будыльный стал. Одни мослы да лохмы торчат, _ подвинув ближе ведерко, продолжила: А Митрич-то твой помер. В одночасье угас, бедняжка. Сердце надсажено у него было.

Пес в ответ вильнул хвостом, тихонько поскулил, но из конуры не вылез и к еде не притронулся до тех пор, пока Петровна не ушла. Он не хотел, чтобы кто-нибудь другой, кроме хозяина, появлялся во дворе.

Однажды, прибежав поздно вечером домой после поиска хозяина, пес не узнал своего двора: вместо дома была пустота, а в огороде лежали бревна и доски дома. Пахло известью, сухой пылью и мышами.

В течение нескольких последующих дней произошли и другие перемены на том месте, где был дом, появились траншеи и штабеля кирпичей. Конура оказалась сдвинутой к забору. В бане горел свет _ значит, там кто-то поселился.

Пес выжидательно-настороженно, как чужой, обошел двор, обнюхал глинистые буртики вдоль траншей и ряды кирпичей, остановился у бани. Прислушался: изнутри доносилось потрескивание огня в печи и заунывное пение. Пес привстал на задние лапы, передними уперся в дверь и поскреб. Голос за дверью стих. Пес снова поскреб.

_ Хто там? _ трусовато-хриплым голосом спросили у самой двери _ Чево надо?

Пес тихо взвизгнул и отступил назад. Дверь чуть приоткрылась, и в просвете показался небольшой мужичок. Старая шапка сидела на его голове неряшливым комком, на морщинистом лице паклей топорщились борода и усы. Несло от него водкой и застойно-кислым запахом давно немытого тела. Увидев огромного пса, мужичонка ойкнул и захлопнул дверь. Пес пошел искать место, где можно было бы прокоротать ночь. Вначале подошел к своей конуре, обнюхал, но забираться в нее не стал: из нее торчал конец доски с гвоздями. Он отыскал в штабеле бревен нишу и забрался в нее. Бревна пахли привычным, родным духом. Удобнее свернувшись и положив морду на передние лапы, он закрыл глаза и затих. Проснулся далеко заполночь, когда услышал шорох у бани. Это вышел тот самый мужичонка, который вечером испугался его. Он справлял малую нужду прямо у крыльца, кряхтя и вздыхая. Пес вышел из ниши, прислушался и недовольно взлаял: ему не нравилось нахождение во дворе чужого неопрятного человека. Мужичок, не застегнув портков, юркнул в дверь, закрылся и потом долго и скверно матерился, грозился проучить черного дьявола.

На следующий вечер, вернувшись домой, пес снова, как и вчера, подошел к бане, присел у крыльца и гавкнул. Через некоторое время дверь приоткрылась, в щель высунулся знакомый мужичок, прошепелявил:

_ Я тя щас, падла примочу!

Дверь захлопнулась. Через несколько минут снова отворилась и мужичок, не вылезая наружу, вытянул на улицу руку с ковшом и взмахнул им в сторону пса. Часть кипятка достала его и обварила переднюю левую лапу. Пес взвыл, отскочил и заскулил-застонал, удивленно и зло взглядывая на дверь бани.

Наутро он не побежал искать хозяина: ошпаренная лапа горела, вызывая нестерпимую боль. Даже зализывать рану не мог: от прикосновения языком боль удваивалась. Не выходя из укрытия и ничем не выдавая себя, пролежал там двое суток. Оттуда слышал, как работали днем во дворе чужие люди. Он боялся их и не хотел, чтобы они его увидели.

В ночь на третьи сутки повалил обильный снег. Пес выполз наружу, начал глотать комья свежего снега, утоляя жажду. Утром, избегая встречи со злым мужичонком, ускакал на трех лапах на трамвайную остановку и удивился, что люди обрадовались ему и сразу пропустили в вагон. А из кабины выглянула водитель трамвая и обра-дованно сказала:

_ Вот и пришел наш Чернышок. Слава богу, живой. А с ногой-то что у тебя? Ое-ей!

Все с сочувствием осматривали его рану. В этот день он выдержал всего лишь три своих челночных рейса и ускакал домой, поджимая больную ногу. Войти в свой двор не решился, а сел у соседской калитки. На него начала весело взлаивать из-под воротни рыжая, похожая на лохматый клубок, хозяйская собачонка. На лай вышла Петровна, жалеючи проговорила:

_ Где же пропадал, бродяжка? Ох, а с ногой-то что у тебя деется! Гляди-ка, как развернуло! И где ж тебя так угораздило?

Петровна вынесла ему поесть, потом легонько-легонько подняла его больную лапу, осмотрела ее, смазала рану мазью и перебинтовала тряпкой. Пес сразу почувствовал облегчение, будто мягкие и чуткие пальцы доброй соседки забрали половину его боли.

До вечера пес так и пролежал у соседской калитки, а когда строители ушли, уже в темноте перебрался в свой двор, залез в укрытие и тихо пролежал еще сутки. Боль проходила, рана начала заживать. И он опять принялся за поиски своего незабвенного хозяина. Примерно дней через десять пес исчез бесследно.

Чует ли собачье сердце крутые повороты в своей судьбе? Наверное, и, может быть, даже сильнее чем человеческое. В то утро, когда он проводил хозяина в последний раз на работу, то волновался почему-то больше обычного. По приказу «Домой!» пробежал метров двадцать, остановился и виновато обернулся _ хозяин уходил тяжело, даже отстал от других, а потом остановился у придорожного тополя, оперся о него рукой, постоял, будто что-то обдумывая. Пес все это видел, но подбежать не решился _ нельзя было.

Беспричинное, непонятное волнение охватило и в ту ночь, которая стала последней для него на родном дворе. Отчего бы это? Он поднял голову, чутко навострил уши _ никаких внешних признаков угрозы не слышалось и не виделось Так что же это? Он выполз из укрытия. Светил полный месяц, разливая вокруг серебристо-ртутный свет. От домов и оград лежали на снегу четкие фиолетовые тени. Может, этот загадочный лунный свет и был причиной его тревоги? Словно предчувствуя скорое расставание, он обошел весь двор, обнюхал штабеля бревен и досок от прежнего, родного, дома, посмотрел на далекую безучастную луну и вдруг завыл. Непрошеный стон вырвался из горла сам собой. Свет в банном окне погас. Видно, сторож испугался и выключил свет. Остаток ночи пес провел в чутко-тревожном ожидании, а утром к семи часам убежал на трамвайную остановку _ теперь уже в последний раз. Но об этом он еще не знал.

Исчезновение его переживали и пассажиры, и водители трамваев. Пассажиры делились меж собой догадками о его исчезновении. Одни решили, что наконец-то нашелся его хозяин, другие высказывали предположение, что его изловили собачники, но этому не верили: не мог такой смышленый пес попасть в их сети. Большинство верили в третью версию, будто бы кем-то услышанную от очевидцев: увел его нездешний, деревенский мужик, с виду вполне надежный _ в добротном полушубке в шапке-ушанке, в пимах и с рюкзаком за спиной. Проехал он, сказывали, вместе с псом несколько раз туда и обратно по известному маршруту, понаблюдал поближе, поговорил, погладил, а потом снял с себя брючный ремень, одел его вместо ошейника на пса и увел с собой. И пес будто бы сразу подчинился ему. Скорее всего, так и было. Да и то верно, куда ему одинокому и бездомному деваться-то было?

 

 

 

Дорогой Фёдор Сергеевич

 

Посвящается товарищу детства и юности Федору Сергеевичу Зырянову, колхознику

В колхозе на полевые работы нас, школьников, отправляли с пятого класса. До сих пор помню лозунги тех лет, написанные на стенах и заборах: «Все для фронта! Все для победы!» И все мы, от малого до старого, принимали эти патриотические призывы как свой святой долг.

Осенью сорок четвертого года мы с одноклассником Шуркой Андреевым развозили в телеге по полевым станам горячие обеды.

Жатву тогда вели на прицепных комбайнах «Коммунар» и «Сталинец». Были они на высоких и плоских стальных колесах, с откидной деревянной платформой под зерноприемным бункером. На платформе обычно стояло два подростка. Один, обернув вокруг черемухового кольца края пустого мешка, подставлял его под лоток бункера, другой открывал заслонку, и зерно золотистой пыльной струйкои текло в мешок. Когда мешок наполнялся, заслонку закрывали, а мешок завязывали и вдвоем оттаскивали на край платформы, огороженной с двух сторон перильцами, чтобы мешки не сваливались на землю.

Мы с Шуркой работали на такой платформе, но бригадир пожалел нас, как самых малых и направил развозить горячие обеды. Жили мы, пацаны, вместе с колхозниками на заимке, в пяти километрах от села. Спали на нарах, ели из общего котла.

В наши обязанности, кроме развоза обедов, входила еще заготовка дров из сухостоя, торчавшего пиками в соседнем кочкарном болоте, уходившим в такую непролазную даль, что до конца его, наверное, никто и не добирался. Минуя опасные, с водными прососами места, мы нащупывали ногами зыбкие травянистые проплешины, прошитые снизу вдоль и поперек кореньями осоки, ряски, лягушатника, прутняка и еще бог весть какой живучей болотной дурнины, и подбирались к высохшим до звона елушкам и осинкам. Наши следы тут же заполнялись тухловатой водой с нефтяными разводами.

Обожженные весенними палами, эти елушки и осинки так и не вырастали до зрелой поры, погибали и засыхали на ногах. Выпала уж им такая горькая доля.

Кашеварила на заимке баба Поля. Она жалела нас, утром поднимала позже всех, наливала по глубокой глиняной миске горохового супа, давала по куску хлеба. Мяса нам не полагалось. Его давали полевым бригадам.

В одиннадцать часов дня мы запрягали старую кобылу Гнедуху, волокли и ставили на телегу горячий трехведерный бидон с супом, обкладывали его с боков соломой, накрывали сверху старым дождевиком и уезжали на поля.

Хлеб нам не доверяли. Его с утра получали сами работники.

Однажды в пути соблазнились мы с Шуркой аппетитным духом, исходившим из бидона, и решили полакомиться мясом. У Березового ручья, не пересыхаю щего даже в жару, мы свернули в украдчивый прибрежный лесок, достали черпаком кусок мяса, обкусали, обчмокали его со всех сторон и опустили обратно в бидон.

Когда пришла пора возвращаться на дорогу, с которой свернули, и продолжать свой прежний путь, мы решили крюка не делать, а ручей переехать прямо здесь _ по старой заброшенной гати, и уже по противоположному берегу выбраться на торную дорогу. Для убедительности осмотрели переезд, затянутый травой, сквозь которую едва приметно проступали всосанные в болотину почерневшие от времени накатыши гати. В середине меж накатышами живой пряжей струилась водица, едва шевеля кружево ряски. Мы решили, что настил выдержит, угнездились на прежние места, и Шурка ударил Гнедуху вожжой. Она запрядала ушами, опасливо запереступала ногами, но с места не тронулась.

_ Но, но! Пофорси у меня, старая! Я тя щас огрею! _ закричал Шурка, закрутил над головой концами вожжей и стеганул кобыленку. Та шагнула вперед. Сопревшая гать мялась под ее копытами и колесами телеги. На середине переезда Гнедуха угрузла по брюхо, еще несколько раз дернулась и остановилась.

Мы испугались, повскакивали с телеги, опасливо ступая по обломкам гати, обошли Гнедуху кругом, поняли, что попали в беду, и принялись сгоряча хлестать ее с обеих сторон. Гнедуха напряглась, дернулась вперед, но угрузла еще глубже. Я впервые увидел в лошадиных глазах страх. Бока у старой кобыленки заходили ходуном, по взмокшей спине пробегала пугающая нас дрожь. Словно понимая нашу несмышленность, Гнедуха тревожно и тонко заржала, будто звала на помощь.

Мы еще долго топтались вокруг нее, пытались помочь ей, упирались ручонками в телегу, норовя сдвинуть ее с места. Выпачкались с ног до головы вонючей болотной жижей. Гнедуха продолжала время от времени оглашать окрестность тревожным ржанием.

Солнце уже перевалило за полдень, а мы перепуган ные, то вылезали на берег, то вновь бросались к телеге, потеряв в страхе всякую рассудительность и смысл в своих действиях. Оба готовы были расплакаться, но стыдились друг друга. И вот в этот-то момент и увидели, что кто-то идет к нам. Это был Федя.

Не получив вовремя обеда и заподозрив неладное, комбайнеры направили его на поиски нас. Подойдя, Федя спросил:

_ Почему здесь поехали?

Мы виновато промолчали. Больше не говоря ни слова и не обращая на нашу суету внимания, он выпряг Гнедуху, хомут и седелко перенес на тот берег, снял и чересседельник, чтобы не испачкать, и положил туда же. Закурил, что-то обдумывая про себя, потом принялся ломать толстые ветки и вершинник кустов и бросать под телегу, под брюхо Гнедухи и перед ней, втаптывать в чавкающую болотину. Мы бросились на помощь. Когда образовался густой и плотный настил, Федя походил по нему, пробуя на прочность. Снова закурил, еще раз осмотрел все, ласково погладил кобыленку по шее, взял под уздцы и, как разумную, попросил:

_ Ну-ка, давай Гнедушенька Давай!

И она послушалась напряглась, осела на задние ноги, рывком выбросила передние вперед и упала коленками на плотный настил, затихла, снова шумно задышала.

Федя не кричал на нее, не понукал и не торопил, а ждал, когда она передохнет, успокоится, соберёт силенки на новый рывок. И когда подоспело время, он снова не скомандовал, а попросил:

_ А ну-ка, Гнедушенька, еще разок! Давай, давай, родная!

И она опять подчинилась. Рывком выдернула задние ноги и, не останавливаясь, быстро-быстро заперебирала передними, выползая по пружинистому настилу, пока не выкарабкалась на травяную твердь противоположного берега. Мы облегченно вздохнули. По спине и груди Гнедухи перекатывалась нервными волнами дрожь, грязные бока ее часто и высоко ходили. Федя отвел ее в сторонку от развороченного гиблого переезда, утыканного обломками накатышей словно старыми гнилыми зубами. Сам опустился рядом с ней на траву.

Старые обсоюзенные чирки его, залатанные штаны были заляпаны ошметками грязи. На лбу его высыпал пот, на тонкой мальчишеской шее пульсировала веточка жил. Дрожала золотой бусинкой в его губах папироска-са мокрутка. Белесые ресницы прикрывали уставшие взрослые глаза. По всему было видно, что Федор сильно переволновался.

Мы виновато стояли перед ним, ожидая нагоняя, но Федя ругать нас не стал, а попросил нарвать помягче травы и вытереть с Гнедухи грязь. Мы тут же принялись за дело.

Нам тогда и в голову не пришло, что Федя был почти такой же подросток, как и мы, с разницей всего лишь в два года. Просто жизнь рано выдернула его из-под бережливого материнского крыла и заставила жить по другим, взрослым законам.

Скоро телегу мы подважили, вытащили из грязи и потихоньку, хоть и с трудом, вытянули на противоположный берег. Обед в бригады доставили с большим опозданием.

Чувство вины, скрытого стыда перед Федором и уважения к нему сохранились во мне на всю жизнь. И уже потом, много лет спустя, когда я стал взрослым и встречался с ним во время редких приездов в родные края, это чувство переживал заново и почти с такой же силой, как и тогда, у злополучного переезда.

И вот предстояла встреча с Федей, и, может быть, последняя, потому что мы оба с ним вошли в пенсионный круг, постарели. Поехал я в родные края по наущению своего земляка, старого товарища, теперь тоже пенсионера. Он похвалился тем, что съездил домой, в село, привез оттуда справку о работе во время войны _ и вот результат: райсобес выдал ему удостоверение о награждении медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной воине 1941-1945 гг.» и удостоверение о праве на льготы, к тому же получил еще и надбавку к пенсии.

_ Поезжай, не тяни. И обращайся сразу к Федору Сергеевичу. Он всех нас помнит и справку оформить поможет.

Через недельку я был уже в родных краях. К Федору Сергеевичу по предварительной договоренности по телефону пошел вечером, когда короткое сентябрьское солнце уже садилось в закатную зарю. Родные с детства улицы, переулки, дома и даже крапива под заборами _ все трогало и настраивало на элегические раздумья о прошлом.

Последний раз я приезжал домой лет семь тому назад, и всего на пару дней. С Федей встретиться не успел, но узнал, что в его жизни произошла важная перемена: с прежней женой он разошелся, и никто его за это не осудил: была она с ленцой, любила выпить, домашнее хозяйство вела кое-как, не заботилась о тепле и уюте в доме. К тому же за долгую семейную жизнь не одарила работящего и покладистого мужа ребеночком. И расстались они легко, без сцен и скандалов Она забрала все, что хотела, и укатила к сестре в город, где быстро все промотала и вернулась с повинной, но Федор ее не принял, и она сгинула с той поры с глаз бесследно. После нее Федор прохолостя ковал три года под бережливым присмотром сестер Марии и Анны, пока судьба счастливо не свела его с вдовой-учительницей, которую я не знал и с которой мне предстояло познакомиться.

Дом Федора я нашел быстро. На стук в калитку вышла женщина лет шестидесяти. Густые черные волосы ее, уже прошитые серебряными ниточками и аккуратно уложенные на затылке в валик, черные перышки бровей, глаза цвета спелой влажной смородины _ говорили о еще не прошедшей красе. Коричневое, с белым отложным воротником, платье, перехваченное тонким пояском в талии, подчеркивало стройность. Все в ней было ладно, сдержанно и аккуратно. «Повезло, кажется, Федору», _ подумал я и представился Назвалась и она:

_ Зарима Хакимовна.

Из будки выбрался и подошел ко мне в бурых лохмах медвежковатый кобель, обнюхал и незлобно, для порядка, гавкнул.

_ На место, Хан! _ приказала Зарима Хакимовна, и пес вернулся в конуру, затем она провела меня в дом.

_ Устраивайтесь здесь, в зале. Вон, на диване или в кресле, где удобнее будет. Телевизор пока посмотрите или почитайте нашу районную газету. Мы подшивку ведем. Федя вот-вот подъедет. Он сегодня с утра уехал с председателем по полям.

Федор действительно скоро вернулся. Услышав в коридоре его голос, я вышел ему навстречу. Мы обнялись, стали рассматривать друг друга, шутливо и с подначкой отмечать коснувшиеся нас перемены. Наверное, больше он льстил мне, чем я ему. Он действительно мало изменился, даже как будто остановился в одной поре. Все таким же по-мальчишески худощавым оставался внешне, только плечи чуток опали и ссутулилась спина, все такими же белыми, мягкокудельными, оставались его волосы, почти не меняясь от седины, все так же на тонкой шее билась веточка жил. Вот только по краям верхней губы и у глаз стало больше морщинок.

Умывался Федор во дворе, у крыльца. Жена ковшом из ведра поливала ему в пригоршни воду. Он шумно и с наслаждением плескал ее на лицо и шею, удовлетворенно фыркал и покрякивал. «Дружно живут. Счастливые, должно быть», _ с хорошей завистью подумал я.

Ужинать Зарима Хакимовна пригласила нас в летнюю кухню, которая угадывалась в наступившей темноте ярко освещенным прямоугольником окна, открытым проемом двери. Стол под белой скатертью, застланный поверх пленкой, был заставлен угощениями: разваристой молодой картошкой, тушеной курицей, малосольными огурцами, свежими помидорами, солеными рыжиками, вазами с вареньем и медом. В центре стояла поллитровка «Русской» водки. Выставил и я свою долю _ бутылку «Пшеничной».

Прежде чем сесть за стол, Федор Сергеевич привел под руку из дома старушку _ в белых шерстяных носках и галошах, в длинной темной юбке, в цветастой глухой кофте и в белом платке, повязанном по-татарски: уголками одного конца под подбородком, другой же конец свободно ниспадал на плечи и за спину

_ Моя теща, Гулима Валиуловна, _ уважительно представил Федор Сергеевич старушку, усаживая ее рядом с собой. Поставил перед ней тарелку, налил в рюмку водочки. Она поблагодарила кивком.

Первый тост был за встречу, второй _ за Гулиму Валиуловну. Она, к моему удивлению, засмущалась, замахала руками _ стоит ли, мол, говорить о ней, старой, и добавила:

_ За молодых вот надо. Чтоб не воевали, не убивали друг дружку.

Стукнула калитка, и послышался радостный скулеж Хана, видно, пришел кто-то свой. И действительно, на пороге появилась пожилая женщина со свертком в руке.

_ А, сеструха! Как раз подоспела. Давай за стол, _ обрадовался Федор Сергеевич.

_ А пошто тайком, без меня собралися? _ в шутку упрекнула она, усаживаясь на придвинутый к столу стул.

_ Да вот, посмотри, кто в гостях-то у нас.

_ Вижу, вижу. Ну, здравствуй, _ женщина протянула мне широкую, еще крепкую ладонь.

_ Никак, Маруся? _ удивился я, признав в гостье сестру Федора.

_ Я самая. А как постарели-то все мы, Хосподи! Погляди-ко, че деется!

С Марусей мы учились вместе до седьмого класса. Потом она ушла из школы, стала помогать матери по хозяйству. Позже устроилась в заготзерно приемщицей зерна, позже выучилась на бухгалтера. С этой должности и ушла на пенсию.

_ А я вот с подарком, _ сказала Мария. _ Пояс из собачьей шерсти связала сватье. От радикулита, говорят, хорошо помогат. Примай-ка, сватьюшка.

Галима Валиуловна обрадованно приняла подарок, тут же развернула его, показывая всем серый, пушистый, в две ладони шириной, пояс, примерила. Всем понравился стоящий подарок.

Третий тост был за меня, как за дальнего гостя.

И вот уже завязался и потек негромкий разговор о делах житейских и повседневных, а уж потом, потихоньку и незаметно, как в ладье по тихой воде, уплыли мы с Федором в воспоминаниях в далекую пору детства и юности, где все мы были равными и своими, все было понятно, и еще не знали, в какие стороны, и надолго ли, разведут нас жизненные пути-дорожки.

Женщины между тем завели свой разговор, постепенно отдалились от нас, а потом и совсем ушли в дом, оставив нас одних.

_ А помнишь, Федя, как ты нашу Гнедуху из болотины вытягивал? Не забыл, поди?

И завязывается, заплетается в нескончаемую веревочку задушевный разговор о прошлом. И хочется, чтобы горел костерок этих воспоминаний и грел наши души. И вспоминается многое, наивное и смешное для взрослого человека: и как гоняли к соседке, бабке Фильчихе, «хорька» _ лазили в огород за репой и горохом, и как собирали в подзаборной крапиве из потаённых куриных гнезд яйца и потом пекли их в костре у речки.

Просидели мы с Федором за полночь. У порога, свернувшись в кольцо, сторожил нас Хан. Перемогая дремоту, он изредка то позевывал с тихим подвывом, то принимался клацать зубами в пахах, выкусывая блох, то полусонно взглядывал на нас, видимо, дивясь нашей нескончаемой беседе.

Подошло время расходиться. Федор и Хан вышли за калитку провожать меня. Село уже спало. Редко кое-где золотились редкие огни в окнах.

Чистый бланк справки о работе в военные годы, выданный мне райсобесом, Федор оставил у себя, пояснив:

_ Я подпишу и завтра же с утра схожу к Анне Лапшиной. Она тебя, поди, не забыла и подпишет как второй свидетель. К обеду и занесу готовый _ и через паузу добавил:

_ Знаешь, я скоро штатным свидетелем по этим справкам стану. Человек десять у меня уже побывало. А кто и в письмах обращался. Разлетелись вы по белу свету во все стороны.

_ Спасибо, Федя.

_ Да что ты!

Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Небо к этой поре выпросталось из облаков и тучек. Похолодало. Крупные, лучистые дрожали в вышине звезды. Чистой и ясной половинкой светился месяц. По-над речкой кудельным пластом белел туман.

Уходя в гости, я договорился с невесткой-вдовой Марией, что вернусь поздно и ночевать буду в сарайчике, пристроенном к навесу. Брат когда-то соорудил его из досок в два слоя, врезал небольшое оконце, затащил туда старый диван, приткнул в углу тумбочку _ и получилось нечто вроде летней комнатушки для отдыха.

На тумбочке я нашел термос с горячим чаем, литровую банку молока и тарелку с едой, накрытую чистым рушником. Диван был застлан свежей простыней. Взбитой копешкой белела в углу дивана подушка. Поверх одеяла лежал овчинный тулуп. Все было приготовлено заботливо и предусмотрительно. Господи! Как же хорошо, что все еще живет в нас исконное русское начало _ доброта и бескорыстность, что не отмерло в нас щедрое душевное движение _ уважить, обрадовать близкого человека и самому получить от этого радость и удовлетворение. Ох, как это греет и радует душу и рождает ответное желание вот так же, и даже вдвойне, ответить на эту доброту и щедрость.

Я с удовольствием забрался в теплую постель, но уснуть не мог и вышел во двор. Как же все хорошо и слаженно было в природе! Весь мир был, кажется, наполнен каким-то таинственным очарованием. И серебристая половинка месяца, и тихий разлив ночной сумети, и сонные, как большие стога, ряды сонных домов _ все было едино, разумно и, кажется, вечно, и самому мне захотелось стать частицей этой благодати, слиться с ней воедино и не исчезнуть в урочный час в небытие.

Уезжал я через пару дней. Федор Сергеевич пришел проводить меня, принес в подарок кулек молотой черемухи и туесок соленых пихтачей _ пихтовых груздей, самых редких и вкуснейших грибов в наших краях.

Одет Федор Сергеевич был, по деревенским меркам, почти празднично: в неношенной болоневой куртке с полдюжиной молний, в начищенных кирзачах, только вот кепка была поношенной и даже чуть приплюснутой. Видимо, проводы для него не были простым событием.

Когда мы обнялись в прощальную минуту, я увидел, что глаза у него повлажнели.

_ Увидимся ли еще когда, _ проронил он грустно.

_ Что ты, Федя?!

_ Сердце вот стало сдавать. Иной раз так прихватит, что дыхнуть нечем.

У меня у самого подкатил ком к горлу. Сжав в последний раз его руку, я поспешил в автобус, который уже торопил меня сигналом.

_ Прощай, Федя, прощай!

Шофер нажал на газ, и автобус быстро покатил вперед. Я, пока можно было, смотрел из окна на Федю. Он тоже, будто желая еще что-то сказать важное, сделал несколько шагов вслед за автобусом, но сразу же начал отставать и прощально махал рукою. Мне стало не по себе. Защемило сердце, и я невольно повторял про себя его грустные слова: «Увидимся ли еще когда...»

 

 

 

Я ТЕБЕ ПОМОГУ

 

Осень 1943 года осталась в моей памяти черной полосой. В эту тяжелую военную осень наша семья, кроме мамы и старшего брата, переболела страшной болезнью. Пришла она в наш дом нечаянно, по вине врачей районной больницы, которые выписали в конце августа из стационара с диагнозом «грипп в тяжелой форме» колхозницу из соседней деревни. Женщина эта была одинокой, близко знакомой нашей семье и часто заезжала к нам, иногда с ночевкой. Из больницы вышла совершенно слабой и еще хворой, едва добралась до нашего дома, который стоял недалеко от больницы. Переступив порог и слабо прислонившись к косяку, виновато проговорила:

_ Изболелась я вся. Силушек стоять нету. Можно день-другой пожить у вас?

_ Да ты что говоришь, Катя! Если б я к тебе пришла, разве ты бы меня не приветила?

Уехала неожиданная гостья через полторы недели. Кажется, на этом и должна была бы кончиться история с ней, но продолжалась она неожиданно трагически для нашей семьи. Через несколько дней после ее отъезда заболели отец и средний брат. С высокой температурой и в полубреду их положили в больницу. Вскоре слегли и мы со старшей сестрой. У нас тоже поднялась температура под сорок градусов, и нас положили в одну палату с отцом и братом. Помню, как в промежутках между забытьём и бредом, когда спадала температура и я входил в сознание, смотрел на безмолвного, пластом лежащего отца, на мечущегося в жару брата. Меня пугало, что отец не стонал, а только тяжело дышал сквозь спекшиеся губы. Потом я и сам провалился в обжигающую бездну. Мне постоянно грезился один и тот же бредовый сон: с горы на меня с грохотом и звоном накатывались два огромных чугунных шара. Они сталкивались, подпрыгивали, звенели, оглушали и неслись прямо на меня, грозя раздавить и расплющить.

Тяжелую болезнь, тиф, врачи установили только после того, как на теле у нас выступила сыпь, В этот же день нас перевели в другое помещение _ в заразный корпус стационара. Первым вынесли на носилках отца, затем брата. В этот момент я был в сознании и потому с удивлением наблюдал за этой процедурой. Когда очередь дошла до меня, я сразу отказался ложиться на носилки и заявил, что пойду сам. Врач и санитары не знали, как со мной поступить.

_ И не ложись! _ неожиданно поддержала меня одна из санитарок.

Врач с удивлением посмотрел на нее.

_ Ты сядешь, _ пояснила она, _ а мы понесем тебя. И ты будто бы сам пойдешь.

Я согласился. Когда меня посадили на носилки и вынесли через темный коридор на открытое больничное крыльцо, я зажмурился от яркого солнца. Все было, как летом: высокое чистое небо, сияющее солнце и благодатная теплынь. И только лес изменился: березы ярко золотились, а осины и черемуха горели густым багрянцем. Лишь несколько кедров, росших в больничной ограде, да дальние ельники и пихтачи темно зеленели. Я понял, что наступила настоящая осень.

Когда нас положили в новой палате в холодные постели, у моей кровати задержалась санитарка-заступница. Она положила руку на мое худенькое плечо и проговори ла:

_ Я тебе помогу. Всем вам помогу. Меня зовут тетей Ирмой.

Услышав это немецкое имя, я догадался, почему она звонкие согласные произносила, как глухие, с немецким акцентом, и потому у нее получалось: «Я помоку тепе». Ссыльных немцев с Поволжья в нашем селе было много.

Едва тетя Ирма вышла из палаты, как меня начало знобить. Снова горячей волной накатилось беспамятство, и два огромных чугунных шара опять с грохотом понеслись на меня. Я в испуге кричал, увертывался, заслонялся ладонями и звал на помощь. И они, словно щадя, проносились мимо.

Наступала самая тяжелая пора болезни. К ней прибавилась еще одна _ затяжной, изматывающий понос. Он открылся только у меня. И врачи забеспокоились, не заболел ли я сразу двумя тифами _ сыпным и брюшным. Мама просила, чтобы ее допустили хотя бы на время ухаживать за мной, но ей не разрешили. Ее заменила тетя Ирма. Она свой рабочий день начинала и заканчивала у моей постели: меняла простыни, обтирала меня теплым мокрым полотенцем и подбадривала:

_ Не стыдись. Ты больной. Я помогу тебе.

Позже она принесла кусок желтой медицинской клеенки и подложила его под простыню. Матрац тоже сменили.

В минуты прояснения сознания я поворачивал тяжелую голову в сторону отца и брата, смотрел на них. Однажды я увидел в палате еще две кровати. На них лежали мои младшие сестренки: заболели и они. Я видел, как они метались в жару, и плакал.

Но самое тяжелое было впереди. Как-то утром я увидел, что кровать с отцом стали выносить. Я закричал и стал подниматься, но болезнь валила меня в постель. Врач начала меня успокаивать:

_ У него другая болезнь, и мы переводим его в другую палату, рядом. Потом, как станет лучше, сходишь к нему и сам все увидишь.

Я не верил, продолжал плакать и пытался подняться. Отца вынесли, а меня уложили в постель. А потом, когда все ушли, ко мне подошла тетя Ирма, жалостно погладила и сказала:

_ Я покажу тебе папу.

Она помогла мне встать и, поддерживая, вывела в коридор, где у стены стояла кровать с отцом. Он лежал неподвижно, вытянувшись во всю длину кровати, и был накрыт серым больничным одеялом. Тетя Ирма осторожно отогнула конец одеяла, открыла папино лицо. Оно было неподвижно и покрыто красными пятнами. Я коснулся его холодного лба, закрытых глаз и все понял. С испугом посмотрел на тетю Ирму.

_ Теперь уходить надо. Доктор увидит, ругать будет, _ проговорила она.

Я захныкал. Она легонько увела меня на место и горестно произнесла:

_ О, майн Готт!

Я же повторял сквозь всхлипы:

_ Он умер. Его больше нет.

* * *

В окно проглядывало зимнее утро. На рамах снаружи и на ветвях деревьев, что виднелись в окно, белой опушенью лежал снег. И все было белым-бело. С улицы доносился скрип снега под чьими-то шагами. Таким увидел я утро, когда после кризиса из забытья и боли вернулся в жизнь.

Брат и сестра тоже поправлялись. Они сидели на своих кроватях и смотрели в мою сторону. Я в первый раз увидел их подстриженными наголо. Особенно меня поразила сестра _ вместо густой копны вьющихся волос на голове ее торчали непослушные вихорьки.

Брат, держась за кровати, обрадованно перебрался ко мне и сел рядом на мою постель.

_ Ну что, оклемался? _ участливо спросил он. _ Скоро мама придет. Хочешь квашеной капусты? Она принесет.

Я согласно кивнул, впервые после болезни мне хотелось есть. Мама и в самом деле скоро пришла. Она ободряюще улыбнулась сквозь примороженные стекла, обрадовалась, увидев меня сидящим в постели. Младшие сестренки были еще в кризисе и плохо воспринимали окружающее. Мама спрашивала об их самочувствии, поддерживала нас и сказала, что принесла кипяченого молока, горячей картошки и квашеной капусты. Все это передала нам тетя Ирма. Меня она приободрила:

_ Теперь жить будешь. Когда вырастешь, на свадьбу пригласи.

Первым из больницы выписался брат, за ним _ старшая сестра. Моя очередь наступила через четыре дня после сестры. Маму предупредили, чтобы она заранее принесла мне одежду и сама пришла за мной после обеда. Выписали же меня пораньше, часов в десять утра, спросив вначале, смогу ли я один добраться до дома. Я обрадованно согласился. Тетя Ирма отвела меня в ванную, где я должен был вымыться и переодеться в домашнюю одежду. На холодном полу в ванной стоял таз с теплой водой, от него шел пар. Тетя Ирма хотела помочь мне вымыться, но я наотрез отказался: мне было стыдно оказаться перед ней голым.

Она понимающе согласилась и вышла. Я же мало-мальски ополоснулся и переоделся. В коридоре меня ждала тетя Ирма. Она тоже успела переодеться. На ней была старая, в заплатках, телогрейка, самодельные, из серого сукна, бурки и вытертая шаль. «

_ Я помогу тебе. Провожу. Ты плохо ходишь.

И в самом деле, ноги плохо слушались меня. Это я позже узнал, что после тифа люди заново учатся ходить.

Тетя Ирма проводила меня до больничных ворот. Дальше я захотел идти сам. Шел медленно, неумело переставлял будто не свои ноги. Шагов через тридцать оглянулся _ тетя Ирма по-прежнему стояла у ворот и смотрела в мою сторону. Я в ответ улыбнулся и помахал рукой. И еще дважды оглядывался и благодарно взмахами прощался с ней.

Назавтра, надев телогрейку, я неожиданно и к великой радости обнаружил в кармане три кусочка сахару. Их, конечно, положила туда тетя Ирма. Она, наверное, сберегла их с того времени, когда я находился в кризисе и ничего не мог есть.

* * *

Много воды утекло с той осени, но в памяти моей навсегда остался образ доброй тети Ирмы. Она стала для нашей семьи как бы родственницей. Часто заходила к нам в гости. Мама всегда радовалась ее приходу и угощала чаем, и они подолгу засиживались за столом, вспоминая ту тяжелую военную осень.

Мы, ребятишки, выросли, выучились и разъехались-раз летелись по белу свету, но, бывая дома, проведывали тетю Ирму. В последний приезд тетю Ирму в живых я уже не застал и цветы для нее отнес на наше тихое, заросшее травой кладбище. Могилка ее была аккуратно убрана. Вместо памятника-пирамидки, как это принято в наших краях, на ее могилке стоял крест с одной перекладиной и бронзовой пластинкой с надписью готическим шрифтом: «Здесь покоится прах Ирмы Оттовны Гросс. 1905-1987 гг.».

В чистом небе неторопливо плыли облака, под деревьями покоились прохладные влажные тени, в траве трезвонили кузнечики. В далекой небесной выси, распластав крылья, живым черным крестом кружил коршун. Все это было и десять, и сто, и тысячу лет назад, исчезая и нарождаясь вновь в непрерывной природной круговерти. И только человеческая память остается неизменной и живет до тех пор, пока живы мы, люди.

 

 

 

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ

 

Двенадцатилетнего Мишу Донова постигло горе: ушел из дома отец. Ушел тихо, без ругани. Вечером, вымывшись, он попросил у матери свежее белье, а она, не отрываясь от телевизора, спросила:

_ А ты купил его?

_ Дак старое.

_ Я не нанималась в прачки стирать твои говенные подштанники.

Отец молча одел то же белье, в котором ходил, и направился в кухню, собираясь поужинать. Услышав, что он открыл холодильник, мать громко сказала:

_ Тоже кормилец мне _ ни украсть, ни покараулить. Святоша нищий.

Все это Миша слышал из своей комнаты. Ему стало жаль отца, и он выглянул на кухню _ отец молча сидел перед пустым столом. Потом поднялся, прошел в большую комнату, где у них с матерью стояла двухспальная кровать и старый диван, на котором он спал в последнее время, сбросал в рюкзак кое-какие вещи, оделся, подошел к Мише, положил широкую ладонь ему на плечо, поворошил волосы, грустно посмотрел в лицо и ушел.

Это произошло так неожиданно и быстро, что мальчик не сразу все осознал. Он продолжал стоять перед дверью, за которой скрылся отец. Ему очень хотелось верить, что отец решил только напугать мать и вот-вот вернется.

_ А ты что тут торчишь, как приклеенный? Не жди, не вернется. Да и потеря не велика. Подумаешь, цаца мне!

Мать взяла Мишу за плечи и, поворачивая от двери, приказала:

_ Иди к себе в комнату!

_ Не хочу!

_ Ты что? Ненормальный, что ли? А ну, марш живо!

Мать втолкала его в маленькую комнату, где у него стоял свой диван и ученический стол.

Время было уже позднее, шел десятый час вечера. Читать или чем-то другим заниматься у мальчика совсем не было настроения. Он выключил свет и лег в постель. Ему было обидно, что мать назвала отца плохим человеком. На самом деле он был лучше ее толстопузого начальника-бизнесмена Ильи Борисовича, который каждое утро подкатывал на «Мерседесе » к их крыльцу и увозил мать к себе в магазин на работу. Отец презрительно звал его Илей и, по убеждению Миши, мог бы запросто поколотить, потому что в армии служил десантником, воевал в Афганистане и драться, конечно, умел. Но отец не трогал Илю за нахальные визиты и ни разу при Мише не укорил мать.

Распри между родителями начались после того, как отца уволили с завода по сокращению штатов, где он работал ведущим инженером-конструктором. В бюро по трудоустройству обращаться не пошел и устроился слесарем-сантехником в ЖКО. Деньги платили небольшие, и это раздражало мать. Она получала гораздо больше. Это было видно хотя бы потому, что за последнее время она купила себе красивую меховую шубу и дорогое кожаное пальто, а после работы привозила полный пакет с фруктами, копченой колбасой, сыром и конфетами. Сегодня Миша окончательно понял, что причиной неприязни матери к отцу стали деньги.

Мальчик долго не мог уснуть, все думал об отце. Где он сейчас? Скорее всего, уехал на электричке к бабе Лиде, которая живет в деревне Березовке, в сорока минутах езды от города. Миша к бабе ездил часто, а в летние каникулы неделями гостил у нее.

Сколько времени прошло с той минуты, как ушел отец, Миша не знал. Он только чувствовал, что очень поздно и что уже все, наверное, спят, потому что за окном стало совсем тихо и лишь изредка с улицы доносился шум запоздалых машин. «А вдруг электричек ночных нет, и отец мучается где-нибудь на холоде. Ведь еще апрель, и по ночам замерзают лужи», _ пришла неприятная мысль. От жалости к отцу мальчик даже всплакнул. А потом и вовсе пришла нелепая мысль: может, отец потихоньку вернулся и уже спит на своем диване? Мальчик, конечно, понимал, что если бы отец вернулся, то он обязательно бы услышал. Но все-таки вот подумал и даже решил проверить _ не вернулся ли на самом деле. И он на цыпочках прошел в коридор _ ни куртки, ни туфель отцовских не было. Заглянул в большую комнату _ диван был пуст. Из кровати доносилось ровное, спокойное дыхание матери.

Минуло три дня, а отец так и не вернулся. Миша не утерпел и решил съездить к бабе, чтобы узнать, там ли отец. Денег на дорогу не было, у матери просить не стал и поехал «зайцем» На первой же пригородной станции его сняли с электрички. До встречного поезда было около двух часов. Пассажиры время коротали на перроне, так как здание, в котором раньше был вокзал с залом ожидания, теперь занимал магазин. К Мише подошли двое пацанов лет по пятнадцати.

_ Городской? _ угрозливо спросил один из них.

_ Угу.

_ Нам не хватает на бутылку пепси. Добавь!

_ Денег у меня нету.

_ Смотри, мы не любим обманщиков!

Миша чистосердечно рассказал, куда ехал и почему его ссадили с электрички. Парни ушли, но скоро вернулись. Тот же, который угрожал, протянул ему белый квиток со словами:

_ Вот, билет до Базаихи. А дальше _ как сумеешь. Ну, бывай!

Парни попеременке пожали ему руку и удалились. Все произошло так быстро и неожиданно, что удивленный и обрадованный Миша не успел даже их поблагодарить.

На следующую поездку Миша решил заработать деньги на сборе и сдаче пустых бутылок. К воскресенью у него было уже пятнадцать рублей. В гости поехал не с пустыми руками, а с угощеньем _ тонким длинным батоном, каких в деревне, наверное, не продавали.

Баба Лида и особенно отец очень обрадовались его приезду. Баба не знала, на какое место посадить и чем угостить. Отец не отходил от него, зашил расползшийся по шву ботинок, потом пригласил на пруд с удочками. Домой они вернулись с парой десятков окуньков. Баба Лида сварила из них уху, которой Миша с большим аппетитом полакомился. Вечером отец проводил его на электричку, и не ушел, пока Миша не сел в вагон и не уехал.

После этого Миша каждое воскресенье ездил в Березовку. Мать даже ни разу не спросила про отца и бабушку. Это очень задевало мальчика, но сам он ничего не рассказывал.

Между тем занятия в школе закончились, и Миша собирался уехать в деревню на все лето, как того хотели баба Лида и отец и он сам, но мать не отпустила:

_ Хочешь квартиру без присмотра оставить? Враз обчистят. По воскресеньям вот езди.

Однажды произошла совсем неожиданная встреча с отцом в городе. Тот поджидал его в соседнем дворе, через который вела дорожка к их дому.

_ Здравствуй, Миша. Поговорить нам надо.

Они ушли в соседний скверик, заросший кленами и яблоньками-дичками. Нашли там несколько пустых перевернутых ящиков с вытоптанной вокруг травой. Здесь, видимо, собирались собутыльники, чтобы пропустить по махонькой и потолковать про жизнь

Отец был чем-то озабочен. Когда уселись на сдвинутые рядом ящики, отец спросил.

_ Какой день сегодня?

_ Кажись, четверг.

_ Так вот, на следующей неделе, во вторник, уезжаю на военные сборы на переподготовку.

Помолчав, добавил:

_ Поезд отойдет в двенадцать часов. Проводишь?

Миша согласно кивнул.

_ Тогда приходи пораньше. Я буду ждать на привокзальной площади, у газетного киоска. А вот тебе на автобус и на мороженое, _ отец протянул ему несколько десятирублевых купюр. _ Матери ничего не говори.

Мальчик был очень расстроен такой новостью и в оставшиеся до отъезда дни не переставал думать о скорой разлуке с отцом. Вечером, накануне отъезда, решил приготовить какой-нибудь подарок. Перебрал в своем столе все и нашел чистую записную книжку с алфавитом. К ней добавил авторучку, которую купил в соседнем киоске. На первой странице решил сделать какую-нибудь надпись, чтобы отец помнил о нем. После недолгого раздумья нарисовал веселую мальчишескую рожицу с улыбкой до ушей и старательно вывел: «Папе обо мне на память. Сын Миша».

* * *

На вокзал Миша приехал раньше назначенного времени. Отец уже ждал его. Миша не сразу узнал отца, потому что одет тот был в новенькую камуфляжную форму с погонами старшего лейтенанта. Рядом, на диване, лежал его рюкзак. Отец обрадованно встал навстречу, поздоровался за руку, как со взрослым, усадил рядом.

_ Бабу Лиду не забывай. Теперь она одна осталась. Буду писать на вас обоих, в Березовку. Как получите письмо, сразу и отвечайте _ что баба продиктует и от себя.

_ Ладно.

_ И вот еще, _ отец достал из кармана куртки новенькие наручные часы с красивым браслетом. _ Это тебе. На память. Давай-ка руку.

Часики были небольшие, как раз для Мишиной руки, и очень обрадовали его.

_ И вот еще, _ отец протянул триста рублей. _ До моего приезда хватит и на дорогу к бабе, и еще на что захочешь. Бери, бери. Я получил полный расчет на « работе, и военкомат на дорогу выдал с избытком.

Миша в ответ протянул свой подарок.

_ Ну, ты прямо в точку попал. Я второпях и забыл об этом. Думал, где-нибудь по дороге купить. А ты как знал. Надо же так!

Когда они прошли на перрон, там было полно военных в такой же форме, как и отец, и вместе с ними _ провожающие. Многие из женщин то и дело подносили носовые платочки к глазам. В стороне Миша увидел молодого сержанта с девушкой. Она, скрадывая всхлипы, припала к его груди. Он гладил ее по спине и тихо успокаивал. Отец то и дело поглядывал на часы. Вот появился на перроне духовой оркестр. Дирижер в капитанской форме расставил музыкантов в нужный порядок, резко поднял руку, замер на мгновение и взмахнул рукой. Над перроном, над привокзальной площадью величаво зазвучал старинный русский марш «Прощание славянки». Мелодию эту Миша раньше слышал по радио и телевидению. Она вливалась в него и как бы поднимала вверх, вызывала щемящее волнение и грусть.

Началась посадка. Военные потянулись к тамбурным дверям. Отец одной рукой поддерживал рюкзак, закинутый за плечи, другой _ вел Мишу. У двери нагнулся, обнял и по-русски три раза поцеловал. Миша не удержался и почувствовал, как у него подкатил ком к горлу и радужно задрожал свет в глазах.

_ Ну, пора. Прощай, сынок. Голос у отца дрогнул и повлажнели глаза.

_ Я буду ждать тебя, папа.

Отец последним прыгнул в вагон. Проводница, подняв подножку, закрыла дверь, и поезд тронулся. Вслед за ним двинулись провожающие. Многие женщины плакали. В одном из окон Миша увидел отца, и тот увидел его, и они смотрели друг на друга, пока Миша не отстал от вагона. А над перроном и привокзальной площадью величаво и широко, сжимая грустью сердце, звучал прощальный марш. Многие продолжали еще бежать за уходящим поездом, а одна молодая женщина с белым трепещущим платочком все бежала и бежала, пока не скрылась на повороте за вагонами стоящего по соседству поезда.

С перрона Миша выходил в густой толпе провожающих. Одна из женщин сквозь всхлипы горестно проговорила:

_ И когда же закончится эта проклятая война.

Только сейчас, мальчик догадался, что отец уехал на Кавказ.

 

 

 

ДВА ТОВАРИЩА

 

«Мы бы рады вас взять к себе, да куда? Мама с Юлей сейчас живут в большой комнате. Дочка любит бабушку и ухаживает за ней. Мы с Геной ютимся в маленькой комнатушке. Федик спит на кухне. Там же и уроки готовит. Постоянной работы Гена пока не нашел и ходит на оптовую базу разгружать машины. Стыд-то какой!» Павел Романович свернул невесткино письмо, сунув его обратно в конверт и бросил в тумбочку.

Если бы дочь жила поближе, приткнулся бы к ней. Жила же она на Украине _ теперь в другом государстве. «Эх, Полина, Полина! _ как к живой, обратился он к жене-покойнице.

_ Первым-то надо было мне убраться. Вы, женщины, приноровистее. Тебе бы все легше было, чем мне».

Обида за свою никчемность и бессилие охватили старика. Чтобы не видели слез, накрылся одеялом с головой. Разные думы и мысли нахлынули на него, одна, как обжигающий прострел, сначала напугала, а потом удивила простотой _ умереть! И лучше бы не у себя, в пустом деревенском доме, где он жил один, а здесь _ на больничной койке, на виду у людей. Эту греховную мысль он старался отогнать, но она снова и снова возвращалась и мучила его своей навязчивостью.

Поздно вечером, когда больные укладывались спать, Павел Романович вышел из палаты. Кругом было тихо и пусто. Он несколько раз прошел по коридору из конца в конец, потом остановился около двери на лестничную площадку, вышел и начал спускаться вниз. Вернуться к себе, на шестой этаж, надо было бы на лифте, он же решил подняться своим ходом. По ступеням шагал без остановок. Было ли это опасно после недавней операции? Наверное, потому что доктор предупредил: никаких перегрузок и напряжений. На последнем марше лестницы почувствовал усталость, гулко пульсирующую в висках кровь, дрожь в ногах. Вернувшись в палату, Павел Романович тихо улегся в постель и стал прислушиваться к внутреннему состоянию. Никаких признаков ухудшения не почувствовал и потому даже обрадовался: может, доктор зря пугал. «Вот вернусь домой _ и воду, и дрова носить буду сам. Небось все обойдется», _ с этой утешительной мыслью он и уснул.

Ночью Павел Романович проснулся от того, что почувствовал под собой мокрое. Вначале подумал, что нечаянно во сне пережал дренажную трубку и потому сквозь повязку просочилась моча. Проверил трубку на ощупь _ та лежала свободно и не была пережата. Когда же выпростал из-под одеяла руку, то увидел, что она в крови. Сразу же догадался: открылось кровотечение. Надо было немедленно вызвать дежурную медсестру. Для этого следовало нажать сигнальную кнопку в изголовье, и он потянулся к ней, но помедлил, а потом и вовсе опустил руку. Вот, кажется, и наступил тот момент, которого он желал и боялся и который теперь мог все решить в его нескладной жизни.

Боли в послеоперационной ране он не чувствовал, разве что пониже пупка начал ощущать небольшое, ровное жжение, но это совсем не пугало его. Постепенно с потерей крови его охватывали слабость и озноб. Он плотнее укутал в одеяло стынувшие ноги, но это не помогло. Знобящая слабость и сонливость все сильнее и сильнее одолевали его. Откуда-то издали донесся негромкий и ровный перезвон колокольцов. Он не нарастал и не затихал и вызывал желание забыться, слиться с ним, и Павел Романович начал погружаться в мягкую, втягивающую пустоту.

Когда Павел Романович очнулся, то сразу понял, что снова находится в реанимационной палате. Перед ним стоял доктор с повязкой на лице. Из капельницы в левую руку вводилась плазма. От переносного кардиографа, установленного на прикроватной тумбочке, к его груди тянулись черные змейки проводов.

_ Как вы себя чувствуете? _ спросил доктор.

_ Кажется, нормально.

Слабость и вялость еще не прошли, и он снова закрыл глаза.

После повторного возвращения из реанимации Павел Романович замкнулся в себе. Его мучила вина перед молоденькой медсестрой, которую за халатность перевели на два месяца в нянечки. Однажды, когда в палате они остались вдвоем, он повинился перед ней:

_ Прости, доченька. Я ведь сам во всем виноват.

_ Ой, что вы, деда! Тут вина кругом моя _ недогляде ла. Слава богу, что все так обошлось. Поправляйтесь скорее.

* * *

Однажды в очереди на перевязку Павел Романович услышал, как один из собеседников говорил другому:

_ А каки у меня теперь заботы? В приюте живу!

Павел Романович приметил его и после ужина подробнее расспросил о приютском житье.

_ Да как живем? От голода не помирам. От холода не замерзам. А ты чо, к нам, што ли, собрался?

Павел Романович кратенько поведал о своей нелегкой доле и на всякий случай взял у него адрес и спросил, по каким документам можно устроиться в приют.

В середине больничного коридора был небольшой зальчик отдыха с диваном и двумя рядами горшков с цветами. Всегда зашторенный и полутемный, он обычно пустовал. В нем чаще всего и бывал наедине со своими невеселыми думами Павел Романович. Однажды к нему подошел старик и спросил:

_ Вы Павел Романович Донов?

_ Я! _ Павел Романович встрепенулся и встал.

_ Не узнаешь?

_ Погоди, погоди...

_ И я тебя, Паша не сразу признал. Долго присматри вался. Даже у доктора сверился. Ну, здравствуй, дорогой мой товарищ фронтовой!

Павел Романович все еще не мог признать в седом морщинистом старике боевого однополчанина.

_ Иван я! Бузуев Иван Сергеевич! Вспомни-ка сорок второй. Бой на клеверном поле! Под Воронежем!

_ Ваня! Это же надо! Ведь тогда ты был прострелен наскрозь! _ Павел Романович обнял фронтового друга, прижался к нему, приговаривая:

_ Ты живой, Ваня! Это надо же так!

* * *

Розовым пенным разливом простиралось далеко к горизонту поле цветущего клевера. Оно было исковеркано и испятнано черными воронками от взрывов бомб и снарядов. Над ним в белесом, выжженном небе ватными хлопьями плыли облака. Перед окопным бруствером на махровой головке цветка копошилась пчелка, добывая нектар. Как же она выжила и сохранилась в аду только что закончившегося боя?! Ведь еще полчаса тому назад здесь все качалось и дрожало от взрывов снарядов, треска автоматных и пулеметных очередей и гранатных разрывов.

Батальон капитана Романенко прикрывал отходившую за реку дивизию. Батальон только что отбил третью атаку наседавших фашистов. Наступило временное затишье перед очередной атакой.

_ Как ты там, Ваня? _ спросил Петр Донов друга и соседа по окопу Ивана Бузуева.

_ Да я-то што! Ты сам-то как?

_ Слышь, земляк, если што, давай друг за дружку до конца. Одной судьбой, значит.

_ А то как же!

С вражеской стороны в небе появилась тройка «мессершмиттов». Сделав левый разворот, они пошли над нашими окопами. Вой и взрывы падающих бомб слились в сплошной грохот. И вдруг этот ад прорезал чей-то радостный крик:

_ Истребки! Наши истребки!

Павел перевернулся на спину и увидел почти над собой, как два истребителя с большими красными звездами на фюзеляжах атаковали «мессеров», один из которых тотчас задымился и пошел в пике вниз, оставляя за собой густой черный шлейф. В этот же миг рядом грохнул взрыв, от которого Павла тряхнуло, а потом обсыпало комками земли и пыльной крошкой.

Он на время оглох и пулеметных очередей с пролетавшего над ними «мессера» уже не слышал, а только видел, как вдоль окопов взлетали от пуль черные фонтанчики земли. Это был последний заход «мессеров». Преследуемые нашими истребителями, они скрылись в свою сторону. Над полем снова на время повисла тишина.

Павел глянул на Ивана _ тот лежал с поджатыми к животу коленями. Павел тут же бросился к нему.

_ Ваня! Ваня!

Друг молчал _ на груди у него растекалось большое алое пятно. Павел расстегнул на нем гимнастерку и увидел пулевое ранение. Оно было сквозное.

_ Потерпи, браток, потерпи. Я щас перевяжу тебя. Уходить будем вместе.

Павел разорвал санпакет, наложил на рану с обеих сторон тампоны и туго перебинтовал друга. В это время передали команду: сейчас ударит наша артиллерия. Приготовиться к отходу. Раненых не оставлять!

Как только грянул первый залп, Павел бережно вытащил друга из окопа, положил на плащ-палатку и потянул за собой по клеверному полю. Скоро к нему на помощь подоспел солдат Исмагилов. Метров через 400 они встретили второй заслон прикрытия. Им сказали, чтобы они держались правее, в густой кустарниковый лес, тянувшийся к реке. Там их поджидало несколько подвод для тяжелораненых. Ивана положили на телегу с соломенной подстилкой. Павел проводил его до противоположного берега, где раненых перегрузили в кузов «студебеккера» и увезли дальше.

Адрес госпиталя, куда увезли Ивана, Павел так и не успел найти, так как через три недели его самого тяжело ранило в бедро _ раздробило кость. С тех пор они потеряли друг друга и ничего не знали один про другого.

Жизнь фронтовых друзей была кое в чем схожа, но под конец сложилась по-разному. О своем одиночестве Павел Романович рассказывать не стал: было совестно признаться, что при живых детях был вынужден искать место в приюте.

У друга же жизнь складывалась ладнее. В одной деревне с ним жил сын с семьей. Он работал зоотехником, а жена _ учительницей. Имел трех внуков. Старший уже отслужил в армии и учился в агроуниверситете. Жил Иван в своем доме, хотя сын и невестка звали его сразу после похорон жены к себе и теперь зовут. Он же решил: пока хватает сил, не менять привычную жизнь. Тем более что заботы о дровах, огороде и стирке сын и невестка взяли на себя. В общем, слава богу, жил неплохо.

* * *

Приближалось время выписки. Пришел однажды Иван Сергеевич со сложенным вдвое листком и протянул его Павлу Романовичу.

_ Вот тебе адресок мой. В гости ждать буду. Да и письмишко когда, может, черкнешь. Давай-ка твой запишу.

Павел Романович замялся:

_ Тут дело такое... Выйдем-ка.

Они прошли в коридорный зальчик, разместились там на диване, Павел Романович, часто останавливаясь и потирая ладонью грудь, все рассказал.

_ Вон оно как выходит, будь ты неладна. Стараясь хоть как-то сгладить обидный поворот в своей судьбе, добавил:

_ А в интернате-то, пожалуй, не так уж худо будет. Комнатенка на двоих, трехразовое питание, да и догляд какой-никакой будет. А што мне, старику, еще надо.

Иван Сергеевич печально вздохнул и тихо ответил:

_ Может, оно и так, да только не дом родной.

После этого разговора все осталось как прежде: друзья вместе ходили в столовую, прогуливались по коридору, отдыхали в зальчике на диване. Павел Романович старался казаться бодрым и неунывающим. Иван Сергеевич это понимал и не показывал своего несогласия. Однажды он пришел к Павлу Романовичу в приподнятом настроении. Лицо его светилось радостью.

_ Дело у меня к тебе есть, Паша. Поговорить надо. Айда-ка на диванчик.

В коридоре он подал Павлу Романовичу конверт. То было письмо от сына.

_ Вот, прочитай-ка. Да не торопись.

После обычных приветствий и новостей Павел Романович дошел до строк, которые касались и его: «Насчет Павла Романовича _ одобряем всей семьей. Уговаривай и никуда от себя не отпускай. Ждем вас обоих. И вдвоем вам все веселее будет. Летом свожу на Большое озеро, порыбачим. А будет желание, так и за грибами и ягодками скатаем. Так что ни о чем не думайте. Все приготовим. Сообщайте, когда за вами приехать».

Последние строчки Павел Романович дочитывал сквозь радужные расплывы навернувшихся слез.

* * *

В один из обычных февральских дней с широкого больничного крыльца сходили два старика. Одного из них поддерживал под руку крепкий мужчина средних лет, другого _ юноша, внук Ивана Сергеевича, студент университета. Они подошли к ожидавшему их «жигуленку». Старики разместились на задних сиденьях, мужчина и юноша _ на передних. Через минуту-другую легковушка газанула, выкатилась за больничные ворота, встроилась в мчавшийся машинный поток и скрылась из виду.

 

 

 

ДО-Т-ТЕНЬКА

 

К рекламному стенду фотоателье «Силуэт» часто подходила худенькая женщина, точнее _ не подходила, а еле-еле добиралась, опираясь на клюшку и подволакивая левую ногу. Голова женщины была повязана платком так, что левая щека и подбородок были закрыты, и потому все лицо ее разглядеть было невозможно.

Выставив перед собой клюшку и опершись на нее, женщина подолгу рассматривала цветной фотоснимок девушки со струившейся до плеч серебристой пеной закольцованных волос, с веселым распахом зеленых глаз под легкими крылышками бровей и с коричневым зернышком родинки на правом уголке верхней губы. Лицо девушки светилось беззаботой и радостью. Поверх тонкой кремовой кофточки лучисто сияло янтарное ожерелье.

Сотрудники ателье приметили странную женщину, и однажды одна из работниц вышла к ней и спросила, зачем та приходит сюда. Женщина засмущалась, прикрыла ладошкой задрожавший подбородок и косноязычно, невнятно ответила:

_ До-т-тенька.

Трудно было разобрать, что скрывалось за этой скомканной толкотней звуков. Любопытствующая непонятливо пожала плечами. Незнакомка с еще большим волнением повторила: «До-т-тенька» _ и дрожащей ладошкой потянулась к снимку. В этот момент платок ее сдвинулся, обнажив все лицо. Любопытствующая ойкнула _ левая половина лица женщины была уродливо перекошена, утянута вверх паралитическим узлом. Выпукло белело под слезившимся веком глазное яблоко, неприятно щерился верхний ряд оголенных зубов.

_ До-т-тенька.

И только теперь работница ателье догадалась: доченька! Ах, какая же разница скорее разделяла, чем роднила два этих существа _ юную красавицу и калеку с упрятанным в платок уродливым лицом!

* * *

Не ко времени подоспела свадьба дочери Нины. Татьяна Александровна еще не отошла от апоплексического удара, парализовавшего левую половину ее тела, и об ее участии в свадебном застолье не могло быть и речи. Новобрачные сразу же из загса заехали к ней с гостинцами и цветами. Стеснительно спрятав лицо в платок, она перекрестила молодых и, едва сдерживая слезы, махнула рукой: получили, мол, родимые, благословение _ и поезжайте с Богом.

Зять Борис не взял тещу в свою новую семью, может, брезговал. Да она и сама не пошла бы, потому что понимала: уродство ее будет неприятно зятю.

Нина не забывала мать и каждую субботу наведывалась к ней. Счастливая, радостная, рассказывала она о своей новой жизни.

_ Ой, мамочка! Я даже не догадывалась, что могут так богато жить. У нас с Борей на двоих пятикомнатная квартира, и все-все обставлено. Вот поправишься и переедешь к нам. Мы всегда будем вместе.

Однажды дочь в сумке привезла украшения и стала с радостью показывать матери.

_ Вот, смотри, мамочка, какой чудесный гарнитур подарил мне Боря, _ говорила она, повертываясь в разные стороны перед зеркалом и демонстрируя серьги, перстень, колье, браслет. _ И все из золота высшей пробы. А погляди-ка на камушки _ изумрудные! Как раз к моим глазам.

Нина сияла и светилась, как новогодняя елочка.

_ Я даже не стала в дорогу их одевать. Сама знаешь, сколько теперь жулья развелось. С ушами оторвут.

К радости за дочь у Татьяны Александровны интуитивно примешивалась тревога: богатство так просто не дается. И скоро ее предчувствие сбылось. Следующая встреча состоялась через две недели. Татьяна Александровна извелась в ожидании дочери. На этот раз Нина была не похожа на себя прежнюю _ притихшая, грустная. Тень печали лежала на ее лице.

_ Что же случилось, доченька? Почему так долго не приезжала?

_ У Бориса любовница. Я застала их вместе в офисе.

_ Ох, ты господи!

_ Он не стал оправдываться и даже пригрозил, чтобы я ни в чем не мешала ему и не смела вмешиваться в его личную жизнь.

Нина заплакала.

_ Раз так _ возвращайся домой. Хорошей жизни с ним все равно не будет.

_ У меня, кажется, ребеночек будет. А при теперешней-то жизни как мы его поднимем? Видно, уж судьба мне такая досталась.

* * *

Скоро еще одна печальная весть коснулась черным крылом Татьяны Александровны: зять переехал в Новосибирск. Там завязалось у него новое прибыльное дело. Уехала с ним и Нина. И вот осталась теперь Татьяна Александровна одна-одинешенька. Единственным утешением были письма от дочери, которые она бережно хранила в отдельной шкатулке и каждое из которых перечитывала по многу раз.

Как-то однажды по дороге в аптеку обопнулась она возле фотоателье, будто кто-то невидимый остановил ее перед рекламным стендом, и увидела на нем фотоснимок своей Ниночки! Это было как наваждение, как немыслимое чудо: со стенда смотрела на нее счастливая, улыбающаяся дочь. Татьяна Александровна закрыла даже глаза _ уж не померещилось ли?! Нет _ все было наяву! Переполненная радостью, она долго не отходила от стенда, а уходя, трижды перекрестила дочь. С этого дня стала Татьяна Александровна приходить сюда регулярно, приходить на встречу с любимой дочерью, молча разговари вать с ней, и радовалась, если кто-нибудь из прохожих останавливался рядом и заглядывался на ее ненаглядную Ниночку.

Однажды она увидела на месте портрета дочери другой фотоснимок _ молодой симпатичной пары. Фотоснимок был сделан, наверное, накануне свадьбы _ уж очень счастливой и сияющей была эта пара. Постепенно пережила Татьяна Александровна и этот удар.

Как-то длинной бессонной ночью, уже к рассвету, ей вдруг пришла неожиданная мысль: накопить денег и съездить к дочери. Идея эта настолько ее захватила, что стала смыслом жизни. О своем решении дочери сообщать не стала, чтобы не беспокоить ее. Про себя же решила: когда приедет в Новосибирск, то на квартиру к зятю не пойдет, чтобы не вызывать недовольства. Решила так: дом найдет по адресу на конверте, там же где-нибудь поблизости спрячется, подождет, когда Нина выйдет на улицу. Вот тогда все и решится: если дочь будет одна, то выйдет к ней, если же с мужем _ только полюбуется издали. И еще _ если убедится, что дочь здорова и весела, то сразу вернется на вокзал и первым же поездом уедет домой.

С этого дня жизнь Татьяны Александровны наполнилась новым, радующим ее смыслом: предстоящей встречей с дочерью. Чтобы накопить денег на поездку, стала экономной в питании и даже отказалась от дорогих лекарств, так как выкроить лишний рубль из оплаты за квартиру, коммунальные услуги и электроэнергию было невозможно.

Деньги ей, конечно, могла бы прислать, сколько надо, Нина. Когда в последний, прощальный день перед отъездом она завела разговор о помощи, Татьяна Александровна тут же отказалась наотрез: деньги зятя она считала «нечистыми», таящими в себе скрытую пагубу. Она с отвращением представляла, как он перебирал-пересчиты вал кредитки холеными белыми пальцами, а потом ими же поглаживал неведомую ей и, наверное, распутную любовницу и вслед за ней _ Нину. «Грех, грех непростимый, _ с мистической оторопью думала она. _ Не дай бог, падет он карой на Нину и на будущего дитеночка, порушит семью. Нет, нет, доченька! Если и пришлешь, тут же и переведу обратно. Не надо мне его денег! Не надо! Как-нибудь своими обойдусь».

Необходимую сумму она накопила за четыре месяца и уже назначила заветный день отъезда. После небольшого раздумья решила купить и подарок, конечно _ недорогой, но такой, чтобы он почаще напоминал дочери о ней, о матери. Выбор остановила на брелоке для ключей с Нининым знаком Зодиака _ Водолеем. И вот назначила она и день поездки за билетом и подарком. Вначале она, конечно, заедет в предварительные железнодорожные кассы, а потом уже неторопливо поищет и брелок _ непременно прочный, желательно из блестящего металла, красивый _ чтобы и дочери понравился и служил бы подольше.

День этот был самым обыкновенным. Солнце не сияло и не лучилось и даже было слегка зашторено реденькой завесью облаков, которые местами то замысловато кучились в виде сказочных теремов и замков, то расходились в стороны, открывая взору голубые небесные полыньи.

Татьяне Александровне день этот казался чудесным _ веселым, светлым и мягким. Она приостановилась на крыльце, посмотрела в небо и впервые за долгие несчастливые месяцы улыбнулась. Ей даже показалось, что стало легче, лучше, что полуонемевшая нога начала отходить, и это еще больше прибавило ей радости.

_ Ну вот и хорошо! Вот и слава богу. С этими словами она сошла с крыльца и направилась на ближнюю автобусную остановку. Шла, как и прежде, _ медленно, подволакивая ногу. Ей же казалось, что сегодня шла она легче и быстрее, а может, не казалось, а в самом деле так и было.

 

 

 

СВЕТЛЯЧОК МОЙ ТАЙНЫЙ

 

В чудном сплетении света и счастья живет во мне память о детстве.

Откуда, почему? Ведь пришлось оно на военное лихолетье, и жили мы тогда бедно, впроголодь, ходили в мало-мальской одежонке. И вдруг это счастливое, озаренное светом и теплом воспоминание! Думаю, разгадка кроется в двух началах: в способности с детской непосредствен ностью радоваться вообще жизни и в начавших просыпаться романтических, будоражащих душу чувствах, имя которым _ любовь!

Смешно говорить о каких-то возвышенных чувствах, когда тебе всего-то каких _ нибудь 12-13 лет и ходишь ты в самодельных броднишках и в латанной фуфайченке, доставшейся от старшего брата Но, видно, свыше благословлен наш род человеческий на неизбежные радости и страдания, любовь и слезы, как неизбежно обречено прорасти зеленой стрелкой брошенное в землю и обласканное солнцем семя.

Звали ее Розой, мы учились в одном классе и сидели за одной партой. Я боялся взглянуть на нее и не решался первым заговорить с ней: она казалась не здешней не земной, хотя и жила примерно так же, как и все мы, ну, может быть чуть получше _ отец у нее был директором школы К счастью, тогда не было господ и плебеев, и никто из нас (о, счастье!) не чувствовал себя социально ущемленным и униженным

Роза была отличницей и на контрольных старалась помогать мне, особенно на диктантах. Наклонив голову и опершись лбом на левую ладошку, она незаметно, искоса читала мой текст и останавливала перо в своей тетрадке на том слове, где я ошибся. Я тоже скрытно следил за ней и тут же исправлял ошибку.

Мы с ней жили по соседству. Напротив наших домов был стадион, где в летнюю пору мы, ребятишки, играли до потемок в «лапту», «чижик», «круг», и в другие незамысловатые, но азартные детские игры

Приходя на стадион, я всегда с волнующим ожиданием посматривал за ограду _ не появится ли там Роза. Иногда она вместе с младшей сестренкой играла с нами. А когда появлялась, сердце мое сладко замирало от радости. И если во время игры мне надо было обязательно попасть в нее мячом, то я промахивался, за что тут . же слышал презрительно осужденные возгласы: «Эх ты, мазила!» А однажды меня чуть не выгнали из команды. Мы играли в «круг» По условиям одна команда находилась в круге диаметром метров восемь, а другая _ за его чертой. Я был во второй команде. Мы сбивались в сторонке в плотную кучку, потаенно отдавали кому-нибудь мяч и возвращались к кругу, ходили по нему вразбивку, и тот, кому доверяли мяч, должен был метким броском попасть в кого-нибудь из «окруженных», чтобы выбить его из круга или, как мы говорим, _«выжечь». Игра продолжалась до тех пор, пока не «выжигали» всех и круг оставался пустым.

Самым напряженным был момент, когда в круге оставался последний игрок. Обычно это был самый ловкий и верткий мальчишка, который успевал вовремя присесть, прогнуться, отскочить от летящего в него мяча.

Почему _ то в этот раз последней в круге осталась Роза, а мяч товарищи доверили мне. Роза каким-то чутьем догадалась, что мячик был у меня, и вместо того, чтобы держаться подальше, подошла ко мне так близко, что ее можно было почти достать рукой. Со странной улыбкой смотрела она на меня, и все ждали, что я сейчас же «выжгу» ее, но я растерянно тянул время. Кто _ то нетерпели вый из моей команды даже крикнул: «Ну, бей же, ворона, бей!» Я вытащил из-под рубахи спрятанный мяч и не бросил, а будто подал его Розе. По условиям игры, если бы она его поймала, то к ней на помощь в круг вернулся бы кто-нибудь из ее уже «вызженных» товарищей. Но Роза мяч не удержала и неожиданно выронила. «Мои» облегченно вздохнули и тут же предупредили: «Ну, смотри! В другой раз вылетишь из команды!»

Я догадался, что Роза умышленно не удержала мяч. И ей за это тоже влетело.

Сколько же счастливых минут досталось мне от общения с ней! Однажды вечером, уже в темноте, мы пошли всей компанией в лес, который начинался сразу же за огородами. Пошли, чтобы посмотреть на таинственный огонь, о котором заговорщицки поведал наш «корешок» Шурка. Он шел впереди, тихо ступая по тропинке, уводившей нас меж деревьев в пугающую темноту. Роза шла рядом со мной. Наконец, Шурка остановился, дал команду рукой, чтобы мы остановились, потом сделал несколько шагов в сторону, замер и наконец тихо позвал к себе.

_ Во-он, видите светит! _ громко прошептал он. _ Видите?

И мы действительно увидели в темноте мягкое желтоватое свечение. Это был не огонь, а именно свечение.

Может, там клад спрятан? _сказал кто-то. _ Придем завтра днем с лопатами и выкопаем.

И вдруг где-то рядом, над головой, раздался глухой сильный звук. Запинаясь и толкая друг друга, мы бросились от испуга наутек. И тут я почувствовал в своей руке Розину ладошку. Она от страха держалась за меня. Её дрожащие пальцы будто обожгли мою ладонь, которую она не отпускала, пока мы не выбежали на дорогу.

Позже мы узнали, что светился в лесу трухлявый пень и криком напугал нас тогда филин. Однажды днем мы опять сходили к тому пню, отколупали от него гнилушек, а ночью смотрели на их свечение. Свой кусочек я хранил в жестяной банке и когда в темноте доставал, то подолгу и завороженно смотрел на него, вспоминал счастливую минуту _ горячую Розину ладошку в своей руке.

Второй раз близко я почувствовал Розу в один из зимних вечеров в школе. Шла репетиция старшеклассников к новогодней елке, а мы, младшеклассники, смотрели, сбившись в углу. Роза была рядом, касаясь моего плеча. Я ощущал ее дыхание и был счастлив от этого, а потом все мы вместе возвращались домой. В просветах меж редких облаков светился месяц и лучисто дрожали звезды. Мы не просто шли, а играли в догоняшки, шалили, сталкивая друг дружку в сугробы, а потом помогали вылезать из них. Я Розу толкнуть не посмел, зато она меня дважды спихивала с дороги, а потом тут же протягивала руку и вытягивала на дорогу и даже стряхивала с меня снег.

Бывают драмы не только во взрослой, но и в детской жизни. Переживал такую драму и я. Как-то прибежал на большой перемене с улицы, а Роза, дежурившая в тот день, не пустила меня в шапке в класс. Не знаю, как уж так получилось, но я махнул перед ней снятой шапкой и совсем неожиданно стегнул ее кожаной вязкой по лицу и тут же увидел, как на щеке ее вспухла красная полоска. Роза от боли ойкнула, удивленно глянула на меня и тут же убежала за парту, закрыла лицо руками.

Сколько же пришлось пережить мне через эту нечаянную провинность! С того дня Роза отодвигалась от меня подальше, отгораживалась рукой, заслонялась ладошкой. Когда же однажды уронила ручку, я поспешно поднял ее и подал ей. Она ее тут же снова уронила и успела поднять сама

Примирение произошло неожиданно с печальной новостью. Мы сдавали последний экзамен за пятый класс. Так получилось, что домой возвращались вместе, точнее _ я шел сзади, в нескольких шагах от нее. Скоро она замедлила шаги, а когда я поравнялся с ней, сказала:

_ А мы уезжаем.

По выражению моего лица Роза догадалась, что я не все понял, и пояснила:

_ Папу переводят в другой район. Мы скоро уедем.

Все во мне смешалось: и радость примирения, и горесть скорой разлуки. Девочки быстрее взрослеют своих сверстников и бывают догадливее в личных делах. Вот Роза сразу и поняла мое настроение, и постаралась сгладить, смягчить его.

_ А я уже не сержусь. Ты ведь тогда нечаянно махнул шапкой. Правда? Хочешь, я подарю тебе книжку «Дикая собака динго»?

_ Хочу.

_ Приходи завтра к пяти часам на стадион. И я приду.

Это было первое свидание в моей жизни. Господи, что я пережил за ночь и день перед этой прощальной встречей!

К назначенному часу Роза пришла невеселой. К собранным в валик волосам ее был приколот большой голубой бант На висках пушились русые кудряшки. Одета Роза была в белую кофточку и коричневую юбку в складку. В ее серо-голубых глазах таилась грусть. В руках она держала книжку.

_ Уезжаем мы завтра. Уже все собрали А это вот тебе на память, _Роза подала мне томик

В ответ я протянул ей круглое со сколотым краешком зеркальце. Оно у нас давно валялось в верхнем ящике комода среди разнокалиберных пуговиц, заколок, кнопок и пряжек. Другого подарка у меня не было. Роза обрадованно приняла зеркальце, быстро глянула в него и, помолчав, сказала:

_ Ну, я пойду. Уезжаем после обеда, в два часа. Прощай.

Горький ком стоял у меня в горле, и я ничего не мог сказать в ответ. Роза повернулась и сначала пошла, а потом побежала. Я догадался, что не зря она назвала время отъезда: видно, хотела, чтобы я проводил ее хоть издали взглядом. К двум часам дня я был уже за селом, залез повыше на густую сосну, спрятался в ветвях и стал ждать. Мне хотелось, чтобы Роза как можно дольше задержалась дома. Но всему бывает конец. Вот и показалась машина. Я замер. Вот поравнялась она с моей сосной. Роза с отцом и матерью сидела в кузове на мешках и ящиках, а в кабине, была ее сестренка. Мне показалось, что Роза почувствовала, что я здесь, в лесу, и даже чуть привстала.

Я не сразу слез с сосны и не сразу ушел домой. Мне тогда казалось, что все померкло и потускнело вокруг, и я еще долго бродил по лесу, а вечером, в сумерках, нацарапал стеклянным осколком на стене Розиного дома ее инициалы М.Р.С. И многие годы позже, приезжая домой в отпуск, я непременно приходил к ее дому и с притаенным дыханием находил эти буквы, воскресавшие в моей памяти счастливое чувство первой любви. Где же ты, теперь, жив ли, светлячок мой тайный?

 

 

 

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Рассказ посвящается рабочим шинного завода

На заводской теплотрассе произошел прорыв трубы с перегретой водой, и она тугим гудящим жгутом хлестанула в бетонную стенку канала с силой в 18 атмосфер и температурой 180 градусов. Ликвидировать аварию пришлось в адских условиях; в канале после перекрытия трубопровода и откачки воды стало жарче, чем в бане.

Василий Павлович Козырев, слесарь-сантехник первой руки, мог бы отказаться по возрасту от такой работы, и никто не упрекнул бы его, да только не в его это привычке было заслоняться другими.

Полсмены промучился 59-летний слесарь Козырев вместе с товарищами по бригаде на ликвидации аварии. Через каждые полчаса ремонтники менялись, вылезая через тепловой колодец наружу, чтобы отдышаться. Стояла середина октября, на улице было довольно холодно, и Василий Павлович простыл, к утру грудь будто стянуло каленым обручем, давил кашель, поднялась температу ра. Но на работу пошел. Товарищам на болезнь не жаловался. Вечером слег и на следующее утро уже не поднялся. Мария Тимофеевна, жена, вызвала «скорую». Доктора признали крупозное воспаление легких и увезли Василия Павловича в больницу. На четвертый день он там и скончался. Как в тумане, в полузабытьи вернулась из больницы Мария Тимофеевна домой. Не раздеваясь, побродила по квартире, погладила ладонями висевший на спинке стула мужнин костюм, наплакалась вдосталь, притулилась в углу дивана. Страх и отчаяние охватили ее. На кого опереться в эту тяжкую пору? Сыночек погиб в Афганистане, дочь вышла замуж и уехала с мужем на Украину. И осталась теперь Мария Тимофеевна одна, как перст.

Наплакавшись, поехала она на завод, где у них с мужем прошла, можно сказать, вся жизнь. Она двадцать девять лет проработала лаборантом в ЦЗЛ, он _ тридцать два года в цехе теплоснабжения. И стал для них завод вторым домом.

Пошла Мария Тимофеевна в цех, где до последнего дня трудился муж. Еще работая на заводе, она частенько прибегала к нему в слесарку, чтобы быстренько, на ходу, решить-обговорить простенький житейский вопрос. Так что в слесарке ее все знали.

За последние полтора года, что Мария Тимофеевна находилась на пенсии, она ни разу не была в цехе. И теперь вот шла с печальной вестью и с надеждой на помощь. Застала в слесарке всего лишь одного незнакомого, по фигуре будто бы молоденького, а по лицу _ в годах. Паренек-мужчина покуривал сигарету, щурился сквозь табачный дымок, выпускаемый из вытянутых в трубочку тонких губ. Мария Тимофеевна опустилась на знакомую скамейку у стены, помолчала, тихо и печально сообщила:

_ Василий Павлович помер. Сегодня в четыре часа утра.

Куряка смял истлевшую сигаретку в жестяной банке, удивленно произнес:

_ Когда же он успел? Я его, кажется, вчера видел.

_ Ума не приложу, что делать. Столько забот с похоронами.

_ Да, сейчас это дело жутко дорогое. Времена-то, сами знаете, какие _рыночные. Теперь за так и ветер в поле не свистнет. Но мы вам подмогнем. Потратиться, конечно, придется. Но мы по-свойски дорого не возьмем. Оградку, памятник _ это сделаем. Вот только уголка нету. У самого господа бога, поди, не найдешь.

_ Да вы уж постарайтесь. Пожалуйста. Из последнего рассчитаюсь. Только не откажите. _Подумав, застенчиво спросила: _ А сколько возьмете-то, сынок?

_ С вас, пожалуй, полкосаря хватит.

_ Это сколько же по-русски будет?

_ Полтыщи, мамаша.

Таких денег у нее не было. Да и у соседей не займешь: сами друг у друга перехватывают кто до получки, кто до пенсии. Помолчав и отдышавшись, вышла. От обиды и горя слезы застили глаза. Она шла не соображая куда. По дороге ей повстречался начальник цеха Виктор Петрович Ананьев, мужчина еще не старый, но солидный. Мария Тимофеевна помнила его по вечеру в заводской столовой, где цех всем коллективом еще в доперестроеч ное время праздновал заводской юбилей. Она тогда заметила, что все к нему относились с уважением. Видно, хороший он человек. Да и Вася, покойничек, хвалил его. Ей надо бы остановиться да и рассказать все Ананьеву. Может, и помог бы, да прошла мимо, как во сне. Неожиданно у проходной на ее плечо легла чья-то рука. Она остановилась и подняла голову _ перед ней стоял Ананьев. Видимо, вернулся и догнал ее.

_ Вы жена Василия Павловича? Сразу не узнал, простите. Уж потом догадался. Вы чем-то встревожены?

Мария Тимофеевна сообщила печальную весть. Ананьев пригласил ее к себе в кабинет, попросил рассказать все подробнее. Внимательно и сочувственно выслушал. И тут же пригласил своего зама и бригадира, распорядился:

_ Ты, Михалыч (заместителю), помоги Марии Тимофеевне написать заявление на материальную помощь и все визы сам собери. Узнай, что из продуктов можно взять в заводском магазине. А ты, Семеныч (бригадиру), займись с ребятами могилой. Завтра к вечеру должна быть готова.

Хоть и заполнило горе ее душу по самые края, а после таких слов нашелся в ней уголок не то чтобы для радости, а для теплой благодарности за доброту людскую.

Михалыч и Семеныч не сразу вышли, посидели, порасспрашивали, с сочувствием выслушали, а уж потом ушли.

_ Вы, Мария Тимофеевна, пожалуйста, не убивайтесь. Всю заботу по погребению мы возьмем на себя.

Словно гора свалилась с плеч женщины. И не таким уж черным, безысходным показалось ей свое горькое положение.

Все получилось так, как спланировал Виктор Петрович. С утра цеховские привезли продукты, закупленные в заводском магазине на обеденные талоны, выданные в качестве материальной помощи. К вечеру привезли из морга Василия Павловича. Бригадир весь день крутился по похоронным делам, старался не оставлять Марию Тимофеевну одну. Она хорошо знала его до несчастья. Прежде он нередко приходил к мужу, иногда они засиживались за дружеской чаркой допоздна. И муж частенько захаживал к нему.

... Похоронили Василия Павловича со всеми почестями, каких достоин хороший человек. Цеховских был полный автобус. Виктор Петрович сказал на могилке о покойном уважительные слова.

Прошла первая после-похоронная ночь. Пережить ее помогла соседка Евдокия Ивановна: она ночевала у Марии Тимофеевны. До полуночи провели они в разговорах о прошлом, повспоминали прожитое, приглушая горе. Утром, уходя домой, Ивановна сказала, что снова на ночь придет.

Вскоре после ее ухода раздался стук в дверь. Мария Тимофеевна без спроса открыла _на пороге стоял тот самый мужичок, которому она первому поведала о своем горе в слесарке.

_ Как спалось, Тимофеевна? ~ участливо и бодро спросил он, будто давно знал ее.

_ Проходите, пожалуйста.

_ Я не один. С товарищем.

_ Так оба и проходите.

_ Вы уж простите нас, Тимофеевна. Пришли помянуть Павлыча. По русскому обычаю.

_ Пожалуйста, садитесь за стол. Я сейчас соберу.

Через пару минут гости были уже за столом _оба сухопарые, по-ребячьи шустрые, неуловимо чем-то схожие между собой.

_ Да, Тимофеевна, пора бы нам и представиться. Я _ Георгий, короче _ Гоша. А кореш мой _ Сема. В одной бригаде с Палычем вкалывали.

Мария Тимофеевна быстро собрала на стол, поставила поллитровку. Гости тут же приступили к делу, за два приема осушили бутылку.

_ Слышь, Тимофеевна, ты бы и для бригады поминальный обед приготовила. Мы захватим. Пусть мужики добрым словом помянут Палыча. А если нет, то можно и нашими, деревянными, пузырька на два дать.

Мария Тимофеевна растерялась.

_ А уж Палыч-то _душа-человек был, _ подхватил дружок Гоши. _Лучше брата родного, ей богу.

У Марии Тимофеевны сжалось сердце. Она достала и положила на стол перед гостями несколько ассигнаций.

В это время в дверь снова постучали. Мария Тимофеевна не успела встать и выйти навстречу, как в коридоре послышались мужские голоса. На пороге показался бригадир, за ним _ еще несколько человек.

_ Здравствуйте, Мария Тимофеевна, _ вежливо поздоровался Семеныч и грозно глянул на гостей-собутыльни ков. Сема вмиг смылся, прошмыгнув под руку бригадира. Гоша остался на месте. Рассыпанной стопкой лежали на столе купюры.

_ Вот малость помянули Палыча, _ залепетал Гоша, _ отодвигая в сторону осушенную бутылку.

_ А это уж не вы ли выдавили? _ так же грозно спросил бригадир, кивнув на деньги.

_ Нет-нет, Семеныч. Это я так положила, _ поспешила на выручку Мария Тимофеевна.

_ Ребята, поговорите-ка с ним по душам, _ обратился бригадир к товарищам. _ А вы, Мария Тимофеевна, собирайтесь. На могилку съездим. Машина у крыльца.

Гоша трусливо направился к выходу. Тотчас в подъезде раздалось несколько крепких шлепков и сдавленных «ох! ох!»

_ Вы, Мария Тимофеевна, не обращайте на это внимания. Мы его, заглотыша, скоро вышибем из бригады. Ишь что придумал, позорник!

Свозили ее Васины товарищи на могилку, побыли-погоревали там все вместе. На прощанье Семеныч сказал:

_ Вы, Мария Тимофеевна, если когда прижмет _сразу к нам. Чем сможем, всегда поможем. Мы ведь свои люди.

На третью ночь после похорон, вымучившись и устав до крайности, Мария Тимофеевна довольно крепко уснула. Соседка, все еще ночующая у нее и уловившая сквозь сторожкую дрему ее глубокое сонное дыхание, на цыпочках подошла к ней и перекрестила.

И приснилось ей в эту ночь событие, которое произошло на первом году ее замужества. Приехали они тогда к Васиным родителям помогать ставить сено. К вечеру в тот жаркий день натянуло грозу. Хлынул ливень. Они едва успели добежать до шалаша. Им было приятно и радостно, обнявшись, смотреть из укрытия на густую завесь дождя, слышать над головой его шум и вдыхать густой аромат, исходивший от травяной крыши шалаша.

Когда ливень кончился и они пошли домой, то увидели, что ручей, который утром едва угадывался в густых травных бережках, теперь широким бурлящим потоком мчался через настил мостика. Вася разулся, засучил брюки до колен, взял ее на руки и перенес на ту сторону ручья. Она от счастья замерла у него на руках, а потом всю жизнь помнила и этот ливень, и шалаш, и разбушевав шийся ручей, и переход в объятиях мужа на другой берег.

Теперь Мария Тимофеевна будет встречаться с мужем только во сне. Это была первая их встреча.

 

 

 

ДАН

 

Огромного дога по кличке Дан во дворе знали все, потому что прожил он здесь четырнадцать лет. Жизнь его, можно сказать, была счастливой, особенно в последние годы, когда хозяин разбогател. Питался пес, наверное, получше какого-нибудь безработного или даже ветерана труда с минимальной пенсией. Во всяком случае, по утрам ему ежедневно давали по куску ливерной колбасы. Да и жил он в тепле и уюте: хозяева отвели ему в коридоре отдельный угол, где лежал у него искусственный коврик и стояли две большие миски _ под воду и еду.

Свою семью пес любил так преданно, что для ее защиты бросился бы без колебания и на стаю волков. Больше всех он любил хозяина, который ежедневно выводил его в соседний сквер на прогулки, а по выходным дням _ на специальную собачью площадку с тренажерами. Будучи сильным и сообразительным, Дан легко и с удовольстви ем выполнял хозяйские команды: рысью преодолевал бревно, легко взбегал и спускался с лестницы, с ходу перемахивал через высокую дощатую стенку. И когда хозяин поощрительно трепал его по шее, он счастливо повизгивал и с почти разумной благодарностью заглядывал ему в лицо. Была у них еще одна азартная и рискованная игра на этой тренировочной площадке: Дан отбегал метров на пятнадцать в сторону, принимал выжидательную стойку, и тогда хозяин бросал ему полуметровую палку. Дан, точно рассчитав момент, в ловком прыжке ловил ее зубами, бегом возвращал хозяину и мчался назад, чтобы трюк повторить с начала.

Бывают черные полосы невезения не только в человеческой жизни, но и в собачьей. Наступила она и у Дана. Однажды, в начале весны, во время очередной игры, не рассчитал он момента прыжка, а может, начала угасать с годами реакция, не сумел он в нужный момент поймать летящую палку, и угодила она ему острым концом в левый глаз. Это была первая и последняя ошибка Дана. Глаз воспалился, вызывая нестерпимую боль в голове. Пес почти по-человечески стонал, беспокоил хозяев. Пришлось везти его к ветврачу. Лечение не помогло, глаз удалили, и осталась вместо нею пустая красная глазница, путающая своей безобразностью встречных детишек. Дан это чувствовал и старался при виде малышей отворачивать ся в сторону или опускать голову вниз, чтобы скрыть свое уродство.

Вскоре после первого несчастья подоспело и второе, горше первого: хозяйская семья переехала на другую квартиру, а его с собой не взяла. Это было хуже смерти. Он, конечно, не мог понять, что им, богатым людям, совсем не к лицу везти его, безглазую уродину, на новую квартиру в престижном районе, где живут счастливые люди в красивых одеждах. Уехала семья тайно, по-предательски: на момент отъезда хозяйский сын увел его на тренировочную площадку, а потом спустил с поводка и скомандовал: «Беги, гуляй!» Вернувшись, Дан его уже не нашел, зато увидел около крыльца свой спальный коврик и миски.

Новые хозяева его не приняли. Вначале он гнездился у двери своей бывшей квартиры. Соседи по площадке жалели его и не прогоняли, а когда закрывали входную дверь на ночь, он оставался ночевать в подъезде. Но в этой милости было отказано после того, как однажды ночью ему так захотелось оправиться, что он, не имея возможности выйти во двор, начал скрестись в двери лапами и скулить. Кому-то пришлось прервать сладкий предутренний сон и выпустить его на улицу. После этого в подъезд его не пускали, и он устраивался на ночлег где-нибудь рядом, но от дома не уходил и каждое утро дежурил у крыльца, поджидая своего любимого хозяина.

Скоро ребятишки соорудили ему в дворовом скверике из старых досок и картона конуру, перенесли туда его коврик-подстилку и миски, взяли над ним шефство: приносили еду, пробовали играть с ним, но скучающий Дан в играх был сдержан и невесел.

После отъезда семьи прошло четыре месяца, отзеленели и покрылись осенней позолотой деревья в скверике, а Дан все ждал и ждал своих хозяев _ и не напрасно! Однажды вечером хозяин приехал с двумя спутниками, чтобы снять с крыши дорогую антенну. Спутники его за полчаса управились с делом, погрузили антенну в багажник и сели в машину.

Возвращавшийся домой Дан еще издали увидел знакомую машину и садившегося в нее дорогого и любимого хозяина. Со счастливым воплем полетел он к нему птицей и успел ткнуться мордой в ноги, но тот будто не узнал пса _ дверца захлопнулась, и машина покатилась со двора на улицу. Обезумевший от счастья и радости пес, как цирковой виртуоз, прыгал, крутился вокруг машины и даже выскакивал перед ней, стараясь ближе и лучше видеть хозяина и сам показаться ему. Этим неистовым ликованием и пляской почти под колесами счастливый Дан выражал свою беспредельную радость и преданность хозяину, и тот, кажется, его увидел и поощрительно махнул ему рукой, но машина не остановилась, а, выехав на дорогу, встроилась в ряд других машин и стремительно понеслась прочь.

Дан ни за что не хотел отставать и изо всех сил помчался следом. Большими, стремительными прыжками несся он в потоке машин , стараясь не выпустить из виду, не потерять ту, в которой ехал его хозяин. Изумленные прохожие останавливались и, охая, с замирающим сердцем смотрели на мчавшегося в машинном потоке, видимо, обезумевшего пса. Дан же не ощущал опасности и не испытывал страха в этой гонке. Он весь был охвачен одним желанием _ не потерять еще раз любимого человека.

Но стальное сердце машины сильнее живого, и Дан начал сдавать. В единственном глазу его запрыгали и зарябили искорки, а за грудиной кольнула и начала нарастать давящая боль. Охваченный счастливым ощущением близости любимого человека и непомерным желанием быть рядом с ним, он несся вперед. И кажется, не было на свете сил, которые смогли бы остановить его в этом счастливом полете. Но всему, всему есть на свете предел, перескочить или перелететь через который не было дано даже ему. Дан это почувствовал и понял, когда подкосились его передние лапы и сбился ровный, летящий бег. В стремительном и легком кружении уносились вперед и дальше колеса хозяйской машины, оставляя за собой пыльный, горьковатый дорожный вихрь. Бессильный, сдавленный стон выдохнул Дан, но все еще продолжал и продолжал свой теперь уже безнадежный., обреченный бег. Он не хотел верить, что навсегда теряет любимого человека, и потому, задыхаясь и превозмогая загрудинную боль, из последних сил стремился вперед и вперед.

И вдруг будто что-то взорвалось у него в груди, ослепило вспышкой единственный глаз, и враз все остановилось и померкло. Дан рухнул на дорогу, прокатился несколько метров вперед, будто хотел в последнем прыжке достичь умчавшуюся машину. Откуда ему было знать, что собачье сердце, как и человеческое, может не выдержать запредельной нагрузки, разорваться и навсегда замереть. А машинный поток, объезжая лежавшего на дороге Дана, все несся и несся вперед, и седокам его вовсе и невдомек было, что погибший пес стал не жертвой наезда, а человеческого предательства и жестокосердия.

 

 

 

ПУСТЫРЬ

 

После окончания учебного года шестиклассник Миша Усков начал подрабатывать на автозаправочной станции, расположенной недалеко от дома, за пустырем. Пустырь этот появился года три назад, когда снесли двухэтажный шлакоблочный барак. Садоводы за неделю разобрали его до самого фундамента, оставив вокруг лишь кучи обломков и штукатурного мусора. Летом пустырь буйно зарастал травяной дурью: лебедой, крапивой, полынью, повителью. Иногда соседские ребятишки устраивали здесь настоящие сражения с трескотней из игрушечных автоматов, взрывами петард и пистонов; порой забредали сюда и бомжи, чтобы распить бутылку дешевого технического спирта, прихваченного из-под полы на соседнем базарчике.

В первый день он, стесняясь, не сразу решился подойти к машинам и, усевшись на бордюрину, стал ждать приглашения автомобилистов. Заправились и уехали несколько машин, будто его никто и не заметил. Но вот подъехал черный джип, из него вышел крепыш в джинсовых брюках и рубашке, и прежде чем направиться к кассе, бросил:

_ Помой-ка, малый.

Миша с радостью бросился к его машине. В начале вымыл номера, а потом, пока водитель заливал бак, и весь кузов. Крепыш достал из кармана несколько монет, мельком глянул на них, протянул Мише и уехал. Мальчик подсчитал первую выручку _ девять рублей! На полторы булки хлеба!

В этот день Миша заработал за четыре часа шесть-десят три рубля. Он думал, что дома встретят его с радостью и похвалят, но едва переступил порог, как мать набросилась с руганью:

_ Это куда тебя черти носили? Все кругом пять раз обежала. Извелася вся!

_ Так его, так, холеренка! _ раздался из комнаты голос бабушки Дарьи. _ Уперся, незнамо куды, а мы тут с ума сходи!

Миша поставил на пол ведерко и протянул матери заработок.

_ Откуда?

В дверях появилась, придерживаясь за косяк, сердитая бабушка. Миша все объяснил. У матери повлажнели глаза и задрожали губы.

_ Надо уж было, сынок, предупредить. Люся вон до сих пор бегает, тебя ищет.

Семья Усковых жила на пенсию бабушки Дарьи и скромный заработок матери _ цехового нормировщика шинного завода.

За первые девять дней Миша заработал в полтора раза больше бабушкиной пенсии.

Однажды как-то вечером, когда все смотрели телевизор, мать сказала, видимо, давно обдуманное:

_ Купим к зиме Люсе сапоги, а тебе, Миша, куртку теплую. Вот сбережем твои денежки и купим.

_ Конечно, Люська-то ныне школу заканчивает, да уж и заневестится скоро. Ей надо. Да и тебе, внучек, давно кацавейку сменить пора, _ поддержала бабушка.

Скоро Миша нашел себе напарника _ Борьку Вершкова, одноклассника и соседа по двору. Борька был высок, худ и трусоват. Он никогда ни с кем не ссорился и не дрался, и еще хорошо рисовал. В классе его в шутку называли Худиком, а он не сердился и отзывался на прозвище, как на собственное имя. Вдвоем им было веселее.

Однажды на АЭС появились трое незнакомых пацанов: двое, примерно, одного возраста с Мишей и Борькой, а третий _ лет шестнадцати, бельшеносый, плосколобый. Он сразу не понравился Мише. Пришельцы некоторое время молча постояли в стороне, подождали, пока заправка опустела, потом подошли ближе, почти вплотную.

_ Будете в месяц по стольнику отстегивать, _ сказал носатый.

_ В честь чего? _ удивился Миша.

_ Будем вашей крышей. Если кто приставать начнет, посылайте куда подальше. Говорите, что вас прикрываю я, Стакан. Кликуха у меня такая. Усекли, шкеты?

_ Поищи дураков в другом месте.

_ Што, што?

_ А што слышал.

_ Да я тя щас нарумяню!

Носатый потянулся к Мише, норовя ухватить его за шиворот, но тот увернулся и так сильно оттолкнул, что чуть не сбил с ног. Друзья бросились было на помощь, но в это время на заправку вкатили сразу две машины, и негодяи отступили.

_ Придем за долгом через неделю. И попробуйте поартачиться. Мало не покажется, _ пригрозил Стакан, и троица удалилась. Худик боязливо жался в стороне.

_ А ты чо дрожишь? _ спросил Миша. _ Сдрейфил?

_ Я больше не пойду. Ну их.

Миша не стал упрекать и корить товарища: сразу знал, что он в таких делах ему не пара.

С этого дня на работу он ходил один. На всякий случай носил с собой полуметровую палку, которую вырезал из тополиного сучка.

Свою угрозу Стакан сдержал: ровно через неделю появился с дружками и сразу подошел к Мише.

_ Гони долг. А где твой кореш?

_ Спроси у него.

_ Ты мне не темни. И давай ближе к делу. Гони долг!

_ Я у тебя не занимал.

_ А ну, проверьте у него в карманах, _ скомандовал он дружкам. Те тут же поспешили выполнять его приказ. Миша отставил ведро в сторону и поднял над головой палку.

_ Попробуйте!

Наглецы тормознули, оглянулись на Стакана. Тот, отодвинув их в сторону, сам пошел на Мишу и пнул его, норовя попасть в пах. Миша отскочил и тут же со всего маху ударил его палкой по ноге. Стакан ойкнул и присел. Миша приготовился ко второму удару, но никто к нему не посмел подойти. Стакан поднялся и, прихрамывая, отковылял в сторону, пригрозил:

_ Ну погоди, падла. Ты у меня еще червяком в ногах будешь ползать.

Об этом происшествии Миша дома не сказал ни слова: не хотел доставлять лишних переживаний. Палку же по-прежнему носил с собой. Как он ни осторожничал, Стакан с дружками обхитрил его: подкараулили на пустыре, спрятавшись за фундаментом и дурнотравьем. Пропустив вперед, они напали на него сзади, схватили втроем и утащили за фундамент, повалили на землю и начали издеваться. Дружки придавили руки коленами, а Стакан уселся сверху, обшарил карманы, выгреб деньги и ссыпал себе в карман.

_ Вот теперь и потрекаем без свидетелей.

Стакан зажал двумя костистыми пальцами Мишин нос и начал крутить его вправо-влево. У Миши из глаз посыпались искры и брызнули слезы. Он вскрикнул от боли. Стакан ткнул кулаком его в губы, прошипев:

_ Заглохни, падла, а то щас придушу.

Миша, как спеленутый, крутил головой, стараясь не дать Стакану снова ухватить за нос и даже укусил его грязную клешню.

_ Ат, сученок. Ну я тя перелицую!

Стакан еще сильнее начал бить его по лицу, разбил губы, нос. Миша почувствовал во рту соленый привкус крови и увидел ее пятна на кулаке разбойника. Это, кажется, еще больше разозлило того, и он, ухватив Мишу за волосы, начал бить головой о твердую, серую от бетонного крошева и пыли землю. Зыбко поплыло небо, зазвенело в ушах и потемнело в глазах.

_ А ну, жри, падла, землю, целуй мне ноги!

Эти слова Стакана Миша едва слышал сквозь черную, мягкую пелену тумана, в которую начал проваливаться. Очнулся он оттого, что почувствовал на лице вонючую, обжигающую раны струю.

_ Ссыте, ссыте на него, _ приказывал Стакан.

Миша не сразу понял, что на него мочатся.

_ Ага, открыл моргалки. Землю, грю, жри! Ноги целуй!

Стакан слез с него, стал рядом. Миша оперся на дрожащие руки, пытался привстать, но голова закружилась, и снова все поплыло в глазах.

_ Сволочи вы...

_ Добавьте-ка ему еще. Да хорошень, пинками!

И тут с разных сторон забухали по нему грязные, злые ботинки: били по бокам, рукам, ногам, голове. Били безжалостно! От ударов его бросало из стороны в сторону и перехватывало дыхание. Оранжевым снопом вспыхнул белый свет и погас. И в этот момент Миша почему-то подумал о том, что мать, Люся и бабушка, как все узнают, будут плакать о нем, и ему стало жалко их.

Когда второй раз он пришел в сознание, то не мог открыть глаз. На них будто бы навис тугой, давящий наплыв, сдвинуть или убрать который не было сил. Он понял, что его убивают и пытался крикнуть, позвать на помощь, но опухшие, слипшиеся от крови губы не слушались.

_ Может, хватит, Стакан, а? _ сказал один из дружков. _ А то, видишь, подыхает. Отвечать еще придется.

_ Посмотрим.

Миша все-таки едва-едва приоткрыл щелку век и тут увидел рядом, в запорошенной пылью траве, рукоятку ржавого ножа. Какое-то время он молча смотрел на него, успокаивал дыхание, собирался с силами, потом протянул руку, схватил нож и, встав на колени, воткнул его в стоящего рядом Стакана. Это произошло так неожиданно, что издеватели не сразу поняли, что произошло, а Миша снова поднял руку с ножом и чиркнул им по штанине отскочившего и завопившего от испуга Стакана. Заединщики его с перепугу дали стрекача. Стакан, зажимая рукой бок, пятился к стене фундамента, запнулся и упал на колени. Миша полз на него с поднятым ножом. Стакан замер на месте. В этот момент около них, как из-под земли, появился бомж, схватил Мишу за руку с ножом, а Стакан в тот же миг перевалился через фундамент и, озираясь по сторонам, кривобоко побежал к трамваю.

_ Ты же зарезал бы его, _ проговорил бомж. _ Да и на тебе-то живого места нету.

_ Они убивали меня. Позовите, дядя, людей. Сам я не могу.

_ А ну вас.

Бомж отбросил нож в траву за фундамент и тоже смылся. Он, видимо, не хотел впутываться в эту опасную историю и попадаться лишний раз на глаза милиционерам.

Миша встал. Болело все: лицо, грудь, руки, ноги. Кружилась голова. Его стошнило и вырвало. Он знал, что ему надо выбраться к людям, иначе он здесь умрет. Передохнув, он перелез через фундамент и, превозмогая боль и головокружение, пополз-побрел к асфальтированной дорожке, проложенной по краю пустыря к соседнему магазину. Там шли люди, и они увидели его.

* * *

В больнице Миша пролежал четырнадцать дней. Первые два дня его мучили головокружение и тошнота, болели грудь, губы, голова. Начиная со второго больничного дня к нему ежедневно приходили мать и Люся, приносили гостинцы, днями просиживали на краешке его кровати, жалели. Он стеснялся такого ласкового внимания и просил приходить их реже.

На третий день пришел следователь в белом халате поверх одежды. Присел на поданный стул, заговорил:

_ Я уже знаю, что ты Миша Усков, и хочу найти подлецов, которые избили тебя. Помоги мне, расскажи, как все произошло.

Миша промолчал, отвернулся к стене. Это озадачило следователя, поразмыслив, тот спросил:

_ Может, дружки? Не хочешь их выдавать или боишься?

Миша считал, что виноваты во всем взрослые люди и в первую очередь милиционеры, дозволившие таким, как Стакан с дружками, хулиганить и издеваться над людьми.

_ Ну, раз не хочешь, не говори. Только знай, вчера они тебя избили, а сегодня, может, другого калечат.

_ Это вы, большие, виноваты.

Следователь удивленно вскинул брови:

_ Это как же?

_ Не знаю.

_ Вот видишь. А вчера в эту же больницу еще одного привезли с ножевой раной в боку. Едва тепленького. Сутки скрывал, пока не обмер от потери крови.

Мишу как подбросило.

_ Кто же его ножом-то?

_ Тоже молчит. Только его-то мы знаем _ по приводам. Тот еще фрукт. Так, может, расскажешь?

_ Не знаю. Не помню.

Следователю Миша так и не рассказал. Он подумал, что если расскажет, то его могут и засудить.

Как-то в коридоре он подошел к столу дежурной медсестры, глянул в зеркало, висевшее на стене, и замер: увидел в нем не свое отражение, а совсем чужое лицо с синими наплывами под глазами и на переносице, с толстыми, в коростах, губами и забинтованной головой. Он поднял руку, дотронулся до лица, будто удостоверяясь, он ли? Да, конечно, он.

Когда прошли головные боли и тошнота, спала синюшная припухлость под глазами и подзажили губы, Миша стал выходить в больничный двор, чтобы подышать свежим воздухом. Он как будто заново, совсем по-другому, чем раньше, обостреннее смотрел на зеленую траву, на деревья, на все окружающее.

Однажды на одном из диванов он увидел бледного и похудевшего Стакана с дружками. Сначала он оробел, хотел повернуться и уйти прочь, но заметив, что троица увидела его, пошел, не сворачивая, на них. Кореша Стакана тут же слиняли, их как будто ветром сдуло. Стакан остался один. Миша остановился против него, ненавистно спросил:

_ Узнал?

_ А чо мне тебя узнавать? Идешь и иди.

_ Вот подожди. Вырасту, найду тебя и сполна отплачу.

_ Мне уже и так селезенку вырезали. Ты ножом проткнул.

_ Тебе не надо жить, Стакан. Ты бандит.

Стакан поднялся, покрутил головой, видимо, надеясь хоть кого-нибудь увидеть поблизости.

_ Не трусь. Сейчас ножа у меня нет. Только предупреждаю: пока я здесь, из палаты не вылазь.

Больше Стакана Миша в больничном дворе не видел: видимо, угроза подействовала.

* * *

На выписку за Мишей приехали мать и сестра. Они относились к нему как к маленькому, ловили и выполняли каждое его желание, и было им невдомек, что он за прошедшие две недели сильно изменился, повзрослел, стал другим человеком.

К началу занятий в школе зажили на нем раны, отросли волосы. От пережитого осталась только горькая память внутри. Однажды пришел к нему Худик с гостинцем _ большим румяным яблоком. Гостинец Миша не взял, изучающе и спокойно посмотрел на товарища и сказал:

_ Не приходи ко мне больше, Худик. Ты предал меня.

Гость виновато и безропотно удалился.

* * *

Однажды поздней осенью, когда уже сыпались первые снега, мать пришла домой оживленная, повеселевшая, какой ее уже давно не видели.

_ Ну, ребятишки, я нашла подходящую работу _ дворником в нашем ЖКО. Оформим Люсю, а убирать будем все вместе, втроем. И оклад вполне подходящий _ две тысячи. Мне и на заводе такой не платят. В пять утра будем вставать и к семи управляться. И Люсе, и тебе, Миша, как загадывали, обновки купим.

После второй получки Миша попросил у матери деньги на разборные гантели, пояснив:

_ Буду зарядку с ними делать. А потом пойду в секцию самбо, чтобы никого не бояться и защититься, если нападут хулиганы. И вас никому в обиду не дам.

_ Ну что ж, купи, сынок.

 

 

 

Иван да МАРЬЯ

 

1.

Мария Ивановна копала картошку.

После первых осенних дождей установилась сухая теплая погода. Женщина радовалась хорошему урожаю, теплу и работала с удовольствием. Около крыльца красовалась уже довольно большая бело-розовая куча крупной картошки, чуть подальше, у калитки, _ небольшая горка мелкой.

Когда Мария Ивановна набрала очередное ведро и встала, чтобы отнести его и высыпать, то увидела за калиткой пожилого мужчину. Он внимательно смотрел на нее. Она прошла к крыльцу, опорожнила ведро и уже направилась обратно, когда он спросил, нельзя ли ему взять немного мелкой картошки. Мария Ивановна набрала ведро крупной и подала через калитку.

_ За такую мне нечем расплачиваться.

_ А я и не прошу с вас денег.

Пока незнакомец перекладывал картошку в сумку, она успела разглядеть его. Было ему лет шестьдесят. Из-под вязаной старой шапчонки лохматился войлок седых волос. Поперек лба бурым червячком змеился старый шрам. Две продольные морщины канавками сбегали по краям верхней губы. Глаза у него были серые, нетропливые.

_ Спасибо. Обязан буду.

_ Да что вы! Урожай нынче хороший, не обеднеем.

Незнакомец попрощался и направился вниз по дачной улице, в сторону железнодорожной платформы. Шагал он неторопливо и как будто устало. Но чувствовалось, что в нем еще сохранилась недюжинная сила. Легкая спортивная куртка плотно облегала его широкие прямые плечи. Длинные в старых джинсах ноги широко и твердо ступали по земле.

По его запущенному виду можно было догадаться, что жил он неустроенно, без женского догляда. «Уж не бич ли присматривается к даче на зиму? _ подумала с опаской Мария Ивановна. _ Сейчас таких развелось, как гнуса на болотине. Упаси, Господи!» И вспомнился ей случай, рассказанный подружкой. Поехал ее муж весенним первопутком на дачу, а в домике _ трое молодцов с девицей. На столе выпивка с закусью. Начал было дед-хозяин шуметь, а они его под ручки да и за стол, как гостя. И предупреди ли, чтобы тихонько сидел для собственной же безопасности. А девица-то под гогот дружков на колени к нему полезла _ дескать, приглянулся дедок. Ушли нахалы, когда вдоволь навеселились.

 

2.

 

Садовый участок у Марии Ивановны большой _ девять соток. Ровно половину участка она засаживала картошкой, чтобы хватило и ей, и сыну с семьей. Всю работу по копке картошки Мария Ивановна распланиро вала на три дня, чтобы убрать, пока стоит хорошая погода. На третий день, в четверг, управилась , засыпала картошку в мешки. Вечером за ней должен был приехать сын Сергей. Картошку они хранили в городе, в подвале под гаражом. За каждый рейс Сергей брал на своем «жигуленке» по шесть мешков: три в багажник и три на заднее сиденье. Нынче она накопала восемнадцать мешков. Радовалась, что хватит на весь год с избытком. Окончив дела, Мария Ивановна отдыхала, удобно устроившись в старом кресле на веранде.

За оградой появился тот самый незнакомец, который недавно просил у нее картошку. Он открыл калитку и молча прошел в ограду. В руках у него была новая корзина, полная молодых опят, за плечами _ рюкзак. Корзину гость поставил у крыльца, сказал:

_ Это вам. Презент от меня.

Опята были один к одному _ крепенькие, ровные, как пуговки. Золотисто-коричневой горкой венчали они корзину, источали аппетитный грибной аромат. Удивленная Мария Ивановна замешкалась, не сразу нашлась, что ответить.

Попрощавшись, незнакомец так же неожиданно, как появился, направился к выходу.

_ Постойте. Куда же мне столько? Я отсыплю на жаркое и хватит, остальное оставьте себе.

_ У меня полный пакет в рюкзаке. Больше, чем надо.

_ Ну погодите. Мне, право, неудобно. Тогда, может быть, свеженькой морковки, свеклы, капусты возьмете на щи?

_ Немного можно.

_ Проходите на веранду. Отдохните. Я быстро.

Она взяла ведро и ушла в огород. Скоро вернулась с овощами.

_ Вот, пожалуйста. Куда вам?

Он вытащил из рюкзака пакет с опятами, положил на дно овощи, а пакет с грибами _ сверху, чтобы не помять.

_ меня зовут Иваном Михайловичем.

_ А я _ Мария Ивановна.

_ Вот и ладно. А то разговариваем и совсем незнакомы.

_ Конечно, конечно. Подождите минутку. Я корзину опростаю.

_ Берите грибы с корзиной Я ее для вас сплел.

_ Сами?

_ В войну у нас в деревне квартировал ссыльный профессор из Ленинграда, Русаков. Чудной и добрый был старичок. Этим рукомеслом и жил. Я около него вертелся вот и запомнил, научился.

На выходе обернулся:

_ Калитка-то перекосилась. Столбы надо бы заменить.

_ У сына руки пока не доходят. Да и столбов нет.

Когда он ушел, Мэрия Ивановна забеспокоилась и как бы оправдываясь сама перед собою, пробормотала: «Ишь, какой шустрый. Не успел обопнуться, а уж и в знакомые набился».

Весь вечер и еще потом она не могла отделаться от мысли о неожиданном знакомце. Перебирала в памяти короткий разговор с ним, но никакого подвоха или недоброго умысла не нашла, на том и успокоилась.

На следующий день, в пятницу, она планировала убрать морковь и свеклу, уложить всю ботву в компостную яму. Субботу и воскресенье отводила на стирку и отдых. Но в пятницу на дачу не поехала: с утра все небо обложило тучами, будто под котел забрало. Заморосил нудный дождик. Даже из квартиры выходить не хотелось. Ненастье, как это часто бывает осенью, зарядило на несколько дней.

Разведрило только на следующей неделе, в среду. В четверг Мария Ивановна поехала на дачу. Еще издали увидела два столба, лежащих в траве у калитки. Столбы были заготовлены из сухостоя или валежника. Об этом говорил их внешний вид: поверхность, очищенная от сопревшей коры, местами была источена короедом. Не сразу она догадалась, кто принес эти столбы. И только позже кольнула догадка: Иван Михайлович, кто же еще!

Весь день работала с оглядкой на калитку: не появится ли там странный незнакомец. Не появился.

Вечером, по дороге домой, оглядывала вагон _ нет ли его среди пассажиров, не появится ли среди прибывающих на других платформах.

Мысль о нем не покидала ее и дома. На следующее утро, снова собираясь на дачу, взяла обед на двоих: вдруг придет. И не ошиблась _ появился он в десятом часу утра. Прошел в калитку, поздоровался, достал из рюкзака топор, ножовку, выдергу и попросил лопату.

Странно получалось: она подчинилась, тут же выполнила его просьбу. Все выходило так, так будто они заранее договорились и теперь действовали складно. Он между тем отбил топором от старых столбов звенья огорожи, отодвинул их в стороны, чтобы не мешала, и принялся обкапывать столбы. Мария Ивановна оставалась рядом, готовая помочь при первой же надобности.

_ Я пока один управлюсь. Вы занимайтесь своим делом.

Она ушла к грядкам выкапывать чеснок. Время от времени поглядывала в его сторону. У ног его, около столбов, рос холмик земли.

Она несколько раз отлучалась в домик. Затопила печку, поставила варить картошку, латку с куриными око-рочками, чайник _ готовилась к обеду.

Он долго мучился с первым столбом. Пытаясь вытащить его, расшатывал, обхватывал обеими руками, тянул на себя, но вытащить не мог.

_ Мне бы ломик и крепкую доску, _ попросил Иван Михайлович.

Она принесла. Он прицельно ткнул ломиком в подгнивший конец столба, подложил под ломик доску и уперся изо всех сил в верхний его конец, стараясь вытолкнуть столб, тот чуть подался, но из гнезда не выходил.

_ Нужен обрезок трубы, _ сказал Иван Михайлович.

Труба нашлась. Он одел ее на верхний конец лома, и они вдвоем навалились на конец трубы _ столб пошел. Иван Михайлович подхватил его и положил в стороне Таким же путем вытащили и второй столб. Иван Михайлович изрядно устал. Лицо его раскраснелось. На лбу росно выступил пот. Иван Михайлович смахивал его тыльной стороной ладони. Старые, растоптанные ботинки и облохмоченные концы штанин были испачканы землей. Жалость к нему охватила Марию Ивановну, и она решила при первом же удобном случае отдать ему подходящую одежду, сохранившуюся от мужа.

_ Ну, вот. Главное сделали, _ сказал Иван Михайлович. _ Дальше легче будет.

_ Пойдемте-ка, Иван Михайлович, на обед. У меня давно уже под ложечкой сосет. Да и отдохнуть, пора, устали, небось.

Она налила в рукомойник, прилаженный на столбике у крыльца, теплой воды, вынесла свежее полотенце. Он с удовольствием набирал в широкие пригоршни воды и, блаженно жмурясь, смывал с лица и шеи пот, а вместе с ним и усталость. Вымывшись, принял из ее рук полотенце и долго, с наслаждением вытирался.

В ней незаметно просыпалось давно забытое бабье волнение, которого она застеснялась, почувствовала, что зарделись раковины ушей. Заспешила в домик. «Еще не хватало на старости лет...» _ устыженно подумала про себя.

Он вошел _ большой, неторопливый.

_ Извините, Иван Михайлович, выпивки у меня нет. Вот заплачу за работу, вечером и выпьете.

_ А я и не пью. Точнее, пью по случаю. А насчет платы _ и не думайте, рассержусь. Спасибо, что не прогнали. Поверили, стало быть.

_ Да что вы, Бог с вами. Не бандит же вы.

_ Не бандит. Это правда. А вот три года в зоне отмотал.

_ Иван Михайлович, вы кушайте. Об этом в другой раз.

Она стала подвигать ему тарелки с дымящейся рассыпчатой картошкой, малосольными огурчиками, сочными дольками нарезанных помидоров, с отваренной курятиной. От тарелок шел аппетитный аромат. Ел Иван Михайлович с наслаждением, неторопливо, хвалил, что все очень вкусно. Она смущенно отвечала, что угощение ее самое обыкновенное, и продолжала потчевать.

Калитку к вечеру они отремонтировали. Иван Михайлович несколько раз на пробу открывал и закрывал ее. Получилось хорошо.

Домой уезжали вместе. Со стороны их можно было принять за супружескую пару: сидели рядышком, тихонько разговаривали.

3.

 

Неожиданно по-новому поворачивалась жизнь у Марии Ивановны. Иван Михайлович постепенно входил в ее жизнь. Стыдно было бы признаться родным и знакомым, что вдруг на пятьдесят шестом году увлеклась мужчиной. Да об этом она никому и не говорила, держала втайне, стеснялась, особенно сына, старалась, чтобы он не ездил на дачу и не встретился бы случайно с Иваном Михайловичем. Трудно было сказать, чего было больше в ее чувствах к Ивану Михайловичу, материнской жалости или поздней любви.

Наступил день, когда она пригласила его в гости. Они вдвоем сидели за столом, накрытом белой скатертью. Иван Михайлович после ванны _ побритый, повеселев ший, в чистой рубашке наслаждался уже забытыми чистотой и домашним уютом, скрытно любовался помолодевшей Марией Ивановной. Густые с проседью черные волосы ее были собраны в валик на затылке и приколоты перламутровой шпилькой. Бордовая кофточка с белым отложным воротничком очень шла к ее смуглому чистому лицу.

_ Иван Михайлович, расскажите о себе. Ведь я о вас почти ничего не знаю, _ попросила она.

_ У нас сегодня такой хороший вечер. Не хочется портить его.

_ Мы теперь не чужие. Мне о вас хочется знать все. Даже плохое. Пожалуйста, рассказывайте.

Он нахмурился. Глаза посуровели, и будто серая тень легла на его лицо.

_ До суда я работал на заводе, начальником, участка в сборочном цехе. Директор наш, хапуга, строил за городом особняк _ с бассейном, кортом, сауной. Настоящий дворец. Все лето горбатились на него заводские мужики. Я _ тоже, за старшего. Однажды приехал он на проверку. Набросился на старого рабочего. Будто тот плохо паркет ровнял. А старик три дня на карачках ползал, скоблил осколками стекла паркетные плашки, выравнивал. Стоит дед перед новым барином, молчит, а пальцы в красных бинтах: об стекляшки изрезал. А тот матом кроет его со всех сторон. Потом на меня кинулся: дескать, плохо контролирую. Грозит, что с завода выгонит. Унизил при рабочих, как хотел. Не стерпел я. Залез ночью через окно в особняк, чтобы поджечь. Застукали охранники, налетели, как волкодавы. До смерти забили бы, кабы не трахнул одного кирпичом по башке. Другой с испугу драпанул. Слава богу, что совсем не зашиб, а то бы вышку дали.

Пока был в зоне, жена другого привела. Освободился, домой даже не заглянул. Видеть ее не хотел. Два месяца по вокзалам мыкался. На работу не брали. Понятно: без прописки, судимый, старый. Повстречался с заводскими ребятами. Пристроили в слесарку ЖКО. Полегче стало: все-таки тепло, электроплитка есть, чайник, верстак на ночь. А потом товарищ прописал к себе в квартиру. На пенсию вот недавно оформился. Теперь буду работенку какую-нибудь подыскивать. Ребята советуют на развод подать, квартиру с бывшей женой разделить Я от завода получал ее.

Иван Михайлович помолчал, тяжело передохнул и жестко продолжил:

_ А живоглота этого, директора, я все равно распотрошу. Вот придет время и распотрошу.

_ Не связывайтесь, Иван Михайлович. У них сейчас и власть, и деньги, и сила. Только себя погубите.

_ Не смогу по-другому, нутром не смогу. Если все будем терпеть да молчать, они нас в навоз превратят. А я не хочу.

_ Все равно, Иван Михайлович. Поберегите себя. Бог даст, все поправится, уладится.

_ Не уладится, Мария Ивановна. Разве не видите, что творится кругом: воровство, обман, насилие. Сплошное разорение. Работы нет. Мужики от безденежья домой стыдятся заходить. Обрастаем страхом, как зверье шерстью. Да мне и легче, чем другим начинать. Некому жалеть будет.

_ Я буду жалеть.

_ Правда, Мария Ивановна?!

_ Правда...

Он благодарно пожал ее ладони.

_ Обрадовали вы меня.

_ Иван Михайлович, а шрам у вас на лбу отчего?

_ Это в зоне. Хотел там один вертухай шестерку из меня сделать, да оборвался. Вот метка и осталась.

_ А что это за люди вчера к вам на станции подходили? Боязно мне за вас стало. Недобрые они какие-то.

_ Это все оттуда, из зоны. Денег требуют в котел, на общаг. Помогли они мне однажды, а теперь тянут. Да я уж как вышел, сразу же и расплатился. Снял, что было на сберкнижке, и отдал все до копеечки. И книжку пустую у них на глазах порвал

_ А много они требуют? Может, я помогу? Скажите, сколько надо?

_ Им меня в свое дело втянуть надо, чтобы потом привязать, как собачонку на поводок. Если завалятся, чтоб вину на себя взял. Только пусть лоха в другом месте поищут. Ну, хватит об этом, Мария Ивановна. О себе что-нибудь расскажите.

 

4.

 

В тот несчастливый день они вместе возвращались с дачи. Дорога спускалась вниз по угору, через лес. В самом густозаросшем месте, где даже в солнечную погоду бывает сумрачно и прохладно, дорогу им преградили двое мужчин. Мария Ивановна почувствовала опасность, оглянулась назад _ дорога была пустой. Ей стало не по себе.

_ Вы, женщина, идите, а ты, Иван, останься. Поговорить надо.

_ Что вам надо? Он пойдет со мной.

_ Давай-давай, тетя, двигай, шевели ходилками поскорее.

_ Идите, Мария Ивановна. Я вас догоню, _ изменившимся голосом сказал Иван. _ У нас тут свои разговоры. Разберемся.

Они повели его в сторону. Она теперь не сомневалась, что эти двое _ опасные, преступные люди. Она уловила взглядом, как Иван на ходу быстро сунул руку в карман куртки. У него там была заточенная стамеска. Ее она видела несколько дней тому назад и теперь догадалась, что носил он ее не зря.

Прячась за деревья, Мария Ивановна пошла вслед за ними. И хотя ей было страшно, оставлять одного Ивана Михайловича с бандитами она не могла.

Метрах в семидесяти в стороне от дороги они остановились на небольшой прогалине. Откуда-то из укрытия к ним подошли еще двое. Разговора она не слышала, только видела, как они напирали на него, видимо, что-то требуя, а он резко сек рукой по воздуху, не соглашаясь. Тогда один из них вытащил нож и пошел на Ивана Михайловича. Она видела, как он, получая пинки и удары со всех сторон, вертелся среди них, махая зажатой в руке стамеской. Но вот они сшибли его с ног и били уже лежачего. В это время на дороге показалось несколько человек.

_ Помогите! Убивают!

С этими словами она бросилась к бандитам. Ее крики и бежавшие на помощь дачники спугнули бандитов, те бросились прочь и скрылись в лесу. Мария Ивановна первая подбежала к Ивану Михайловичу. Он лежал на левом боку, прижимая ладонью низ живота. Кровь сочилась сквозь пальцы, обагряя траву. Мария Ивановна присела перед ним, расстегнула куртку и рубаху _ в боку увидела широкую рану.

_ Что же они, звери, наделали с тобой, Ваня?

_ Не плачьте, Мария Ивановна. Помогите до электрички добраться. Может, успеем...

На самодельных носилках подоспевшие дачники донесли раненого Ивана до платформы. Кассир передала по рации на соседнюю станцию о происшествии. На ближайшей остановке его сняли с электрички и на скорой помощи увезли в больницу, прямо на операционый стол. Мария Ивановна все время была рядом с ним. До конца операции находилась в коридоре, а когда выкатили после операции на каталке, проводила его до палаты. Домой не ушла до тех пор, пока не разрешили войти к очнувшемуся Ивану и удостовериться, что он жив.

Она поразилась той перемене, которая произошла с ним: лицо побледнело и осунулось, нос заострился. Она села рядом, взяла его слабую ладонь, убрала волосы со лба.

_ Спасибо, Мария Ивановна. Я вас век никому в обиду не дам.

 

5.

 

Четыре недели пролежал Иван Михайлович в больнице. Мария Ивановна через день приходила к нему. Однажды она вошла в палату возбужденная сверх обычного. Выложив на тумбочку продукты, подала ему газету. Он свернул ее и хотел положить под подушку, давая понять, что прочтет потом, когда она уйдет, но Мария Ивановна остановила его рукой, сказала:

_ Прочитай-ка сейчас. Вот здесь.

Он прочел: «Вчера на Красногорском машиностро ительном заводе произошла трагедия. Сорокадвухлетний слесарь Сергей Петров, отец трех детей, неожиданно ударил отрезком трубы по голове проходящего по цеху генерального директора Комарова Петра Николаевича. Пострадавший скончался на месте. Петрова никто задерживать не стал. Он сам ушел в охрану, все рассказал и попросил отвезти его в милицию. О мотивах преступления сообщим позже».

Вначале лицо Ивана Михайловича помрачнело, будто упала на него тень, затем посветлело. Мария Ивановна ждала ответа. Иван Михайлович прочел еще раз, а уж потом ответил:

_ Доигрался, значит, подлюга. Туда ему и дорога! _ и через паузу добавил: _ А слесаря Петрова я знаю. Честный, стоящий мужик. Не вытерпел, стало быть. Опередил меня.

Газета сейчас же пошла по рукам.

_ Сын у меня там работает. Сказывал: довел их этот живодер до ручки. Хоть в петлю лезь. Ни работы, ни зарплаты. Детишкам хлеба купить не на что. А начальство жирует. _ И, помолчав, добавил: _ Хватит терпеть. А рабочие, думаю, семью слесаря Петрова не бросят.

Марии Ивановне стало страшно от таких слов.

_ Вы, Мария Ивановна, не берите это близко к сердцу. Пусть мужчины сами разбираются.

Накануне выписки Ивана Михайловича из больницы в городе выпал первый снег. Свежо и чисто обновил он улицы и скверы, упрятал осенний мусор, обновил землю.

Мария Ивановна загодя приготовила Ивану Михайловичу одежду. Внизу, у подъезда, их ждали в стареньком «жигуленке» подруга с мужем.

Иван Михайлович, поддерживаемый Марией Ивановной, спустился вниз по лестнице, вышел на крыльцо и зажмурился: все белело и сверкало от свежего снега. Лучистый морозец кольнул в горло.

_ Поедем домой, Иван Михайлович. Вот и машина нас ждет, _ сказала Мария Ивановна.

Впервые за долгие последние месяцы Иван Михайлович улыбнулся. У него начиналась новая жизнь.

 

 

 

НИКИФЫЧ

 

Одет он был старомодно: в длиннополом сером пиджаке, в зелёных диагоналевых галифе и в хромовых сапогах с голенищами до колен. Самая же главная примета его была на груди, сплошь закрытой сверкающим щитом из боевых орденов и медалей. Вот таким он приехал в санаторий «Красноярское Загорье».

Просмешиики и острословы тут же прозвали его участником Куликовской битвы. И хотя эту подначку воспринимал он, в общем-то, добродушно, однако некоторым из самых надоедливых хохмачей на шутливое: «Привет куликовцам!» с саркастической улыбкой отвечал:

_ Привет ларёшникам! Да ширинку-то застегни!

Под общий хохоток присутствующих просмешник бросался теребить ширинку.

_ Вот так-то! Печки-лавочки, кавалеры-дамочки!

После такой отповеди сразу пропадала охота подшучивать над «куликовцем», и многие из шутников уже, напротив, старались расположить его к себе, норовя без очереди пропустить на лечебные процедуры.

Поближе с «куликовцем» я познакомился, когда однажды мы вместе готовились к групповому заходу на ингаляцию

_ Яков Никифорович Бушуев, _ отрекомендовался он. _ А проще _ Никифыч. Легше так-то. Из Берёзовки я.

Правда, название района я не запомнил. Да и важно ли это? Сколько же этих самых Березовок на нашей пространной Руси!

_ А уж робить-то кем только ни приходилось! _ простодушно продолжал Никифыч. _ И конюшил, и плотничал, и шоферил, и даже бригадирил у себя в колхозе. А теперь вот на пенсии, в ветеранах хожу. Семь внуков и два правнука имею А у тебя-то как?

Среди наград Никифыча особо выделялась одна медаль: была она исковеркана и закопчена. Однажды, когда мы оказались рядом в холле после обеда, я разглядел её внимательнее. Он через окно смотрел на очередную партию отъезжающих санаторников.

_ Скоро и я отчалю, _ сказал Никифыч.

_ Заканчиваются мои беззаботные деньки. Да, по правде сказать, я хоть сейчас бы домой улетел По ребятёнкам стосковался.

_ А что это за медаль у вас такая? _ спросил я, указывая на ту, которая была исковеркана. Левый край её был невредим и сохранил природный серебряный блеск, а остальная часть была как бы обожжена, вдавлена вовнутрь и искорежена, отчего разобрать можно было только две первые буквы.

_ «За отвагу» эта медаль, _ пояснил Никифыч.

_ Почему же она такая?

_ О-о-о! Спасительница она моя! _ живо стал объяснять Никифыч. _ Теперь я каждый год 23 декабря обмываю ее в стакане с водочкой, а потом уж пью.

_ Почему же именно 23-го?

_ Аккурат в этот день тысяча девятьсот сорок второго года все и произошло. Под Сталинградом. Мы тогда генерала-фельдмаршала Манштейна в кольцо брали. Наша 3-я гвардейская стрелковая дивизия вела наступательные бои у речки Мышковки. Вот тут-то во время атаки и вдарило меня прямёхонько под сосок. Ещё бегу да кричу «Ура!», а уж от боли-то в груди дыхалку перехватило. Упал в воронку. Ну, думаю, наскрозь прошило, смертушка моя пришла. Ощупал грудь _ крови нету, только в шинельке клок выдрало, да грудь ломит. А тут слышу, кто-то рядом стонет. Вроде как в соседнем окопе, по нашему-то солдатскому долгу _ выручать надо. Выждал я подходящий момент _ да и перекатом туда. А там _ наш новенький взводный, только-только из училища прибыл. Лежит в плечо раненый, кровью исходит. Глаза уж прикрыл, и губы посинели. Перевязал я его на скорую руку да и потянул в соседнюю траншейку, чтоб из-под огня-то вытащить. И тут по нам из пулемёта как полоснут! Взводного-то, слава Богу, не задело, а у меня каблук у сапога сшибло и по каске шлёпнуло, аж в ушах зазвенело. Когда добрались до командного пункта, стал я докладывать, а голоса своего не слышу Вижу по губам, что комбат что-то спрашивает, а я только плечами пожимаю. Догадались, что оглох, давай с меня каску снимать, а она как приросла. Пуля-то её смяла, сжала. Чуть не с волосами стянули. Тут-то и обратили внимание на мою медальку искорёжен ную. И понял я, что осколок-то летел прямёхонько в сердце, а угодил в медаль! Вот ведь как выходит: жизнь она мне спасла!

А через месяц вручили мне перед строем ещё одну боевую награду _ медаль «За боевые заслуги». Это уж за тот бой.

* * *

Хлёсткие порывы ветра секли лицо снежной крупой и ледяной дробью дождя. Санаторные площадки, дорожки и аллеи опустели. Мы с товарищем шли к открытой скважине за свежей минеральной водой, которая нравилась нам тем, что обжигала студёной ломотой язык и горло. Со стороны санаторного посёлка двигалась в нашу сторону фигурка в сером пиджаке.

_ Гляди-ка! Никак куликовец наш, _ обрадовался мой попутчик _ И космачём. Во даёт старина!

Мы приостановились, подождали Никифыча. Лицо его молодо горело на морозном ветродуе.

_ Почему не бережёшься, отец? _ говорил мой напарник _Холодрыга-то вон какая! В дугу гнёт!

_ А-а-а, ерунда! Знаешь, как на фронте бывало? Спали в снегу и не чихали.

Под полой у Никифыча угадывался бутылёк. Тут же, поймав нашу догадку, пояснил:

_ День-то сёдня какой? Воскресный. Без медицинских процедур. Стало быть, только вот эта и осталась. Тоже пользительная.

Пьяным Никифыча мы никогда не видели, а вот в весёлом подпитии _ бывало.

_ А вы, ребятки, со скважины-то завертайте ко мне. Втроём-то весельше будет.

_ Не стойте, Никифыч, на ветру, не стойте Идите скорее, _ уважительно поторапливали мы его.

_ А чо мне бояться-то? Разве не сибиряк я? Печки-лавочки, кавалеры-дамочки!

С этими словами Никифыч, прикрыв лицо ладонью от сквозного ветра, неторопливо продолжил свой путь.

_ Во герой! _ восхищенно заключил мой товарищ. _ Такого шапкой не собьёшь!

Никифыч был родом из того героического поколения соотечественников, которое из пожарищ и дыма Великой Отечественной войны вышло с блестящей победой, а потом с изумлявшим мир энтузиазмом и трудолюбием восстанавливало сожжённые города и сёла, строило новые заводы и фабрики, поднимало целину _ и всё вынесло, всё передюжило! И сохранило в себе лучшие человеческие качества. И даже теперь, на восьмом десятке лет Никифыч оставался оптимистом и жизнелюбцем и, к удивлению молодых, не пропускал санаторские вечера отдыха. А однажды даже вышел в круг на пару с молодицей. Правда, уже не летал вокруг нее молоденьким петушком и не выбивал в переплясе дробь, но зато азартно и горячо притопывал и прихлопывал, подхлёстывал себя и молодицу весёлыми вскликами:

_ Иэх-ма, кутерьма! Язви в пятку тебя!

Обычно Никифыч пребывал в мажорном настроении, и только однажды увидел я его опечаленным. Стоял он перед белым листом на стене. Меня не сразу заметил и на приветствие ответил невесело, а потом ткнул кулаком в лист:

_ Прочитай-ка!

На листе было объявление: «Покупаю акции санатория. Дорого. С предложениями обращаться...»

_ Ты подумай-ка! Купец на нас нашёлся, а?! Санаторий наш покупает. И откудова у него, кровососа, миллионы такие? Из какой щели он выполз? Скажи _ разве за это мы кровь проливали?! Жизни свои отдавали. Ну скажи _ за это?! Никифыч ударил ладонью по объявлению, сгрёб его в кулак, скомкал и зло бросил под ноги.

_ Вот погодите ужо! _ грозился он. _ Погодите! Придёт день, и за все, за все спросим с вас, живоглоты проклятые! За всё!

Лицо Никифыча горело гневом. Дрожащими пальцами теребил он ворот рубашки, видимо, старался освободиться от удушья.

Вечером Никифыч пришел к нам таким же сердитым, каким я его видел днём у объявления. Молча достал из кармана и поставил на стол поллитровку, так же молча опустился на стул. Через паузу заговорил:

_ Потолковать вот к вам зашел. Может, я уж из ума выжил и чего не понимаю. Растолкуйте. Вы пограмотнее и помоложе меня. Скажите, почему в государстве все разворовывается и рушится, а народ наш русский молчит. Ну почему?! Што молчите-то?

_ А что же мы можем сделать? _ в свою очередь спросил мой приятель. _ Ну, скажите, что бы вы сами-то сделали?

_ Ну, хоть бы морду ему хорошенько набить!

_ Морду набить? А ведь закон-то на его стороне. Ты ему в морду, а он тебя _ в каталажку! Хорошо получится! Да и прикатил-то он, наверняка, не один, с охраной!

_ Так что же, по-вашему, теперь нам остаётся сидеть и ждать, пока нас самих, как баранов, скупать начнут? Ну так, што ли?!

_ Время надо, Никифыч. Время, чтобы народ всё понял.

_ Время? А они вон уже и до землицы-матушки нашей добралися! С молотка пускают! И тоже, небось, по закону своему?!

_ Не бери, Никифыч, меня за горло. Не бери! Не выскочу же я сейчас на улицу с топором на первого встречного буржуя? Никифыч ещё больше нахмурился, с горечью согласившись:

_ Оно-то, конешно, так. Дело это непростое. Надо всем сообща, организованно. Только вот уж времени и мочи у меня нету.

Никифыч ещё о чём-то про себя подумал и уже тише заговорил:

_ Стаканы-то у вас есть? _ и, кивнув на поллитровку, пояснил:

_ Не на выставку же я её принёс .

В канун отъезда Никифыча облетела санаторий веселая новость: у скупщика акций сгорела машина _ импортная, название которой простому смертному с первого раза и не выговорить.

Провожать Никифыча вышло десятка полтора санаторников, в том числе мы с напарником. Подавая руку на прощанье, Никифыч, словно напоминая наш недавний разговор, будто бы не к месту и непонятно для остальных негромко сказал:

_ Эх, времени-то и мочи на жданье у меня уже нету. Посмотреть бы, чем всё это кончится. Про красного петуха-то слыхали?

Мы догадливо и понимающе кивнули.

_ Ну, счастливо, мужики. Будете в Берёзовке _ в гости заходите. Там вам любой мой дом покажет. Даст Бог, еще свидимся.

 

 

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Алексей Макарович миновал проходную, вышел на внутреннюю территорию завода и в большом волнении остановился. Внешне всё оставалось в прежнем виде. Прямо от проходной в полукилометровую даль, до заводской прачечной, уходил ровной широкой полосой асфальтированный проезд с белыми бровками. С обеих сторон его густились клёны вперемежку с берёзами, дикими яблонями и рябинами. Начавшийся сентябрь уже успел мазнуть нежной желтизной и багрянцем вершинки берёз и рябин. Наступала та пора, когда проезд, раскрашенный осенним разноцветьем, становился особенно красив. Вот и сейчас, очарованный предосенней красотой проезда, Алексей Макарович почувствовал, как волнение охватило его.

_ О-о-о, кого я вижу! Каким ветром, Макарыч? _ обрадованно приветствовал его знакомый тракторист из хозцеха Виталий Богайчук, подошедший невидимо сзади. В руках у него была авоська с консервными банками. Алексей Маркович, тоже обрадовавшись встрече, обнял старого приятеля.

_ Рассказывай, как живёшь, Макарыч.

_ Да я-то что. Моё дело пенсионерское. А вот вы-то как? ,

_ А-а-а! Лучше не спрашивай. Вот смотри, _ Виталий приподнял авоську с банками, пояснив:

_ В счёт зарплаты выдают, да ещё с накруткой. Хошь бери, не хошь _ зубы на полку клади. Совсем оборзели, паразиты.

Расставшись с Виталием, Алексей Макарович не пошёл сразу в свой цех. Ему захотелось вначале пройти по всему заводу, заглянуть в другие цеха, посмотреть, как там, что изменилось. Около беседки в скверике сборочного невольно остановился: тридцать пять лет тому назад в одну из августовских ночных смен вышел он к этой беседке вместе с Аней Самсоновой, тогда молоденькой девушкой, контролёром ОТК. Вышли они не сговарива ясь, как заколдованные. Он молча повернул её к себе, обнял и страстно поцеловал в дрожащие горячие губы, а потом уж, переводя сбившееся дыхание, признательно прошептал:

_ Я люблю тебя, Анечка.

В ответ она доверчиво ткнулась ему в грудь, всхлипнула, открываясь во взаимности. Разве такое забудется?

Сладостная и в то же время грустная волна воспоминаний накатилась на Алексея Макаровича, обдала и кольнула в сердце. Он, передохнув, достал из кармана и положил под язык таблетку валидола, подождал, пока боль в груди не отступила.

Большое разочарование ждало Алексея Макаровича в технологических цехах: там вместо привычного рабочего гуда, движущихся конвейеров и транспортёров с люльками и каретками, электрокар с загруженными платформами и перекликающихся голосов _ стояла пугающая, мертвящая тишина и полумрак. Алексея Макаровича охватила жуть. И раньше, бывало, цеха стояли, но это было только по праздникам, и такой могильной застылости никогда не чувствовалось, а сами остановы планово использовались для ремонта оборудования. Освещение тогда не отключалось и было светло, как в рабочие смены, там и сям сверкали огни электросварок, слышались переклики ремонтников, и в каждом цехе светились окна в конторках начальников смен и мастеров с дежурными. На ремонтные работы Алексей Макарович тоже выходил и даже с некоторым удовольствием и не только потому, что платили вдвойне, а и потому, что в эти дни они, ремонтники, были самыми главными на заводе, к ним обязательно наведывалось высшее начальство, включая директора и его заместителей, и в коротких неформальных разговорах можно было запросто высказать какие-то свои, рабочие задумки и предложения , а то и личные просьбы. По неписанной, установившейся традиции после окончания хлопотливых и напряжённых ремонтных смен и пуска завода всей бригадой собирались в кабинете у механика цеха, пропускали по махонькой, выпивали по стакану густого горячего чая и затем все вместе разъезжались на дежурных заводских автобусах по домам, чтобы заслуженно и всласть отоспаться. В этом была своеобразная романтика, сближавшая ремонтников в единую рабочую семью.

Свой цех Алексей Макарович оставил напоследок: ему хотелось там побыть подольше, повнимательнее всё осмотреть, потолковать с прежними товарищами по душам. Он будто не взял в толк или не хотел взять, что и в его цехе, как и везде в неработающем заводе, тоже было безлюдно и жутковато от мерклой тишины и неподвижнос ти.

На выходе из сборочного цеха в свой он замедлил шаги: кругом был, можно сказать, полный мрак. Только где-то далеко, в середине цеха, одиноким бельмом подслепова то белела запылённая лампочка. Алексей Макарович подождал, пока глаза обвыкли в темноте, и потом уже осторожно, высоко поднимая ноги, чтобы не запнуться, пошёл в противоположный конец цеха, где была слесарка. Вот и знакомая дверь в пристройку, где располагались электромехгруппы и кабинеты механика и энергетика цеха. С колотящимся сердцем Алексей Макарович открыл дверь и зажмурился: в пристройку сквозь широкие окна струилось яркое солнце. Алексей Макарович осмотрелся _ в слесарке никого не было. Заглянул в кабинет механика _ и там было пусто. Тогда он пошёл вдоль стены, где стояли верстаки и металлические шкафы для слесарных инструментов. Каждый шкаф разделялся на два отделения и предназначался двум слесарям. «Теперь-то, поди, после сокращений на каждого приходится по отдельному шкафу, а то и лишние есть». _ Подумал Алексеи Макарович и подошёл к своему шкафу. Потрогал замок, погладил дверцу, знакомую и родную каждой царапиной и вмятинкой. Затем подошёл к токарному станку, на котором вытачивал несложные детали для своих цеховых нужд. У Алексея Макаровича был четвёртый разряд токаря и за эту, вторую, профессию, ОТиЗ доплачивал ему десять процентов от тарифа. От этого была двойная выгода и заводу, и цеху: во-первых, не надо было лишний раз загружать ремонтно-механический цех мелкими работами, во-вторых, бригадир не тратил дополнительное время на оформление заказа.

Алексею Михайловичу захотелось включить станок, выточить что-нибудь, полюбоваться на фиолетовое кольцо вьющейся стружки, вдохнуть запах стальной окалины. Он нашёл в углу отрезок дюймовой трубы. Чтобы не гонять станок зря и не тратить энергию впустую, решил выточить муфту. Нажал пусковую кнопку, но станок не включился. Как же он забыл, что промышленное напряжение было снято, а осталось только осветительное?

В это время в слесарку вошёл сбитый, крепкий, как лиственный сутунок, мужчина с сухощавым лицом и полным рядом здоровых желтоватых зубов. Это был бригадир мехгруппы Василий Егорович Гутин. Он сразу же направился к Алексею Макаровичу, говоря на ходу:

_ Не забыл, стало быть, нас, Макарыч? Ну, здорово, здорово, друже. _ Василий Егорович по-медвежьи сдавил Алексея Макаровича в объятиях. _ Пойдем-ка в кабинет механика. Там моё место дежурства. Чаёк поставим да и потолкуем про нашу житуху окаянную.

В кабинете Василий Егорович в первую очередь доложил кому-то, видимо, старшему, по телефону:

_ Обошёл основной корпус и склады. Вроде всё в порядке. А у вас что нового? Ничего? Ну и ладно.

Алексею Макаровичу пояснил: на весь завод оставлено лишь трое дежурных _ сменный диспетчер, мастер второго производства и он, Гутин.

_ Воздух сторожим, _ недовольно заключил Василий Егорович. _ Пустота кругом, как на погосте. Оборудование начали продавать. У нас в цехе демонтировали и продали седьмой ряд прессов. Было ли раньше такое? Скажи-ка, Макарыч, было?

_ Сам не знаешь, что ли?

_ Как же не знать! А как, по-твоему, ответит кто-нибудь за этот разор?

_ Ответит! Придёт время, и ответит! Народ этой надеждой и живёт.

_ А слышал, как нашего генерального недавно новые хозяева турнули? Узнали, что отгрохал за счёт завода два загородных особняка, так, слух был, на тычках из кабинета и выперли. Вот паскуда какая. А всё партейным был. Учил нас правильно жить.

_ А ты думаешь, кто нас предал и продал? Вот такие хапуги на коленях в партию вползли, а потом и предали.

_ Не будет им прощения. Вот попомни моё слово. Придет время, и за всё с них спросится.

_ Да, ладно, ну их, ворюг. Давай-ка лучше о своём, житейском потолкуем. Как у тебя в семье-то?

И потёк другой разговор. За чаем да воспоминаниями незаметно пролетела пара часов, и подоспело время прощаться. На выходе из слесарки Василий Егорович приостановился и стал прислушиваться, дал знать жестом руки, чтобы и Алексей Макарович притих. Где-то внутри цеха, в темноте, едва улавливался осторожный шумок.

_ Подожди-ка здесь. Схожу, проверю, что там.

Василий Егорович тут же исчез в темноте. Алексей Михайлович напряг слух. Его невольно охватила тревога. Он вернулся в слесарку, взял обрезок той трубы, из которой собирался выточить муфту, и стал пробираться меж прессов в том направлении, в котором скрылся Василий Егорович. Тотчас же услышал там шум борьбы и крики.

_ Я счас, Вася! Иду! _ воскликнул Алексей Макарович.

В это время там, в темноте, раздалось несколько шлепков и ударов, а две размытых, едва различимых фигуры быстро удалялись в сторону сборочного цеха, на выход. Послышались сдержанные стоны Василия Егоровича. Алексей Михайлович вышел на них и не сразу углядел товарища, лежащего на полу. Чиркнул зажигалкой: Василий Егорович, прижимая левую руку к темени, поднимался с колен. Из-под ладони алой полоской бежала кровь. Рядом, на полу, валялись детали разобранного электронного прибора КСП.

_ Что это они?

_ Пресса грабят. Срывают и курочат киповские приборы. В этом есть деталюшка, рехорд, из сплава палладия и вольфрама. В ювелирные изделия заместо платины идёт.

_ Ах, сволочи! Ведь они же могли убить тебя.

_ Могли бы. Иди, звони скорее в охрану. И в здравпункт тоже позвони. Помощь мне нужна. В голове шумит.

_ Давай-ка сначала выберемся отсюда. Держись за меня.

В слесарке Алексей Макарович увидел, что лицо товарища было в крови, губы побледнели. Он тут же позвонил в медпункт, а потом уж в охрану.

_ И диспетчеру позвони. Он за старшего. Замена мне нужна.

Скоро прибежала медсестра, а вслед за ней и охранники. На голове Василия Егоровича кровянились две большие раны, поэтому его тут же, поставив укол и перевязав, увезли в больницу. Алексей Михайлович бросился было сопровождать его, но охранники попросили остаться, чтобы дать свидетельские показания для протокола.

Домой Алексей Макарович вернулся в очень расстроенном состоянии. Ночью долго не мог уснуть, а потом, уже во сне, начали мучить кошмарные видения. Приснилось, будто сидит он перед телевизором, а ведущий с неряшливыми бородёнкой и усами вдруг начал превращать ся в чудовище: глаза стали выпучиваться, выкатываться из орбит, на голове из кудряшек прорезались и быстро выросли жёлтые кручёные рога, уши выросли до ослиных, а морда вытянулась в нос и стала похожей на козлиную. И вот это чудовище выпрыгнуло из телевизора и бросилось на него, норовя боднуть в лицо и грудь, принялось хохотать, повизгивать и злорадно выкрикивать:

_ Вот мы вас, дураков, скоро всех изведём, ископытим и развеем пылью по ветру. И не будет больше вас! Никогда не будет!

Алексей Макарович увёртывался от наскоков беса, отбивался кулаками и ногами. А потом откуда-то из мрачных углов выскочили ещё два чёрта и тоже бросились на него, норовя поддеть рогами под ребра и больнее стукнуть по ногам копытами. Алексей Макарович задыхался от ярости и бессилия перед бесами, вскрикивал и просыпался, потом опять подолгу не мог уснуть.

Кошмарные наваждения преследовали ещё несколько ночей. Вскоре из-за переживаний за избитого друга, разорённого завода и от бесовских кошмаров Алексею Макаровичу стало плохо и скорая помощь увезла его в кардиологическое отделение городской больницы с подозрением на инфаркт.

Не думал он, что мучительная ностальгия по заводу и его посещение принесут ему такое несчастье.

 

 

 

НЕ ГЛЯДИ НА МЕНЯ МАМА

 

Восьмилетнему Ване жилось плохо. Отца он не видел с рождения, не знал его. Баба Аня померла год назад, а мать запилась.

На могилке бабы Ани Ваня был только раз. В родительский день мать одела его в чистую рубашку, налила полбутылки водки, взяла кое-какую закуску, и они пошли на кладбище. Оно оказалось таким огромным, что могилку нашли не сразу. С замирающим сердцем подошел мальчик к желтому холмику с выцветшим венком и бумажными цветами. С белого памятника-пирамидки смотрела на него баба Аня. Ему даже подумалось, что она вот сейчас протянет из-под земли добрые руки, ласково погладит по голове и скажет:

_ Не забыл меня, ангел, попроведать пришел. Вот спасибочко-то тебе, внучек.

У Вани защипало в носу. Стыдясь слез, он отвернулся от матери. Всплакнула и она, вытерла концом платка глаза, раскрыла сумку.

_ Помянем бабушку.

Ване подала пряник. На приступок памятника положила угощение покойнице. Себе налила полстакана водки и виновато проговорила:

_ Прости, мама, меня, грешную. Не помни обид. Плохо нам без тебя...

***

Однажды мать, опухшая и злая после очередного запоя, сказала Ване, чтобы он собирался, и что они вместе пойдут в одно место.

_ Куда же?

_ Там и скажу.

Мальчик собрался. Мать взяла две сумки, одну оставила себе, другую отдала ему. Они проехали на трамвае с десяток остановок и вышли в чужом районе. Вошли в незнакомый двор.

_ Христарадничать будешь, _ сказала наконец мать.

Мальчик это слово слышал впервые, спросил:

_ А что это такое, мама?

_ Вот зайдем в подъезд, объясню, и все поймешь.

Подталкивая сзади в спину, она ввела его в один из подъездов, сказала:

_ Подойдешь сейчас к двери, нажми кнопку или постучи. Как откроют, скажи: «Подайте Христа ради». А теперь иди!

Ваня не сдвинулся.

_ Ну чего стоишь, как приклеенный? Иди! Али подохнуть с голоду хошь?

Жутко, стыдно стало мальчику, и он продолжал стоять в оцепенении. Мать грубо подтолкнула его к двери, нажала кнопку и быстро поднялась на этаж выше. Дверь открылась, и вышла красивая женщина в длинном цветастом халате.

_ Тебе чего, мальчик? Ваня молчал.

_ Так чего же тебе надо? Ваня заплакал. Это, видимо, тронуло женщину.

_ Тебя кто-нибудь обидел?

_ Мама болеет, а хлеба нету.

Эти обманные слова как-то сами собой сказались Ваней, и больше он не проронил ни слова. Женщина погладила его по плечу и скоро вынесла полиэтиленовый пакет с продуктами, отдала ему, вздохнув, произнесла:

_ До чего же дожили, господи.

После того как женщина закрыла за собой дверь, мать спустилась к Ване, переложила к себе в сумку содержимое пакета: полбулки белого хлеба, две печенушки, три подсохшие котлеты и одно яблоко, повела Ваню на второй этаж. Подаяний в тот первый выход они набрали полную сумку. Мать горько улыбнулась,

_ Дня на три хватит. Вот так и будем теперь христарадничать. Привыкай, сынок. Не помирать же нам с голоду.

На всю жизнь возненавидел мальчик с этого проклятого дня унизительную нищету и богатство. И еще одно печальное событие произошло в этот день в жизни Вани _ он бросил школу.

* * *

Как-то в состоянии длительного загула, не имея возможности опохмелиться, мать нервничала, сердито двигала и переставляла стулья, гремела на кухне посудой. Подошла к Ване, хрипло приказала:

_ Пойди займи денег. Башка раскалывается.

_ Мы старые долги не раздали.

_ Не пререкайся! Иди!

_ Не дадут.

_ Это не твое собачье дело! Собирайся и иди!

Ваня не шевельнулся.

_ Ну, иди же! Иди!

_ Не пойду!

_ Ах, не пойдешь! Ну, погоди же!

Она дернула его за волосы, стала толкать к двери. Он упирался, отговаривался:

_ Не могу я, мама, не могу.

_ Пойдешь. Как миленький пойдешь!

С этими словами она несколько раз ударила его по лицу. Он изумленно и испуганно глянул на нее, как бы спрашивая: «Разве можно так?» Еще более взбешенная его упорством, она продолжала его бить куда попало. Если бы он заплакал, она бы, может, и отступилась, но он только увертывался, закрывал лицо ладонями _ и молчал. Один удар угодил в нижнюю губу и разбил ее. Ваня ощутил во рту привкус крови. Мать же вошла в раж, осыпая его ударами, и теперь вымещала на нем все зло, скопившееся в ней. В состоянии шока мальчик не чувствовал боли и не сразу догадался, что заливавшая грудь кровь текла из разбитого носа. Таким незащищенным, с окровавленным лицом его никто никогда не видел. Он стыдился этого и не хотел, чтобы видела и мать, и потому виновато, сквозь всхлипы, попросил ее:

_ Не гляди на меня, мама. Мне больно.

Она же, обеспамятев, продолжала колотить его. От удара в живот мальчик задохнулся и ватно осел в углу у двери. Испугавшись, мать остановилась, передохнула, потом собралась и ушла.

Оглушенный и потрясенный, Ваня еще долго сидел в углу, приходя в себя. Потом поднялся, обмыл в ванной холодной водой лицо и руки, посмотрел в зеркало и вздрогнул: на него глядело чужое, обезображенное лицо с разбитыми, вздувшимися губами и носом, с заплывшими, в кровоподтеках, щелочками глаз. Он боялся возвращения матери и решил скорее уйти из дома. Наспех одевшись, вышел на улицу. Над городом начали сгущаться сумерки. Ваня этому обрадовался: встречные не разглядят его лицо и не обратят на него внимания. Он шел, не разбирая куда, просто сейчас ему скорее хотелось подальше уйти от дома, чтобы не встретиться с матерью.

Дорога привела к школьным воротам. Это напугало Ваню: не дай бог, если кто-нибудь из учителей или одноклассников увидит его такого. Он повернул обратно, выбрал малолюдную улицу и пошел по ней. Ему теперь надо было решить, что делать дальше. Можно было бы уехать на вокзал и переночевать там, но как показаться с таким лицом людям? Да и милиционеры сразу же заберут. Можно было бы найти открытый тепловой колодец и переждать там до утра, но он боялся спускаться в черную каменную дыру. И тут Ваня вспомнил, что летом ездил несколько раз на электричке с дружком-одноклассником Серегой к его деду на дачу. «Вот туда и поеду, там и пережду, пока мама успокоится», _ решил мальчик и направился на ближайшую железнодорожную платформу. Народу там было совсем мало. И это к лучшему _ не будут приставать с расспросами. Скоро совсем стемнело, начало заметно холодать. Пока еще не сильный морозец остужал его горевшее от побоев лицо. Руки Ваня сунул в карманы куртки, так как рукавички второпях не надел. Он выбрал почти пустой вагон и сел около двери с расчетом: если вдруг появятся контролеры, он тут же смоется с их глаз.

На станции сошли они вдвоем со старухой. Она направилась влево, там уютно золотились огоньки в теплых деревенских избах. А он пошел вправо, где на широком угорном склоне раскинулся дачный поселок. Ваня помнил, что дача Сережкиного деда была примерно в километре от дороги, по ту сторону горы, с краю большого пшеничного поля.

Зима только началась, но снегу выпало уже порядочно. Взошедшая полная луна обливала белесым ртутным светом дачный поселок. Он казался пустынным, безжизненным _ нигде ни звука, ни скрипа, ни огонька. Ване стало жутковато, но возвращаться было некуда, и он продолжал подниматься наверх, к знакомому дому, и скоро вышел на него. Мальчик удивился, как все здесь изменилось с той, летней поры. Вместо густых зеленых грядок и кустов _ белая тишина, темные переплеты оголенных ветвей и молчаливо-пугающий дом. Ваня открыл калитку _ во дворе ни одного следочка. Он прошел к крыльцу, дернул дверь _ она не поддалась. Еще несколько раз дернул _ безрезультатно. Тогда пошел вокруг дома в надежде проникнуть через окно. Но все окна были закрыты ставнями, и железные перекладины на них тоже не поддавались.

Мороз меж тем крепчал. Начали коченеть в старых кедах ноги. Руки для согрева совал то в карманы куртки, то за пазуху. Ваня обошел еще несколько раз вокруг дома, и когда окончательно убедился, что все его попытки напрасны, заплакал.

Можно было бы попытаться проникнуть в какой-нибудь из соседских домов, но они были чужими, и мальчик не решился даже подойти к ним. Он вышел из ограды и остановился в раздумье: что же теперь дальше делать? Улица, на которой он стоял, была крайней в поселке. В нескольких метрах от нее белело поле. Ваня вспомнил, что летом здесь колосилась пшеница. Сейчас кое-где по полю стояли стога невывезенной соломы. Один стог был совсем близко. «В нем, наверное, тепло, и можно перетерпеть до утра», _ обрадованно решил мальчик и пошел к стогу. Снег вокруг него был испятнан копытами диких коз. Они, наверное, приходили сюда в морозные ночи, чтобы угреться и повыбирать из слежавшихся пластов сладкие метелочки полевой сорной травы. Ваня зашел с подветренной стороны, отгреб ногами снег и принялся выдирать из упрессованного стожьего бока пучки колючей от мороза соломы. Нора постепенно углублялась, скоро изнутри стога пахнуло горьковатой травяной прелью и запахом близкого мышиного жилья.

Нору Ваня вырыл такую, что в ней можно было лечь во весь рост. Когда она была готова, он влез в нее, закрыл наглухо вход, чтобы не тянуло с улицы холодом, поворочался, выбирая удобное положение, и, наконец уютно угнездившись, притих. Непроглядная тьма и тишина поглотили его. Уснул он не сразу. Вначале было холодно, но постепенно от его тепла и дыхания в норе потеплело, и его начало клонить в сон. От непривычной тишины в ушах появился тоненький непрерывный звон, будто где-то чуть тронули струну, и потек от нее серебристой ниточкой этот звон. Дрема уже начала окутывать его, когда вдруг где-то рядом зашуршало. Он вздрогнул и даже чуть струсил, но, когда раздался писк, догадался, что это были мыши.

Но вот снова наступили тишина и покой, и Ваня постепенно уснул.

Ясная полная луна заливала все окрест ровным холодным светом. В стылом небе неласково зыбились зерна рассыпанных звезд. Из соседнего леса осторожно вышли и остановились несколько диких коз. Обнюхав чуткими подрагивающими ноздрями окрестный воздух, они сделали несколько шагов к стогу, снова остановились, еще раз принюхались и, почуяв близость человека, повернули обратно в лес. Морозной пылью сверкнул сбитый с ветвей куржак, и снова умиротворилась вокруг недвижная ночная стынь.

 

 

 

«УЖАСТИК»

 

Разговор вел старший по возрасту шестнадцатилет ний Мишка Зигарь, по прозвищу Бульда. Собачью кличку ему дали за схожесть с бульдогом: толстые отвислые щеки, плоский нос-нашлепка, круглые глазенки, придавленные тяжелым накатом лба.

_ Ты, Хлыстик, самый хитрючий и вертучий, _ говорил Бульда. _ Пойдешь на почту. Будешь высматривать, кто больше получит. Да стариков с орденами не пропускай. У них пенсии за войну большие. И запоминай, куда «бабки» прячут. Кого выберешь, за тем и выруливай на улицу. Я буду ждать в кустах у старого тополя. Как дорогу перейдете, покрути рукой вот так, как пропеллером. Я пойму. Поравняетесь со мной, падай ему в ноги. Я толкну его сзади, а потом лежачего пару раз вдарю дубинкой по кумполу. Отключу. Ты вмиг грабастай «бабки», без оглядки дуй на остановку и жми до рынка. Жди нас у центральных ворот. Понял?

Хлыстик (Генка Хлыстовский) воровато и опасливо оглядывался по сторонам, сглатывал слюну и почтительно кивал.

_ А ты, Хиляк, на стреме стой. На углу у сквера. Если все нормально будет, тоже покрути рукой, как Хлыстик. А если кто близко покажется, два раза упадешь, будто подскользнешься. Да смотри, зеванешь _ голову оторву.

Последние указания относились к Витьке Потапову. Хиляком его прозвали за худобу и малосилие.

Витьке надо было бы отказаться, да не мог. И была тому причина. Недавно в трамвае к нему приставали два чужих пацана. Затыркали в угол и требовали деньги, которых у него не было. Грозили отобрать шапку. В это время в вагон вошел Бульда и сразу смекнул, в чем дело. Без слов одному из наглецов сунул кулаком под дых, другому так саданул каблуком по стопе, что тот взвыл и присел на одной ноге. Вдобавок еще и пригрозил:

_ Сейчас же выметайтесь отсель, хорьки вонючие, а то враз из шкурок вытряхну.

На следующей же остановке пацаны вылетели из трамвая вон.

И вот теперь в благодарность за это Витек молча согласился с приказом Бульды.

Когда они вышли «на дело», Витьку было и страшно, и любопытно. Раньше он только по телику видел в фильмах погони, стрельбу, мордобой с убийствами и при этом всегда испытывал двойное чувство: страх перед насильниками и жалость к жертвам. А один из таких «ужастиков» настолько потряс его, что он несколько вечеров не ложился спать с выключенным светом. В этом фильме огромный, бычьего вида мужик взял в заложницы семилетнюю девочку и требовал с родителей за нее выкуп. Он держал у горла малютки нож. От испуга она потеряла сознание, но бандит не отступался и, наверное, зарезал бы, если бы снайпер-спецназовец не пристрелил его.

Сейчас же Витек был не только свидетелем, но и участником готовящегося грабежа. Его трясло, как в лихорадке, неуемная дрожь знобила тело, мучила душу.

Всей сцены нападения Витек не видел. До него только донеслось несколько глухих ударов и стонов. Он в тот же миг выскочил на аллею, чтобы посмотреть, как все вышло. На аллее, распростершись, неподвижно лежал человек. Ни Бульды, ни Хлыстика рядом не было. Стало быть, они уже успели все сделать и убежали. Витьку захотелось тоже сразу же драпануть, но ноги стали как чужие. В висках громко стучала кровь. Он понимал, что надо немедленно убираться, пока не появились люди и милиция, и направился к остановке. В этот момент от нее отходил очередной автобус. Бульды и Хлыстика не было. Они, конечно, уже уехали. В ожидании следующего автобуса Витек весь извелся. Ему все казалось, что его вот-вот схватят и уведут в милицию на допрос.

Бульду и Хлыстика Витек нашел на условленном месте. Они стояли поодаль друг от друга, будто незнакомые. Увидев его, одновременно двинулись в сторону старого, запущенного парка, расположенного метрах в трехстах от рынка. Витек последовал за ними. Вскоре, миновав гаражи и кучи мусора, они оказались в настоящем лесу. Старые березы вперемежку с высоченными тополями и прутняком тесно сомкнулись в лесную глухомань. Некошеный, дикий травяной чертополох укрывал их до плеч. Выбрав место поукромнее, они уселись, сразу же став невидимыми со стороны. Хлыстик достал деньги и передал их Бульде. Тот молча принял и начал считать. Хлыстик жадно ловил взглядом каждую отсчитываемую купюру.

_ А это тебе, Хиляк, _ Бульда протянул Витьку две полусотки.

_ Не надо мне.

_ Бери, говорю. Не то силой в рот затолкаю.

Хлыстик с завистью смотрел на Витька, а у того деньги будто пальцы обжигали. _ Ну, все! Сейчас в кафешку двинем. Побалдеем на всю катушку. А завтра в городской парк, на культурный отдых. За все плачу я.

* * *

В кафе они угнездились за дальним столиком, на молочно-белой столешнице которого в черном керамическом кувшинчике красовался букетик искусственных роз. Откуда-то доносилась тихая мелодичная музыка. Витек никогда не бывал в таких местах и потому оробело поджал под стулом ноги и весь как бы уменьшился, ушел в себя.

Бульда уверенно, по-хозяйски прошествовал к стойке бармена, потолковал с ним, отмусолил несколько купюр и вернулся на место. Скоро услужливый бармен уставил их столик вазами с яблоками и виноградом, тарелками с ломтиками ветчины и дорогой колбасы, посредине стола поставил высокую бутылку и перед каждым _ по сияющему, прозрачному стакану.

Хлыстик с удовольствием готовился к пирушке. Лицо его возбужденно и нервно сияло. Бульда важничал. Маленькие, обычно недобрые глазенки его теперь довольно блестели. Витек же то и дело настороженно поглядывал на дверь _ не войдет ли милиционер. Бульда налил каждому по полстакана и дал старт:

_ Поехали!

Бульда и Хлыстик разом, как по команде, опрокинули свои стаканы, а Витек не мог. Он никогда не пил спиртного, и теперь от каждого глотка его чуть не выворачива ло. Под понукание застольников он наконец выпил.

_ Во-во-о-о! Молодчина! _ покровительственно хвалил Бульда. _ Теперь налегай на жратву. Ветчина _ самолучшая закусь.

Витька охватило новое, не знакомое до сего времени ощущение легкой и приятной зыбкости. Тревожное настроение постепенно сменилось беззаботностью и даже беспричинной веселостью.

Скоро за столом оказались неизвестно откуда появившиеся три девицы постарше их возрастом. Пришлось приставлять дополнительный столик и сделать еще заказ. И дело пошло.

Девицы бесстыдно жались к пацанам. Та, что устроилась рядом с Витьком, норовила прислониться к нему плечом, грудью и мягким теплым бедром, с откровенной улыбкой заглядывала обещающе в его глаза, а потом несколько раз возбуждающе и игриво поцеловала _ сначала в щеку, а потом и в губы, раздвинув их горячим влажным языком. Витек не знал, куда деться. Впервые в жизни со страхом и сладким удивлением он ощущал .доступную близость девушки.

_ Выйдем на улицу. Освежимся, _ предложила девица.

Витек подчинился. Наступали уже сумерки. Она увлекла его в скверик, в густеющую темноту кустов. Ему казалось, что и земля, и девица, и кусты _ все вокруг качалось, уплывало и уходило из-под ног, и он никак не мог утвердиться на земле.

_ Ну что ты, миленький. Держись, _ ласково говорила она. _ Обними меня.

Неожиданно подкатила к горлу тошнота, и его вырвало. Девица едва успела увернуться. Затем последовало еще несколько судорожных приступов рвоты. Спутница поддерживала Витька за плечи, вытирала надушенным носовым платочком холодный пот с его лба, говорила:

_ Ах ты, мальчик мой. Бедненький. Зачем же ты так набрался?

Витек виновато и бессильно молчал.

* * *

Первое, что увидел Витек, когда пришел домой, _ заплаканную мать. Она, стоя у порога и глядя на него страдальческими глазами, тихо сообщила:

_ Деда плохой. Как бы не помер. Бандиты избили его и отобрали пенсию. Вызывала скорую помощь и милицию.

Дед лежал в большой комнате на диване. Рядом на спинке стула висел его пиджак с орденскими колодками и двумя орденами Великой Отечественной войны. Он ими очень дорожил.

Дверь на балкон была открытой, видимо, для того, чтобы с улицы поступал свежий воздух. Витек приблизил ся к деду и замер перед ним. Дед смотрел на него отрешенным и удивленным взглядом. Со лба его до подбородка тянулся сплошным припухшим рубцом кровоподтек. Дед пытался что-то сказать, но не смог. Видимо, тяжелые всхлипы сдавили его горло.

Витек резко повернулся и направился в открытую дверь на балкон, за перилами которого, как ему вдруг безрассудно показалось, сейчас же, через несколько секунд, все и решится в его запутавшейся жизни.

 

 

 

ОКАЯННЫЙ

 

Секретарша вынесла из приёмной белый листок, подала его охраннику Шкряблову и пояснила:

_ Изучи. Через час _ к шефу. На беседу.

Удивлённый охранник взял толстыми пальцами листок и прочел: «Анкета _ опросник об акции протеста».

Составлена анкета была просто, с расчётом на обывателя: слева _ столбик кратких вопросов, справа _ две графы с ответами «да» и «нет». Шкряблов уяснил, что ему оставалось только выбрать и подчеркнуть готовые ответы. Но уже через несколько минут он понял, что не всё так просто. Вот если бы анкета заполнялась для самого себя, то с ней можно было бы управиться минут за десять. А то ведь еще надо было идти на беседу к самому шефу _ человеку при деньгах и власти. Вдруг тому что-нибудь не понравится _ враз вышибет с работы.

Были в анкете и простые вопросы, как ясный месяц. Ну, хотя бы вот такие: «Устраивают ли вас условия труда и оплаты?», «Вовремя ли получаете зарплату?» Тут и дураку понятно, какой ответ надо подчеркнуть. А вот с вопросами: «Примете ли участие в акции протеста?» или «Надо ли менять курс реформ?» _ сплошной туман. Шкряблов долго ломал голову, но подходящих ответов так и не нашел. Через час с ёкающим сердцем перешагнул он порог важного кабинета с табличкой _ «Ревин Борис Андреевич». Перед президентом фирмы Шкряблов тушевался не из-за физической трусости, а материальной зависимости.

К удивлению, Ревин встретил Шкряблова довольно радушно. Даже привстал и жестом пригласил сесть в кресло напротив себя. Анкету Шкряблов держал под столом, на коленях.

_ Ну, так что, Василий Игоревич? _ спросил Ревин. По имени и отчеству шеф назвал его впервые. Шкряблов же всегда приветствовал его стоя, а тот обычно молча проходил мимо и лишь изредка в ответ удостаивал слабым кивком.

_ Показывай, что напридумывал.

Шкряблов протянул, шефу анкету и замер. Тот скользнул по ней быстрым взглядом и удивлённо вскинул чёрные змейки бровей.

_ А почему не всё заполнил?

_ Дак пока не решил.

_ Реформами-то доволен?

_ Получку не задерживаете. Претензий нету.

_ На демонстрацию-то, вроде, не собираешься?

_ Не собираюсь.

_ Значит, получается так: кто пойдёт, а кто и нет. Всяк за себя! В принципе правильно. Даже вот пчёлка несмышленая и та медок в свой улей несёт. Закон природы!

Ревин помолчал, видно, раздумывая про себя, затем доверительно продолжил:

_ В родне раскулаченные были?

Шкряблова передернуло: откуда дошлый Ревин пронюхал, что дед его четыре года отмотал за колючей проволокой?

_ Дед сидел.

_ Вот видишь, и тебя достала советская власть! А ведь, поди, дед-то толковый мужик был. За правду пострадал.

Шкряблов промолчал, так как дед Харитон был осужден за то, что при обыске их деревенского купца Владимира притаил восемь золотых червонцев, за что и был предан суду и навеки осрамил всю родню: в деревне их, Шкрябловых, до сих пор в насмешку величают «владимирскими червонцами».

_ Понятно, понятно, Василий Егорович. Кому охота об этом вспоминать. А теперь скажи _ хочешь, чтобы коммунистический ГУЛАГ вернулся? Только откровенно!

Шкряблов больше половины своей жизни прожил при советской власти и теперь ясно видел, что тогда народу жилось лучше: все работали, получали регулярно зарплату, учились и лечились бесплатно, запросто ездили друг к другу гостевать, улетали на самолётах к теплым морям в санатории и на курорты. Да что сравнивать! Но он сразу понял, какой ответ ждал Ревин и потому ответил:

_ Не хочу.

_ Правильно. И никто не хочет! Никто, кроме коммунистов! Им опять захотелось погосподствовать. Власть им нужна! Для того они и организуют пикеты, митинги, шествия, акции. Сбивают народ с толку. А мы снова в казарменный социализм не пойдём! Хватит! Люди не желают возвращаться в ночные смены, горбиться у станков на коммунистов!

Ревин умолк, испытующе посмотрел в глаза охранника, ища в них утвердительный ответ на свою тираду, продолжил:

_ Вот ты сказал, что претензий у тебя нет и на демонстрацию не собираешься. Ну, а те, кому не платят и кому жить не на что _ они пойдут! И правильно сделают. Правильно!

Шкряблов даже растерялся от такого поворота в рассуждениях Ревина, и у него невольно возникло подозрение: не дурит ли его хитрец Ревин, не берёт ли на понт? Ну, нет, не таков он, Шкряблов, чтобы на дешёвую наживку клюнуть. Не клюнет!

_ Ну, чего молчишь?

_ Пусть начальство разбирается, _ схитрил, ушел в сторону Шкряблов.

_ Пока до начальства дойдёт, народ с дубинами выйдет на улицы! И полетит вверх тормашками вся наша перестройка. Мы должны не допустить этого. Надо помешать коммунистам! Это они, пользуясь большинством в Думе, блокируют реформы, толкают страну в пропасть! Мы должны спасти перестройку. И завтра мы выйдем на демонстрацию со своими лозунгами: «Реформам _ народную поддержку!», «Воров и коммунистов _ к ответу!»

У Шкряблова всё перемешалось в голове.

_ И я хочу, чтобы и ты, Шкряблов, представитель простого народа, шёл в колонне демонстрантов с таким лозунгом. Пойдешь?

Не успев под таким напором собраться с мыслями, Шкряблов согласно кивнул.

_ Вот и правильно! Лозунги мы подготовим. Ты пойдёшь вместе с инженером Серовым, Он авторитетный специалист, народ ему поверит. В конце беседы Ревин уже спокойно порасспрашивал Шкряблова о семье, похвалил за добросовестный труд и прозрачно намекнул, что скоро, возможно, прибавит в зарплате.

В заключение Ревин как бы повязал себя с охранником одной верёвочкой, сказав:

_ Не отсидеться нам, Василий Егорович, в тёплых коридорах и кабинетах. Пора выходить на улицу к народу.

На просторной площади у городского концертного зала задолго до начала шествия собралось много народу. И люди продолжали еще подходить. В одиночку и группами они стекались сюда непрерывными ручейками, выплескивались через края на тротуары и дорожные подходы со всех сторон. Там и сям реяли красные, советских времен знамёна, пестрели плакаты, лозунги, транспаран ты, портреты. Из репродукторов, установленных на машине, припаркованной у края площади, неслись мелодии песен. Где-то играла гармошка. Кругом царила торжественная приподнятость и ожидание чего-то нового. Собравшись вместе, люди, как в былые времена, чувствовали себя возвышенно и даже как будто празднично. А когда из репродукторов мощно и величественно полилось «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!», у Шкряблова подкатило к сердцу, и неизъяснимое, волнующее чувство охватило всю его душу.

Шкряблов был доволен, что вышел на демонстрацию. Здесь он почувствовал свою сопричастность к народу, ощутил его силу, живучесть и уверенность в том, что всё пройдет и образуется. И только время от времени его вдруг укалывало в сердце осиным жальцем: «Против своих собрался...»

Приближалось время встречи с Серовым. Шкряблов направился к парадному крыльцу концертного зала, куда к десяти сорока должен был подойти и Серов. В назначенное время того там не оказалось. Шкряблов подождал немного, а потом поднялся на самый верх крыльца, чтобы его было видно издали со всех сторон. Но вот люди начали уже выстраиваться в колонну, духовой оркестр грянул марш «Прощание славянки», а напарник всё ещё не появлялся. Сначала Шкряблов расстроился, а потом даже обрадовался: и лозунг не понесёт, и задание шефа выполнит. Для надёжности дотянул до 11 часов _ начала шествия, а потом направился в сторону колонны. И тут, словно из-под земли, вырос перед ним Серов. Шкряблов от досады даже крякнул. Вступать в разговор и объясняться за опоздание Серов не стал, только сухо поздоровался и коротко буркнул.

_ Пошли.

В колонну они сразу вставать не стали, а прошли по тротуару к голове шествия, там остановились, пропуская мимо шеренги демонстрантов. Шкряблов посматривал на Серова, стараясь угадать его мысли Тот, видимо, выбирал место, куда им сподручнее было бы приткнуть ся со своим постылым лозунгом. Об этом Шкряблов догадался, когда увидел, что Серов смотрел не на людей, а поверх их голов _ на плакаты, транспаранты, призывы, лозунги; все они были направлены против разрушительной политики правительства и президента, полны гнева и даже угроз. Шкряблову стало не по себе, и в нём непроизвольно ворохнулась пугающая мысль: не намнут ли им бока, когда они сунутся в колонну с ревинским лозунгом. Он снова вопросительно глянул на Серова _ у того на скулах ходили желваки. Шкряблов ждал от него команды, а тот вдруг повернулся и решительно зашагал прочь. Шкряблов кинулся за ним с вопросом:

_ Куда же вы?!

_ Отстань. Иди один!

Шкряблов в растерянности остановился. Как же теперь быть?! Ведь один он трёхметровый лозунг не унесёт! И никакой дурак со стороны в напарники к нему не пойдёт. После некоторого раздумья решил: «А и чёрт с ним. Так даже лучше». Пристроившись с боку колонны, двинулся вместе со всеми к площади Революции _ на митинг.

Перед кинотеатром «Октябрь», на тротуаре, в толпе зевак Шкряблов увидел Ревина. Тот знаком подозвал к себе, отвёл в сторону и недовольно спросил:

_ Почему не развернули лозунг?

_ Так Серова нету. Кажись, заболел. Ушёл.

Насчёт болезни Серова Шкряблов придумал в последний момент. И то к месту: не след подводить заединщика даже и по случайному делу. К тому же ему показалось, что Ревин встретил его здесь не случайно, а специально поджидал и был не один, т.к. к ним тотчас подошло несколько незнакомых мужчин. Они, видимо, знали о запланированной акции с лозунгом, потому что Ревин без объяснения заговорил:

_ План с лозунгом Серов сорвал умышленно! Завтра же ответит сполна! Но у нас осталось главное мероприятие. И мы должны провести его достойно и решительно! Макс, возьми у Шкряблова лозунг, _ обратился он к стоящему рядом богато одетому мужчине.

_ Будем действовать двумя парами. Вы, Яков и Илья, уйдёте вперёд метров за тридцать, а вы, Костя и Шкряблов, _ за ними.

Шкряблов не понимал, о чём идёт речь. Ревин пояснил: Создадим прецедент народного протеста. Надо вырвать у кого-нибудь из демонстрантов плакат и порвать его тут же! Да лучше без кулаков. Хватит потасовки. Лучше это сделать на подходе к губернаторской резиденции. Там телевизионщиков и газетчиков побольше, да и зевак погуще. Пусть видят! Ну, давайте, ребята Пошли! В долгу не останемся.

Уже на ходу краем глаза Шкряблов увидел, что вслед за ними, чуть поодаль, двинулись двое с кинокамерой. Он, конечно, не догадывался, что этот инцидент был заранее сговорно запланирован в телевизионном репортаже, участником которого, по случайности, станет и он.

Соседями в шеренге оказались старик и юноша. Они несли на палках самодельный плакат, написанный чёрной гуашью на большой картонке, которая всего скорее была вырезана из упаковочного ящика, в каких продают холодильники. Старик, видать, был фронтовик: из-под борта полурасстёгнутой куртки выглядывали боевые ордена и медали.

Вышагивал старик чётко, по-хозяйски, как бы утверждаясь в потерянной сегодняшней жизни. Под стать ему был и юноша _ всего скорее его внук. Одухотворённое, сосредоточенное лицо юноши, было как бы озарено внутренним светом и решительностью. Шкряблов почувство вал себя неуютно. Ему захотелось прочитать, что же было написано на их плакате; он вышел чуть вперёд и прочел: «Да здравствует родная советская власть! Реформаторов -разорителей _ под суд!» «Всё правильно, _ согласился Шкряблов _ Справедливо!» И оттого, что сейчас придётся ему вырывать этот плакат и рвать, его охватило неприятное, противное чувство самопрезрения. И он начал колебаться _ а стоит ли это делать в угоду богачу Ревину? И как раз в этот момент впереди, где шли Яков и Илья, возникло замешательство и сумятица, было видно, как там над головами демонстрантов замелькали древки плакатов и лозунгов, началась свалка. В ту же минуту его подельник Костя громко крикнул шедшему рядом с ним старику:

_ А ну, дед, отдай мне эту портянку! _ и стал вырывать у него древко плаката. Шкряблов тоже ухватился за древко у юноши и дёрнул его к себе. К его удивлению, парнишка оказался крепким и не только не выпустил плакат, а резко и сильно взмахнул локтем вверх _ прямо в подбородок Шкряблову. С того слетела шапка. Когда он нагнулся за нею, на него со всех сторон посыпались с криками и бранью пинки и тумаки.

_ Бей! Топчи их, сук! _ неслось угрожающе из толпы. _ Иуды продажные! Шкряблову не давали подняться. Прикрывая лицо от ударов и пинков, он уползал сквозь частокол мелькавших ног к спасительному тротуару _ прочь от разгневанных демонстрантов. Чей-то ботинок угодил ему в губу и рассек ее. Во рту он со страхом ощутил солоноватый вкус крови.

Теперь Шкряблов думал только об одном _ поскорее выкарабкаться живым из плена ожесточившейся толпы и убежать домой.

_ Ну, ладно, товарищи, хватит! Пускай Иуда метёт на все четыре стороны, пока живой! _ расслышал он голос из толпы.

От Шкряблова отступились. Весь дрожа и взглатывая соленую слюну, он поднялся на ноги. К нему тут же подступила сухонькая старушка со сморщенным, как вялое яблоко, личиком, и, угрозливо тыкая в грудь костистым крючковатым пальцем, выговаривала:

_ Они, супостаты, разорили всю нашу Расею! Внучка моего Коленьку в девятнадцать леточков в Чечне загубили, а ты, за них взаступ пошёл! И чей же ты такой, поганец, есть? Христопродавец окаянный!

Обходя старушку и опасливо озираясь по сторонам, Шкряблов выбирал, в какую сторону драпануть, и тут увидел, что к нему приближаются два милиционера. По соседству, в арке, соединяющей два дома, стояла» милицейская машина, а в ней (он успел рассмотреть) сидел взлохмоченный, без шапки Костя. Шкряблов заторопился туда со спасительной мыслью: там его не тронут. В этот же момент, неподалёку, справа, мелькнуло и скрылось в толпе любопытствующих испуганное лицо Ревина.

 

 

 

ЖЕСТОКОСТЬ

 

В телеграмме от дяди Даниила было всего два слова «Приезжай прощаться». Жестко, неотвратимо, как выстрел дуплетом в упор. На следующий день я был у него в деревне. Похудевший, усталый, он сидел на кровати. Как-то виновато и медленно повернул ко мне голову, остановил заторможенный взгляд, слабо ответил на приветствие. Кисти рук, как перебитые крылья, висели меж колен. Я подошел к нему, взял за обе руки. Были они холодны, и тепло мое не принимали.

_ Вот, племяшек, подошел и мой черед.

К вечеру, по просьбе дяди, я истопил баню, попарил березовым веничком его исхудалое до подростковой легкости тело и почти на руках отнес домой.

За ужином дядя попросил плеснуть ему в чай полстопки водки. Тонкая прозрачная розовость покрыла его сухое лицо, глаза чуть ожили.

_ А теперь поговорить надо. Пора подошла, _ сказал он и начал нетерпеливо, с передыхами свой рассказ.

* * *

В деревню Бушуй в феврале двадцатого года вошел белогвардейский отряд во главе с офицером Скрипнико вым. Конный разъезд при вступлении в деревню открыл стрельбу из винтовок. Шальная пуля угодила в паз между бревнами одного из домов и убила молодую женщину с дитем, которого она кормила грудью.

Скрипников ходил по деревне в длинной шубе-борчат ке, перехваченной ремнями, с наганом и саблей по бокам, в высокой смушковой папахе, не умещавшей под собой метёлку его буйного чуба.

Из соседней деревни Игнатово колчаковцы прихватили с собой в устрашение другим деда с шестнадцатилет ним внуком. Взяли их за то, что сын деда ушёл в партизаны. Паренька привязали вожжами к саням, тащили волоком по дороге. Вначале он бежал за санями, в которых сидел дед под охраной двух солдат, а потом упал и колотился всю дорогу о закаменевшие на морозе конские говяки.

Старик не мог вынести страданий и тронулся умом, беспрестанно осматривался кругом, шарил руками, все будто искал что-то и беспрестанно бормотал:

_ Яшенька, где ты? Иди ко мне, внучек. Я тя согрею...

На следующий день кровавая десница карателей ударила и по Бушую: к вечеру на задах расстреляли родных братьев моего деда _ Константина и Григория _ за то, что накануне они ездили в качестве выборных представителей в волостное село на собрание. Жена Григория, Лизавета, попросила карателей не стрелять в лицо, чтобы потом не боялись ребятишки. Стрельнули его в затылок, на выходе пуля вынесла ему почти все лицо _ целыми остались только лоб да подбородок Полгода после этого приходила в себя Лизавета.

Два дня не давали беляки убирать казненных. Когда на третий день родственники их все-таки похоронили, Скрипников приказал всыпать каждому ослушнику по пятьдесят плетей.

В тот же день, утром, пятеро верховых колчаковцев выехали на мельницу, расположенную в пятнадцати километрах от деревни на реке Кеть: кто-то донёс Скрипникову, что мельник Иван Ефремович Зырянов был красным активистом.

Через час с небольшим каратели были на месте. Жена мельника, Авдотья, бросилась с воплями к ним в ноги, молила о пощаде, хватала за руки и полы. Её несколько раз хлестнули плёткой и затолкали обратно в избу. Тратить патроны на мельника не стали. Увидели невдалеке, пониже слива, прорубь, подвели к ней, повернули лицом к воде, ударили прикладами по спине и затылку _ упал оглушенный мужик в прорубь и скрылся подо льдом. Перекурив, палачи повскакивали на лошадей _ и в обратный путь. Как только каратели скрылись, выползла из дому ополоумевшая Авдотья, с трудом, как на чужих ногах, добралась до проруби, согнулась над ней и заголосила, прося у Господа Бога смертушки.

...Но мельник, задернутый течением под лед, благодаря полушубку, сразу не пошел на дно. А когда понял, что произошло, то встал на ноги. Уровень воды в реке к концу зимы спал, и теперь между водой и льдом образовалось полое пространство, так что дышать было чем. Течением реки несло его прочь от проруби. Скоро он увидел впереди просвет _ то была полынья. Ему повезло: он добрался до полыньи и, ухватившись с правого края, ближе к берегу, выкарабкался на лед. Мельник чуть не ослеп от яркого солнца и блескучего снега.

Не сразу увидела Авдотья спешащего, вязнувшего в снегу мужа. А когда увидела, то упала с испугу и на четвереньках поползла к дому.

...Выходила, чуть ли не на руках вынесла с того света Авдотья своего Ивана. Отпаивала кипяченым молоком в перемеси с медвежьим салом и медом. Каждый день до накала протапливала печь, прогревала до исхода горячей простудной трясучки и подняла на ноги.

Минуло с той поры больше десятка лет. Установилась в новой России советская власть. С кровью, бедами и со слезами прошла коллективизация. И в эту самую переломную пору приехал в Бушуй на секретарскую должность в сельсовет некто Березин Савватей Ильич по направлению из центра. В работе он оказался человеком толковым, в любом канцелярском деле разбирался быстро, ухватисто. Сразу же приглянулся новый секретарь сельсоветскому и колхозному начальству. Всё бы ничего, но только странно повел себя новый бушуец: ни с кем близко не сходился, поздно вечером из дома не выходил. Да и внешне выглядел отлично от других мужиков: голову стриг наголо, усы и бороду не носил. И еще одну немаловажную деталь стали примечать за ним бушуйцы: вечерами при огне никогда не садился против окна, а всегда в простенок. И пополз по деревне шепоток-догадка: похож де выправкой и статью приезжий секретарь на колчаковского офицера Скрипникова. Но была и закавыка: если это действительно он, то зачем же приехал в Бушуй, где оставил в народе палаческую память о себе? Может, не помнил во хмелю, где безоглядно губил человеческие жизни? Решили выбрать подходящий момент и проверить. Попросил как-то Березин выписать с колхозного склада муки. Председатель посоветовал смолоть ее на колхозной мельнице. Дал для такого случая и подводу. И в тот же день, вслед за Березиным выехали на мельницу в вечерних сумерках трое верховых с ружьями. К месту прибыли в полной темноте. В окне мельникова дома горела лампа _ знак того, что Березин на месте и всё идет, как было договорено.

Березин, мельник Иван Ефремович и помольщик Маркушка-Юдушка лежали на нарах, отдыхали. Маркушка, мужичонка никудышный и пронырливый, приехал на день раньше секретаря, поставил в речке сети и задержался до утра, чтобы на зорьке вернуться с уловом.

Неожиданно в избу вошли трое вооруженных в сетках от комаров, так что узнать их было нельзя.

_ Скрипников, руки вверх! _ сразу громко скомандовал один из них. Березин испуганно вскочил с поднятыми руками и тем самым выдал себя. Не дав одеться, босого, его вывели во двор.

Смерть Скрипников принял достойно, о пощаде не просил, в ногах не ползал. На вопрос, кто же донёс на казненных им бушуйцев, ответил:

_ Разве теперь вспомнишь? Вон ведь сколько натворили. И еще сколько натворим, мужики! Образумь нас, Господь.

В осенней таёжной мгле грохнули и раскатисто отдались далеко вокруг три выстрела.

Когда стрелки уехали, Иван Ефремович вышел из избы, осветил фонарем место казни. В мокрой, росной траве под березой лежал Скрипников. На белой исподней рубахе его, на груди, рваными звездами горели три сквозные раны.

_ Седлай лошадь и скачи в деревню, _ приказал мельник Маркушке. _ Доложишь начальству. Да не напутай, смотри. Нас-то ведь тоже потрясут.

Маркушка заскулил, запаниковал, но мельник припугнул, что тогда поедет сам, а его оставит здесь с покойником до утра. Маркушка подчинился и уехал.

На следующий день Ивана Ефремовича и Маркушку-Юдушку увезли в райотдел НКВД на допросы, продержали две недели и выпустили. Расстрельников Скрипникова не нашли. Тому была своя, скрытая причина: начальник НКВД Крайников, сам в прошлом красный партизан, знал обо всём, и скоро дело прекратилось.

* * *

Предчувствовал ли Иван Ефремович, какой коварный поворот готовила ему судьба? Через четыре года после расстрела Скрипникова арестовали его по ложному доносу, осудили, как врага народа, по пятьдесят восьмой статье и расстреляли...

Позже бушуйские мужики узнали, что донёс на Ивана Ефремовича Маркушка-Юдушка. По какой причине? Может, просто из природной подлости, может, хотел доказать советской власти свою гражданскую бдительность и отмести от себя подозрительность за прошлые грехи, о которых пока еще никто не знал.

После раскрытия доноса решено было Маркушку-Юдушку прикончить. И пала по жребию нелёгкая участь свершения этого приговора на молодого секретаря колхозной комячейки Даниила Пахотникова _ моего дядю.

Как ни тяжело было больному восьмидеся титрехлетнему Даниилу Марковичу повествовать об этом, он рассказал всё без утайки, как на исповеди, словно освободил в этом покаянном признании свою душу от того тайного греха, который, видно, мучил его много лет

Заключительный аккорд всей этой истории я окончу словами самого дяди:

_ Произошло это в конце сентября. Вечер был холодный, моросил дождик. Быстро доскакал я до пасеки. Привязал коня в осиннике подальше от избушки, а сам пошел к Маркушке. Только перешагнул порог, он сразу всё понял. Давно, видать, ждал расплаты. Испугался, обмяк и повалился на топчан, где сидел.

_ За что, _ спрашиваю,_ дядьев моих Константина и Григория загубил?

Вопрос-то был с подвохом. Мы ведь точно-то не знали, а только подозревали, кто донёс на них колчаковцам.

_ Отвечай, как на духу. Кайся, пока живой!

И что ты думаешь? Признался во всем. С топчана сполз на пол, за ноги начал хватать, пощады просить. Замотал, иуда, головёнкой, ладонями начал заслоняться. Даже обмочился со страху. Неделю после этого не садился я за стол, брезговал едой. По три раза на дню руки мыл. ...К полуночи дяде стало хуже. Утром я побрил его, протер лицо горячим влажным полотенцем и одеколоном. От еды он отказался и только в полдень, когда отпустило, попросил стакан горячего чая. К вечеру ему снова стало хуже. Он едва-едва прошептал:

_ Отхожу я, племяшек. Не мешай.

Мелкая слезинка-просинка выкатилась из-под века и остановилась на его виске. Я вышел на улицу...

Ушел из жизни еще один, может быть, последний представитель того боевого поколения, которое уверенно, с надеждой не только строило, но и героически защищало эту жизнь. И эту жизнь теперь так легко и бездумно, как в детской игре, рушат и ломают взращенные и выученные ею же перестройщики.

* * *

Со смертью дяди Даниила трагическая цепь, начавшаяся в кровавом феврале двадцатого года, не замкнулась. Ветры разрушительных реформ снова собирают над Бушуем недобрые тучи, сеющие на землю черные семена разора и смуты.

Одна за другой долетают в почтовых конвертах печальные бушуйские вести: закрыли из-за отсутствия денег больницу и библиотеку, сгорела из-за чьей-то халатности колхозная ферма с телятами, молодая неработаю щая мать сожгла в печке новорожденную дочку, разгневанные бабы разгромили два винно-водочных ларька, всосавших в алкогольный омут их мужей, а хозяйчик едва спасся на японском «джипе» от неминуемой дикой расправы.

Словом, в ожидании гибельного исхода живёт деревня в полупьяном разгульном угаре, а председатель не знает, как хоть бы наполовину провести приближающийся сев: новой техники нет, старая в развале, горючего приобрести не на что. А тут еще появился смутьян-алкашонок Егорка-Юдушка, внук приснопамятного Маркушки-Юдушки. Требует своего пая из колхозной землицы, чтобы продать ее и пожить не хуже господ-миллионеров. Говорят, что уже и объявление о продаже в газетах напечатал. Мужики, что потрезвее и поумнее, крепко поколотили пьянчужку-торгаша, предупредили, что если не заглохнет, то навеки-вечные успокоят. Последняя же новость и вовсе несуразная: объявились в районе три дюжих молодца, собирающих подписи за некоего господина-миллиардера, возжелавшего побороться на ближайших выборах за губернаторское кресло. И платят за каждую подпись щедро.

И поневоле вспоминаются последние слова белого офицера Скрипникова, ещё вон когда узревшего грядущие беды:

_ Что же мы натворили?! И ещё больше натворим, мужики. Образумь и спаси нас, Господь!

 

 

 

СУДЬБА ТАКАЯ

 

Шестидесятисемилетний Гавриил Павлович Зырянов перенес сложную операцию на желудке и пять дней после нее пролежал в реанимации. На второй день после операции к нему подошел заведующий отделением _ мужчина лет тридцати пяти-тридцати семи примечательной, выразительной наружности: блондин с густой закудрявлен ной шевелюрой и черными, смородинными глазами. Он внимательно осмотрел рану, о чем-то тихо переговорил с оперировавшим хирургом, затем спросил Гавриила Павловича, кажется, совсем о несущественном и даже неприличном: отходят ли газы. Гавриил Павлович смущенно кивнул.

_ Тут стесняться не надо. Это сейчас очень важно для вашего выздоровления. И пока поберегитесь, резко не двигайтесь и не перетужайтесь. Динамика лечения у вас хорошая. Поправляйтесь.

За четыре дня заведующий еще дважды подходил к больному. Это импонировало тому и вызывало ответное чувство благодарности. Вместе с тем в душе его зародилось и постепенно усиливалось необъяснимое и смутное предчувствие чего-то важного. Порой ему казалось, что этого внимательного черноглазого блондина он когда-то уже видел и что в лице его есть что-то знакомое.

* * *

Ливень хлестал всадника слева, гремел по его задубевшему дождевику, ручьями стекал с поднятого капюшона на лицо и грудь. Всадник время от времени похлестывал жеребчика коротенькой плеткой, торопя на быстрый ход, но тот скользил по раскисшей дороге, разъезжаясь и оседая на задние ноги.

Перед Акулькиным ручьем жеребчик зауросил, не решаясь вступить в бурлящий по мостку поток. Верховой жиганул его плеткой так, что тот вздыбился и перемахнул на противоположный берег, но неудачно: передние ноги скользнули, всадник вылетел из седла и метра три прокатился вперед по грязи. Соскочив, ощупал коня и себя, облегченно вздохнул: слава богу, обошлось без травмы. Дальше он пошел пешком, держа жеребчика в поводу. Шел он не разбирая дороги: теперь ему, насквозь промокшему и грязному, было все равно.

Поднявшись на увал, путник увидел слева огонек, который едва-едва брезжил сквозь дождевую темень. Он догадался, что огонек горел на райпотребсоюзовской пасеке, горел так тепло и призывно, что путник свернул с дороги и пошел на него прямиком по нескошенному полю. У пасеки его встретил сердитым лаем пёс. Тотчас открылась дверь, и на крыльцо вышла женщина с керосиновым фонарем. Она прицыкнула на пса, тот угодливо вильнул хвостом и скрылся в конуре.

_ Кто здесь?

Путник подошел ближе и опустил капюшон.

_ Гаврила Павлович? _ удивилась женщина. _ Здравствуйте!

_ Здравствуйте, Ирина.

_ Ой, я сейчас!

Она скрылась в избушке и тотчас выскочила обратно в накинутом на голову и плечи плаще.

_ Проходите скорее в тепло. Коня я поставлю под навес и свежего сенца брошу.

Ирина работала на пасеке вместе с отцом, а неожиданный гость был следователем районного отделения милиции. Возвращался из командировки.

Гавриил Палович поднялся на крыльцо, но войти в избушку не решился: под ноги ему натекла с дождевика лужица воды.

_ Пойдемте же скорее, а то простынете! _ торопила гостеприимная хозяйка, вернувшись из-под навеса.

В избушке на самодельном дощатом столе горела керосиновая лампа и лежала открытая книга. Справа от двери стояла русская печь с плитой. От нее до противопо ложной стены тянулась длинная занавеска, делившая избушку надвое: как бы прихожую и кухню. Напротив печи, слева, стоял у стены топчан с постелью. Такой же топчан и маленький столик с посудой виднелись за занавеской.

_ Вчера накачали четыре фляги меду. Отец увез сдавать, а я сторожить осталась, _ пояснила Ирина.

_ Хочу попроситься у вас переждать эту непогодь.

_ Да куда же в такую мокрень! Тут и говорить не об чем. Вон на отцовской постели и отдохнете, _ при этом Ирина указала на топчан, стоявший в прихожей и продолжила: _ Вам надо бы умыться и переодеться в сухое. Отцовой одежей не побрезгуете?

_ Да что вы, спасибо!

_ Тогда я сейчас что-нибудь выберу.

Скоро она вынесла из-за занавески и подала Гавриилу Павловичу чистые штаны и рубаху.

_ В сенцах помоетесь и переоденетесь. Я сейчас водички теплой приготовлю.

Она вынесла в сенцы большую кастрюлю с водой, и было слышно, как переливала ее.

_ Все готово, _ вернувшись, сказала она. _ И вот вам полотенце.

В сенцах Гавриила Павловича ждала шайка с парящей водой и рядом с ней на табуретке горящий фонарь и мыло. Гавриил Павлович с удовольствием вымыл лицо и ополоснулся весь, потом до теплоты протерся полотенцем. Воду из шайки вынес и выплеснул с крыльца. Гроза продолжалась. Где-то за спиной трескуче блеснула молния и раскатисто прогрохотал гром. С крыши шумными струями лил дождь.

Посвежевшим и бодрым вернулся Гавриил Павлович в избушку. Ирина успела переодеться в бордовую кофточку с короткими рукавами. Ее густые черные волосы были гладко зачесаны и собраны на затылке в валик. Влажными смородинками поблескивали глаза. Гавриил Павлович невольно загляделся на нее. Она уже успела и ужин приготовить. На столе среди тарелок со свежими и малосолыми огурцами, розовыми дольками помидор, пересыпанных мелко накрошенным укропом и зеленым луком, и глубокой миски с медом стоял графин с янтарным напитком.

_ Это медовуха, _ пояснила Ирина. _ Отец сам ее пьет и друзей угощает из таких вот чумашков, _ она повертела перед Гавриилом Павловичем небольшой четырехугольный кузовок, сделанный из цельного берестяного листа. Края его были загнуты уголками наружу и связаны берестяными же ремешками.

Ирина налила гостю полный чумашек, себе _ половину.

_ За ваше здоровье, Гаврила Павлович.

_ И за ваше тоже, Ирина. Давайте за нас обоих.

Приятнее и вкуснее многих вин показалась ему медовуха, а еще через несколько минут почувствовал _ и крепче. Греющим током растекалась она по всему телу, пьянящей волной ударила в голову. Гавриилу Павловичу стало хорошо и захотелось в благодарность погладить Ирину по волосам, блестевшим в ореоле сияющих завитушек. После второго чумашка это желание настолько усилилось, что он не мог удержаться, потянулся через стол и коснулся ее руки выше запястья. Она не отдернула руку и не упрекнула его, а лишь замерла.

_ Ирина, дорогая... Он встал, обошел стол, приблизил ся к ней, обнял и страстно поцеловал в ответные горячие губы…

Утром Ирина попросила его уехать пораньше, чтобы не встретиться с отцом.

Промытое ночной грозой небо было светло и ясно. В его лазоревой выси играло в соломенных лучах солнце. Гавриил Павлович вел коня в поводу. Ирина шла рядом. Роса на травах еще не обсохла и омывала им ноги. Когда они вышли на проезжую дорогу, она остановилась, потупилась. Гавриил Павлович увидел на ее дрожащих ресницах росинки слез. Он, человек уже семейный, не мог в утешение дать никаких обещаний, да она сама все понимала и не ждала их. Потом она порывисто обняла его, поцеловала в губы, щеки, подбородок и, оторвавшись, быстро пошла обратно. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась за зелеными облаками черемуховых кустов. Жеребчик, видимо почуяв расстроенное состояние хозяина, протяжно и звонко заржал. У Гавриила Павловича сжалось сердце.

* * *

Шли дни и месяцы после той памятной ночи на пасеке. Гавриил Павлович ни на день не забывал Ирину, но больше встреч у них не было: она всячески избегала их, а он не имел права настаивать. На следующий год в апреле Ирина родила мальчонку _ светловолосого кудряшика с черными, как спелые смородинки, глазами. Волосы были отцовские, а глаза _ материнские. Назвали малыша Александром.

Когда Саша подрос и стал бегать на улицу, кто-то из ребятишек по злости обозвал его суразом. Смысл этого слова мальчик не знал и спросил у матери. Она, пряча слезы, прижала его к себе и как могла утешила и попросила больше с плохим мальчиком не играть. Но этим дело не кончилось. Нет-нет да кто-нибудь из сверстников обзывал его этим оскорбительным словом.

* * *

Прошло пять лет с той памятной ночи на пасеке.

Было начало августа. Стоял ясный, погожий день. Гавриил Павлович по дороге на обед встретился с ними на тротуаре. Оба они выглядели нарядно: на ней было белое в черный горошек платье, на нем _ белая рубашка и коричневые шортики.

_ Здравствуйте, Гаврила Павлович, _ поприветство вала его Ирина, когда они сошлись.

_ Здравствуйте, дорогие.

В горле у него перехватило, и голос осел. Мальчик с затаенным ожиданием смотрел на него.

_ Мы завтра уезжаем к тете в Минусинск. Она овдовела и теперь живет одна. Зовет к себе насовсем.

На ресницах Ирины задрожали слезинки, как и в то незабвенное утро на пасеке.

_ Вот встретили вас, чтобы проститься.

Она торопливо порылась в сумочке, достала новенькую расческу и подала ему со словами:

_ Это от нас на память. Как раз по вашим волосам.

Ошеломленный, он молча и растерянно стоял перед ними.

_ Ну, мы пошли. Попрощайся, сынок, с дядей.

Ирина легонько подтолкнула Сашу к Гавриилу Павловичу. Тот нагнулся, обнял и поцеловал сына.

_ Счастливо вам оставаться, Гаврила Павлович. Теперь, поди уж, и не увидимся.

Она подала ему горячую дрожащую ладошку, взяла сына за руку, и они ушли.

Холодным и мерклым показалось Гавриилу Павловичу в тот час сияющее, веселое солнце.

* * *

Однажды, когда Гавриил Павлович начал поправлять ся и ходить по больничному коридору, непроизвольно остановился у двери с табличкой _ «Заведующий гастроэнтологическим отделением Сумкин Александр Гавриилович, врач высшей категории, кандидат медицинских наук». Гавриил Павлович несколько раз прочел эту табличку. Сумкин Александр Гавриилович... Что-то в этом имени показалось знакомым. Уж не в нем ли крылась тайна волновавшего его предчувствия? И чем дальше шло время, тем больше думал он об этом. И вот как-то в предутренней бессоннице его будто кольнуло в сердце _ не есть ли этот добрый и заслуженный доктор тот самый мальчик в белой рубашке и коричневых шортиках, с которым прощался тридцать два года тому назад?! И ему сразу вспомнилась Ирина с дрожащими слезинками на ресницах и он, пятилетний мальчик с ожидательным взглядом чистых черных глаз, и скромный подарок _ расческа.

За день до выписки из больницы Гавриил Павлович зашел в большом волнении в кабинет заведующего отделением и попросил несколько минут по личному делу.

_ Садитесь. Я вас слушаю.

_ Вы жили в Минусинске?

_ Да, жил.

_ Я знал вашу маму, Ирину Яковлевну. Она жива?

Лицо Александра Гаврииловича опечалилось, глаза погрустнели, и он тихо ответил:

_ Мамы нет уже два года.

Гавриил Павлович задвигал ладонями по коленям, словно искал чего-то. Лицо его погасло, будто легла на него тень от Невидимой тучки. После скорбной паузы он попросил:

_ Будете на могиле матери, поклонитесь, пожалуйста, от меня.

_ Простите, вы...

_ Зарянов Гавриил Павлович. Прощайте. Храни вас Бог.

 

 

 

РОЗА В МУСОРЕ

 

Насыпную хижину они сколотили из обломков досок и картонных ящиков, собранных тут же, на свалке. Печку сложили из колотых кирпичей, выбранных из строитель ного мусора. Вначале спали на сдвинутых ящиках, накрытых картоном. Со временем нашли в необозримом свалочном хламе старые железные кровати, привезенные скорее всего из какого-нибудь общежития или интерната. Нашлось немало и тряпичного барахла, из которого сгоношили маломальские постели. Нашли старый стол с исковерканной и прожженной столешницей и старые стулья с изорванным дерматином. В общем, постепенно обустроились в своей лачуге. Жило тут их трое, старый, обросший серыми, как пакля, волосами дед Митрий, ворюга и уголовник Дрыгин и опустившийся художник Станислав Иванович. У первых были прозвища _ Мотя и Дрыга. Художника звали кратко, по имени _ Стас. Постепенно, без разборок, как бы сам собой, сложился у них иерархический уклад взаимоотношений. Дед Мотя из-за слепоты почти не ходил в город, и ему вменили в обязанности работу на месте _ заготовку дров, поварские дела, уборку в хижине и вокруг нее. Стас же должен был ежедневно приносить из города по булке хлеба. Ее он покупал за собранные и сданные бутылки. Иногда, скопив за несколько дней немного деньжат, покупал и приносил пакетик сахару. Дрыга же промышлял в другом плане. Он скрывался на несколько дней и возвращался с рюкзаком и сумкой, полными подвальной дачной провизии, _ картошки, банок с вареньями и соленьями.

Иногда с целью контроля на свалку наведывалась милиция. Не забывала заглянуть и в хижину. Обихоженные и любопытно-веселые милиционеры проверяли у бомжей документы, какие у кого были, грозили подогнать бульдозер и сгрести хижину в кучу, но все оставалось на грани угрозы. И только однажды увезли с собой Дрыгу, но через пару дней он вернулся по-хмельному веселеньким: грехов не нашли и выпустили, а на рынке он встретил двух корешей по зоне, те его угостили и на прощанье отстегнули стольник _ знай, мол, наших.

За небольшой горушкой от свалки, в лощине бил из-под черемуховых кустов родник. Летом к нему вытаптывались от соседних дачных поселков тропинки _ жители их ходили сюда с бидончиками и ведерками за хрустальной ледяной водицей. В хижину воду должен был приносить дед Мотя, и он пробовал ходить к роднику, но сослепу терял тропинку и блудил. Эту обязанность взял на себя добровольно художник.

Вот так и текла жизнь этих трех отверженных мужиков, трех бомжей.

Однажды художник, пожалев приболевшего деда, пошел собирать на свалке дрова. Душный летний день тянулся к закату. С запада по небосклону собирались тучи. Раскаленный, жгучий диск солнца коснулся их края и зажег его багровым разливом, алая кромка которого, опускаясь, постепенно густела, наливалась тяжестью, угрожая скорой грозою. В ожидании ее воздух остановился, и все кругом затихло. Стас наклонился за очередным обломком доски и замер: прямо перед ним из мусора и хлама поднимался цветок. Алые лепестки его, собранные в чашечку-бутон с желтым кружком на донышке, изумили художника. Он завороженно смотрел на это нежное, чистое чудо, проросшее в свалочном хламе, поднес к цветку ладонь, но не коснулся, а только на расстоянии будто погладил его.

Закатный небосклон все больше и больше темнел от наплывающих туч, и вот они уже кучно зашевелились, наползая друг на друга и надвигаясь грозовой сумеречью на город. Художник забеспокоился, надо было немедленно уходить, чтобы успеть укрыться в хижине от грозы. Но он медлил. Ему казалось, что если он сейчас уйдет, то цветка больше не увидит: его могут согнуть и вбить в замусоренную землю ливневые струи, или, даже если цветок сохранится, потом просто не найдет его в однообраз ном свалочном пространстве. Чтобы не потерять место, художник воткнул рядом в землю расщепленную доску _ по ней он потом найдёт цветок. И только после этого пошел в хижину. Гроза настигла его у порога и успела хлестнуть первыми дождевыми струями. Уже через несколько минут и небо, и свалка с хижиной, и все окрест потонуло в громовом грохоте и шумящем ливне. Приглушенные низвергающимися с небес потоками воды трескуче стреляли молнии, потрясали землю орудийные раскаты грома.

Постепенно грозовой шквал ушел дальше на восток, и вслед за ним наладился ровный негустой дождь. Он неторопливо и монотонно поливал землю, обмывая обвянувшие травы и деревья. Художник неотрывно смотрел в приоткрытую дверь на только что бушевавшую и теперь уходящую грозу.

_ Отойди, а то шарахнет молнией, и сыграшь в ящик, _ предупредил Дрыга _ Помню, у нас в деревне пастушонка прямо середь поля насмерть хлестануло. И не откачали.

Стас не ответил: он сейчас думал о нежном алом цветке, незащищенно принявшем на себя налетевшую грозу.

В полночь художник вышел из хижины по малой нужде. Дождя уже не было, но звёзды не просматривались. Земля и небо были слиты в единый кромешно-непрогляд ный мир. И от этой глухой аспидной мглы художнику стало не по себе. Он зябко передернул плечами. «Как же он там один в этой мертвой мгле?» _ как о живом подумал он о цветке.

Утром художник поднялся первым и раньше обычного взял нож и вышел наружу. Через полчаса вернулся обратно, мокрый и грязный по колени, с цветком в ржавой жестяной банке. Недалеко от хижины он раскопал участок земли и посадил туда цветок, огородил его старым ящиком без дна. А когда дед и Дрыга проснулись, показал им цветок и попросил поберечь его, не тронуть по нечаянности. Дед обрадованно дивился чуду-цветку, а Дрыга хмыкнул и спросил:

_ И чо ты будешь делать с им?

_ Я срисую его. Вот найду краски и срисую. И тебе понравится. Вот увидишь.

Денег на дорогие краски Стас не нашел, но его выручил старый товарищ по ремеслу _ дал набор тюбиков с красками и пару кистей. Кусок ДВП вместо холста нашел на свалке.

Сюжет задуманной картины был прост: на переднем плане почти во всю полуметровую высоту листа прорастал из хлама цветок с раскрывшимся алым бутоном, на дне которого влажным зрачком выглядывал желтый околоцветник. На нем сверкающей алмазинкой искрилась росинка. Вдали среди всхолмленной равнины сидел на камне одинокий старик в белой рубахе. Над ним кружило черное воронье.

Какую же мысль вложил художник в картину? Начало и конец в едином? Расцвет и угасание? Вечный жизненный круговорот? А может, что-то другое? Пусть каждый найдет свой ответ.

Три дня без устали работал Стас над картиной, не ходил в город и не приносил хлеба. Дрыга возмутился и хотел проучить его, припугнуть, но тот никак не отреагировал на угрозу и даже на минуту не отошел от картины. Дед Мотя заступился:

_ Ты погоди, не пужай! Вишь _ он художник! Вот продадим картину и, может, на месяц жратвы накупим,

Дрыга отступился.

Закончив картину, Стас залег в постель и проспал почти сутки. Когда картина просохла, он привел себя по возможности в надлежащий вид: переоделся в выстиранные брюки и рубаху, промыл в родниковой воде закольцевавшиеся нечесаные гриву и бороду. Они черным хмелем обвили его смуглое лицо, придав ему схожесть с цыганом и изобличая в нем человека в некоторой степени необычного, богемного вида. Он завернул картину в газеты и ушел с ней в город. На ночь не вернулся, а заявился только на следующий день. За плечами у него горбился полный новый рюкзак, в правой руке он нес большую коробку, перевязанную шпагатом. Дед Мотя радостно встретил его у порога, принял сумку и помог снять рюкзак. Он сразу обо всем догадался и, суетясь около Стаса, приговаривал:

_ Вот и мы не хуже других Не хуже, не хуже! Вишь, талант-то у тебя какой!

Цветок бомжи берегли, поливали и ухаживали за ним до самых морозов.

 

 

 

СЛЕД НА СНЕГУ

 

Эту поляну в сосновом бору для тайных свиданий Василий и Аня выбрали давно и приходили сюда в любое время года. От электрички добирались пешком, вначале около километра по малоезжей дороге, потом от сворота еще с полкилометра _ летом по нехоженой траве, а зимой (как на этот раз) вброд по снегу.

Когда добрались до места, Василий смахнул с облезшей осиновой валежины снег.

_ Садись, Аня, отдохни. Я схожу за соломой.

_ И ты передохни, а то, вижу, устал, _ она вытерла носовым платочком пот с его лица. _ Я тоже с тобой пойду

_ Тогда будешь ступать за мной след в след, чтобы не набрать в сапоги снегу

_ Ты жалеешь меня?

_ Жалею.

После коротенькой передышки он достал из рюкзака бечеву, и они пошли через лес к видневшемуся полю. По дороге он остановился, показал на сдвоенные следочки в снегу, пояснил:

_ Это белка прыгала. Она где-то тут живет. В это время над ними раздался странный звук. Они посмотрели вверх.

_ А вот и она! _обрадованно показал он на старую сосну. _ Во-о-он, на обломанном сучке сидит.

—Ага, увидела! Ой, какая красивая. А глазки, как пуговички!

Белка опять заверещала и угрозливо застучала лапками по сучку.

_ Нас отгоняет. Здесь у нее в дупле гнездо, _ пояснил Василий.

_ Тогда пошли, не будем ее злить.

По кромке поля, на лесных закраинах, лежали вразброс кучки соломы под пушистыми снежными накидками.

_ Эти копёшки комбайнеры оставили специально для диких коз. Они здесь иногда пасутся, а в морозы и ночуют.

_ Добрые мужики.

Он набрал большой ворох соломы, умял и увязал в тугой тюк.

_ И мне дай.

Когда они вернулись на место, он настелил соломы на утоптанном снегу, спросил:

_ Хочешь зарыться в солому?

_ Хочу.

_ Тогда садись сюда.

Он обложил ее со всех сторон шуршащей золотистой соломой.

_ Ой, как хорошо-то! Иди ко мне!

_ Я сначала нарублю дров и разведу костер.

_ Ты же устал. Я вижу.

_ Дрова надо заготовить сейчас.

Скоро он принес длинную сухостоину, разрубил на поленья, затем разгреб снег под кострище, набросал на дно соломы и сухих веточек, сверху наставил шалашиком полешки и поджег. Костер сразу же занялся. Красные флажки весело затрепыхались и с треском побежали по полешкам. Он принес еще одну сухостоину и нарубил дров впрок.

_ Я приготовила место тебе рядом. Иди скорее.

Когда он сел, она заботливо подгребла солому ему к ногам и под бока, чтобы теплее было.

_ Расстегни куртку Я спрячусь у тебя под полой.

Василий расстегнулся. Аня уютно прижалась к нему. Он ощутил тепло ее дыхания.

_ Ты такой горячий. И сердце у тебя тук-тук. Укрой меня. Хочу подышать тобой. А ты помолчи пока.

Он укрыл ее полой, погладил завитки волос из-под шапки и вихрастую челку. Она поцеловала его в ладонь.

_ Посмотри на огоньки. Они, как живые, порхают и трепещут, _ сказал он.

_ Правда, красиво! А я думаю о тебе

_ Расскажи, что думаешь.

_ Сочинила стишок при белочку и про нас.

_ Прочитай.

_ Смеяться не будешь?

_ Прочитай скорее.

_ Тогда слушай:

Белочкин след на снегу

весной ручейком убежит.

А я без тебя не могу,

мне без тебя не жить.

Он все сильнее прижимал ее к себе.

_ Ну, почему молчишь?

_ Очень хорошо. Я бы так ни за что не сумел. У тебя талант.

_ Поцелуй меня еще.

Он поцеловал ее в глаза, в щеки, в губы.

_ А почему нахмурился?

_ Про белочкин след грустно у тебя получилось. Это про всех нас, живых. Для каждого придет время вот так же, как белочкину следу, растаять и убежать ручейком в землю, навсегда исчезнуть. Печально, правда?

_ Давай о другом. Расскажи, чем вчера занимался.

_ Весь день дома сидел. Завод стоит.

_ Жена не догадывается, что мы встречаемся?

_ Мы с ней никогда не ссоримся. Она умница.

_ Я думаю, мы не виноваты, что у нас все так сложилось.

_ Я тоже так думаю.

_ А у сына как дела?

_ Его конструкторское бюро и базовый завод тоже остановили. Денег у государства нет на космическую технику. Сейчас на моем стареньком «Москвиче» коробки и мешки с продуктами по ларькам и павильонам развозит.

_ Господи, до чего дожили!

_ А как у тебя вчерашний день прошел?

_ Успешно сделала кесарево сечение, и спасла сразу троих: мать и двух близняшек _ мальчика и девочку. Отец весь день за дверью продежурил. А потом с радости принес мне букетик гвоздичек.

_ Я горжусь тобой, Анечка.

_ Давай обедать.

_ Картошки печеной хочешь?

_ Очень хочу.

Он достал из рюкзака несколько сырых картофелин, зарыл их в нагоревшие угли, сверху добавил дров.

_ Мы сегодня должны хорошо выпить. Я прихватил фляжку своего вина. Смородиного.

_ Ты меня им раньше угощал. Хорошее вино.

Через полчаса она расстелила на соломе газету, разложила на ней закуску. Он выкатил веточкой из костра испеченные картофелины, соскреб с них складником пригар, разрезал пополам.

_ Люблю запах печеной картошки. Как будто летом в поле.

Налил в складные стаканчики вина.

_ Первый тост за тебя, Аня.

_ За нас обоих.

После второго тоста он решил сказать ей то главное, что мучило его и что непременно расстроит ее.

_ Ты о чем-то задумался?

_ На днях уезжаю в экспедицию. В безлюдное место.

_ Но ты же будешь приезжать и писать.

_ Не смогу. Экспедиция закрытая.

_ Тогда я к тебе хоть на денек приеду.

_ Туда не доберешься. Только вертолет летает, да и то раз в полгода.

_ Ты расстроил меня. Придумай что-нибудь.

_ Уже думал. Ничего не получается.

_ Тогда откажись. Скажи, что нездоров. Ты и в самом деле неважно выглядишь.

_ Нет, нет. Я здоров. А отказаться не могу никак. Мы сегодня простимся.

* * *

Когда они вернулись в город и вышли из вагона, она грустно сказала:

_ Я провожу тебя вон до того скверика. Там и простимся.

Не догадывалась она, что прощалась с ним навсегда. Не знала, что неодолимая болезнь _ белокровие стремительно разрушала его, отсчитав ему наперед всего лишь несколько месяцев. Об этом он, скрывая свой недуг, настойчиво выпытал у бывшего одноклассника-врача после того, как прошел кучу анализов в онкологическом диспансере. Туда он был направлен терапевтом заводской медсанчасти еще осенью, когда почувствовал слабость и недомогание. Говорить Ане правду не хотел, чтобы не расстроить. На самом деле уезжал он к матери в деревню. Ему не хотелось, чтобы жена и сын и знакомые видели его бессилие перед болезнью и полную обреченность. Он решил умереть в родном доме при материнском уходе и тепле. И еще хотелось, пока хватит сил, походить по родным местам, проститься со всем, что было ему дорого и мило с детства.

_ Ну, вот тут и простимся, Вася. Ты береги себя там. Обещай.

_ Обещаю. И ты берегись.

Она всхлипнула, обняла его и обцеловала.

_ Иди теперь, иди, а я еще постою. Буду смотреть, пока совсем не уйдешь. Иди же, а то разревусь на людях. Храни тебя Господь.

Уходил он нехотя, тяжело.

«Если обернется вон у того деревца, то все будет хорошо», _ загадала Аня, выбрав метрах в тридцати от себя яблоньку. Он же остановился и обернулся раньше, в тот самый момент, когда она загадала. Она вздрогнула и напряглась, просительно прошептала: «Ну, миленький, обернись еще разок у яблоньки, ну, пожалуйста, обернись! Не пугай меня!» Он не обернулся. А она все стояла и смотрела ему вслед, пока он не исчез, не потерялся в людском потоке.

Короткий зимний день начал меркнуть.

Над лесной поляной к ночи взошла луна и осветила все окрест ртутным белесым светом. Из дупла вылезла белочка, чутко осмотрелась вокруг, прислушалась к тишине, соскользнула вниз и подскакала к тому месту, где недавно были люди, быстро обнюхала остатки еды, нашла кусочек замерзшего хлеба и убежала с ним к себе в дупло. На белом снегу отпечатались ямочками ее следы.

«Белочкин след на снегу весной ручейком убежит...»

 

 

 

ПОЗДНИЙ БУКЕТ

 

Мы с ней оказались за соседними столами. Она сидела боком ко мне И слава Богу, что бы я делал с собой, если бы она видела мое лицо? Я скрывал свое волнение. Ел, пил, разговаривал, как и все триста человек за санаторными столами, а сам, охваченный приятным волнением, незаметно ловил взглядом ее облик, ее движения, повороты, манеру держать ложку, вилку, стакан.

Особенно меня очаровали ее черные, как ночь, волосы. Перехваченные алой лентой, они роскошно струились на плечи, подчеркивая смуглый, матовый цвет ее лица.

Наверное, странной, нелепой была бы попытка выделить в ней что-нибудь одно, что больше всего бы нравилось. Она вошла в меня, как входит в грудь воздух при дыхании, и теперь жила во мне и днем и ночью, стала частью самого меня, и я уже не представлял свою жизнь без нее. Но я стеснялся и даже боялся встречи с ее черными глазами, похожими на спелые влажные смородинки. Но однажды наши взгляды встретились.

Я не скрыл восхищения, и она поняла это! Но и в ее глазах, как мне показалось, было тоже признание! Кажется, в тот миг мы оба перешагнули какой-то барьер, который разделял нас. Но всё-таки подойти к ней и заговорить я не решался: а вдруг она скажет что-нибудь такое, что навсегда проложит пропасть между нами.

Я был счастлив, что видел ее каждый день, что просыпался с мыслью о возможности снова видеть ее. О большем и не помышлял. И было отчего: ведь я уже перешагнул в пятый десяток, имел свои земные обязанности перед женой и пятнадцатилетним сыном, да и она наверняка была тоже связана семейными узами. По ее мимолетным взглядам я догадался, что она все поняла и была благодарна мне за это.

* * *

В то утро я проснулся, как и всегда за последнее время, в хорошем настроении, в предчувствии чудесного дня, сулившего встречу с ней. В комнате был белый полумрак. Вначале я решил, что проснулся раньше обычного, но когда глянул на часы, то ахнул: проспал почти лишний час _ стрелки подходили к восьми! Через двадцать минут по санаторному режиму _ завтрак.

На пороге в столовую я столкнулся со своими соседями по столу _ дружной семейкой из трех человек: папы, мамы и их двенадцатилетнего сынка. Они всегда и везде были вместе, весело жили и по всем статьям чувствовали себя счастливыми. Мне с ними было тоже легко и хорошо. Ну и слава Богу.

_ А вам подарили буке-е-е-тик! _ с многозначительной интонацией пропела мать семейства. Я не обратил на это внимания, пропустив мимо ушей.

Зал был уже пуст. И только в двух-трех местах доканчивали в одиночку свои завтраки такие же засони, как я. Таким пустынным, белым и гулким я не видел столовый зал никогда. В нем всегда было шумно, многолюдно и весело. Теперь же _ длинные пустые ряды белых столешниц и тишина.

На нашем столе, единественном в зале, желто-красным костерком горел небольшой букетик из березовых и рябиновых веточек, поставленных в стеклянный бокал. Но я не обратил особо внимания на него и тут же торопливо принялся за остывающий завтрак. И только когда выпил чай, повнимательнее посмотрел на букет. Он был подобран со вкусом, с чувством равномерного чередования двух гармонирующих цветов: светло-желтого и красного. И уж очень кстати из полыхающих листьев-язычков взметнулись вверх три белые метелочки вызревшей и высохшей до белизны незнакомой травы.

Букет был прекрасен!

Мне захотелось дотронуться до него, погладить чудесные листочки, и я коснулся их, пошевелил и увидел меж ними свернутую в трубочку бумажку. И у меня тут же, как озарение, мелькнула догадка _ это же записка! Я достал ее, торопливо развернул и прочел:

Утро последнее, утро туманное.

Только напротив вас нет.

Слово желанное, слово прощальное _

Этот осенний букет.

Листья осенние, но не печальные

Я вам на память дарю.

Встречи безмолвные, взгляды случайные

В памяти я сохраню.

Ирина.

Меня как будто обожгло, как будто обдало невидимой жаркой волной: эта записка была адресована мне! Это было открытое счастливое признание в любви! Боже, слава и слава тебе, одарившему нас этим счастливым, волшебным свойством _ любить и быть любимым!

Что же мне делать? Куда лететь? Конечно, к ней!

Я спрятал записку в карман, взял букет и помчался сначала к себе, чтобы поставить его на стол у себя в комнате, а потом полетел сквозь уже редеющий туман к тому корпусу, где она жила. Номера ее комнаты я не знал, вначале торопливо пробежал по всем трем этажам, потом спустился вниз и целый час промаячил в вестибюле, ловя каждое хлопанье дверью, каждый шаг входящих и выходящих. Но все оказалось тщетным: она не появилась!

Я едва дождался обеда и пошел на него сам не свой. Придумывал и отвергал разные варианты встречи с ней, боялся, трепетал, волновался до озноба и на обед пришел вконец измученным, истерзанным, с безвыходным решением _ пусть все будет гак, как получится.

Едва переступив порог столовой, я устремил свой взгляд на ее стол. Компаньоны были на месте, а ее не было Может, задержалась, может, приболела, может… Что же случилось?

Мои соседи-застольники были на месте. Мать дружной семейки внимательно, исподволь несколько раз глянула на меня, но ничего не сказала. Я молчал, без аппетита проглатывал свой обед, рассчитывая из за стола выйти одновременно с пожилой парой, сидевшей за одним столом с Ириной. На улицу вышел вслед за ней и сразу же нетерпеливо спросил:

_ Где Ирина? Что с ней?

_ Ирина сегодня утром уехала с первым автобусом.

_ Адрес ее у вас есть?

_ Нет, адреса не оставила. Знаем, что живет в Красноярске, а где _ Бог ведает.

Поблагодарив, я распрощался со стариками и ушел к себе. Еще недавно белое утро казалось мне чудесным и великолепным, счастливыми казались чьи-то потерянные в тумане голоса, а сейчас все померкло и угасло. Даже яркое, играющее солнце не радовало и казалось тусклым. Хандра и тоска одолевали меня. Я не находил себе места. Вечером, перед ужином, решил сходить в регистратуру, чтобы попытаться узнать там ее адрес. Но из этого ничего не получилось: я не знал ее фамилии и отчества. Еще же раз обращаться к пожилой паре не решился: стыдно было оказаться навязчивым, да и порядочно ли любопытствовать о человеке, с которым фактически ни разу не встретился в близкой беседе и который даже не знает твоего имени.

Дальнейшая жизнь в санатории без нее стала невмоготу, и через несколько дней я уехал домой. Там, в городе, мне казалось, я скоро найду ее.

* * *

Минуло с той поры, с того памятного туманного утра более десяти лет Ирину я так и не встретил, не нашел. Иногда думаю, благодарить или корить судьбу за то, что по ее непредсказуемой воле встретились мы случайно и совсем неожиданно разошлись. Если случайно, тогда зачем? А если по умыслу, тогда почему все так получилось? И не нахожу ответа Да и надо ли искать арифметическую гармонию и логическую стройность во всей нашей житейской невообразимой вязи и в повседневных перехлестах тропок, путей и судеб наших.

И может единственный логический штришок в этой светло-грустной истории _ моя любимая внучка Ирина, названная этим именем по моей просьбе и по моему настоянию. И теперь, когда гуляю с ней в хорошую погоду по городу и ощущаю в своей ладони ее маленькую теплую ладошку, то непременно вспоминаю и ту, далекую Ирину, с которой суждено мне было встретиться и прощальный букет которой не угас, горит до сих нор и светит мне оттуда, издалека, согревая своим теплым огоньком душу и сердце мое.

 

 

 

КТО-ТО МНЕ СУДЬБУ
ПРЕДСКАЖЕТ

 

В студенческой общежитской комнате Даша и Алина проживали вдвоём. Третьей была их однокурсница, но она жила у тёти и койку держала прозапас, на всякий случай и в общежитие наведывалась от случая к случаю.

Алина была красавицей. Даша сравнивала ее с пиковой дамой из колоды игральных карт: черные глаза, смоляные кудри до плеч, правильный прямой нос, полненькие чувственные губки. И фигурка, как точёная: ножки стройные, тонкая талия и соблазнительная рельефность груди и бёдер. Мужчины всегда засматривались на Алину, оборачивались ей вслед, Это видела Даша всякий раз, когда они шли вместе.

_ Красивая ты, Алина. Счастливая. Тебя все любят, _ сказала ей однажды Даша.

_ Не знаю. В народе и по-другому говорят: не родись красивой, а родись счастливой.

Такой ответ не удивил Дашу. Ей порой казалось, что красота подруги была какой-то незащищенной, порочно-соблазнительной и ненадежной. В ней угадывалась скрытая обреченность на измены, ревность и несчастья, И в этом обострённом девичьем предчувствии Даша была, наверное, права: красота даётся природой не только на счастье, но и на испытания. И в самом деле, очень красивые редко бывают счастливыми. Свою красоту Алина легко разменивала на временные материальные благополучия, без особого раздумья сближалась с крутыми парнями, пока не остановилась на сорокасемилетнем Антоне Марковиче Левине, по возрасту годного в отцы. Обычно по субботам, часов в шесть вечера, он подкатывал на импортной машине к общежитию, останавливался напротив Алиного окна и давал два длинных сигнала. Она неспешно собиралась и уезжала с ним на всю ночь. Возвращалась в воскресенье утром. С собой обычно приносила пакет с гостинцами, И на этот раз вернулась с полным пакетом.

_ Вставай, поешь. Вижу, как подвело тебя, _ сказала она Даше.

_ Не хочу,

_ Может, брезгуешь?

_ Просто не хочу.

_ Не дури. Я же всё вижу. Вставай, включай чайник.

Даша в самом деле была голодна. В сумочке у неё оставалось всего три пятирублёвых монетки _ на пару батонов, а до стипешки _ четыре дня. Она уже рассчитала, как проживёт это время: каждый батон будет делить на две равных части _ по одной на каждый день. Сахар, для чая, слава богу, ещё был.

В пакете у Алины на этот раз, кроме фруктов и сладостей, была бутылка вина, палка колбасы, брусок сыра и батон хлеба, «Наверное, для меня принесла»,_ подумала Даша с благодарностью.

_ Смотри, откажешься _ в форточку всё выброшу. Вставай!

Алина включила чайник и ушла в душевую _ единственную на весь этаж, Вернулась посвежевшая, в красивом махровом халате. Даша кожей чувствовала, что халат мягкий, тёплый и, должно быть, приятный для тела. Мокрые волосы блестящим антрацитом струились на плечи и за спину.

_ Сегодня этот сумасшедший старик сделал мне предложение, _ сообщила она.

_ Ну а ты?

_ Пускай радуется, что не прогоняю от себя.

_ Ты его совеем не любишь?

_ Фу! Какая любовь? Вот дотяну до диплома и сделаю ему ручкой.

_ Грешно ведь так-то.

_ Ты боговерная, что ли?

_ Наверное.

_ Сейчас никто ни во что не верит. Все твердят о боге, крестики понадевали, в церковь ходят. А кругом что творится?! Смотреть тошно! Пенсионеры и безработные в помойках копаются, а богачи с жиру бесятся. А есть и такие _ одной рукой богу молятся, а в другой автомат держат. И ты хочешь, чтобы я оставалась овечкой? Нет уж! И тебе советую: живи как все! Не береги себя для какого-нибудь воображаемого принца. Теперь таких нету! Кругом голый меркантилизм! Иногда мне кажется, что наступает конец белому свету!

_ Я так, Алина, не могу. По мне _ или никак, или только по-человечески.

_ Живи, как знаешь. Только медаль тебе за это не дадут, а то ещё и посмеются.

Алина начала готовить на стол. Нарезала и разложила в тарелки розовые и аппетитные кружочки колбасы, жёлтые пластинки сыра, душистые ноздреватые ломтики батона. Даша, как заворожённая, смотрела на всё это. С трудом сдерживала желание сейчас же наброситься на еду, сглатывала слюнки.

Алина между тем достала две рюмки, раскрыла высокую, в виде затейливой башенки бутылку вина, наполнила из неё две рюмки. Они заискрились рубиновым светом.

_ Ну, вставай. Хватит греть подушку.

Даша встала, умылась над раковиной, стоявшей тут же, в комнате, спросила:

_ Вино-то в честь чего?

_ А что, без причины нельзя?

_ Да нет, я просто так. А какое красивое вино!

_ Садись-ка поскорее! Я тебе кое-что интересное расскажу.

Даша села. Алина взяла стопку.

_ И ты возьми.

_ Что же такое интересное собираешься мне рассказать?

_ А вот сначала выпьем, потом уж и расскажу. Давай за наше счастье!

Вино было вкусным, ароматным, и Даша, следуя примеру Алины, выпила до дна. По телу пошла приятная теплота.

_ А теперь закуси. Лучше сыром. Он как раз к этому вину.

Даша, сдерживая неуёмный аппетит, потянулась к тарелкам. Лёгкое головокружение и весёлость начали охватывать её.

_ А теперь слушай. Открою тебе один секрет. Между прочим про тебя.

Даша насторожилась:

_ Нету про меня секретов. Я вся здесь как есть.

_ А ты послушай, послушай, У моего Антона Марковича есть друг, Игорь, Тоже бизнесмен, Ещё молод и не женат. Очень даже приглядный. Так ему ты нравишься!

_ Ну чего ты, Алина, несёшь?! Я его и разу-то не видела.

_ Зато он тебя видал. И не раз. Из машины своей видел. Алина налила по второму разу, но Даша к рюмке не притронулась. Алина выпила одна и, жмурясь от удовольствия, стала закусывать апельсином, разбрызгивая ароматным облачком его сок. Даша ждала продолжения рассказа.

_ Мне он и самой по сердцу, да только я уж повязана. И если бы познакомились раньше, ни за что бы не упустила. Мой старик попросил, чтобы я тебе о Игоре сказала.

Горячая волна смущения прилила к лицу Даши.

_ Мало ли что они там говорят. Я и слушать не хочу.

_ Да ты не сердись. Я-то здесь причём. Нравишься, вот я и передала. А мужик он прикольный. О пустышке и разговора не начинала бы.

_ Всё равно.

_ А ты сначала познакомься, разгляди поближе, а уж потом и решай. Точно знаю _ не нахал он. Я тебя приглашаю, по просьбе Игоря и Антона Марковича, завтрашний вечер провести в нашей компании, Безопасность, если хочешь, гарантирую своей жизнью.

_ Ты с ума сошла.

_ Нет, Дашенька, Я просто желаю тебе удачи и счастья. Если уж ты трусишь, то вот тебе моё слово _ я ни на минуту не оставлю тебя одну. Может, в этом Игоре и есть твое счастье, твоя судьба. А то смотри: бережёшь-бережёшь свою невинность, а потом и выскочишь за какого-нибудь пьянчужку или трезвенького рохлю. И будешь всю жизнь сопли на кулак мотать.

_ Уж как придётся.

_ Тогда вот что: если тебе не понравится, тут же и отчалим. Неволить тебя никто не будет. И не дури, сейчас же соглашайся.

_ Ой, боюсь я.

_ С ума с тобой сойдёшь!

* * *

Ресторан, куда привезли Дашу Алина и ее друзья, располагался на окраине города в неприметном двухэтажном здании и назывался странно _ «Вечерок». Крылось в этом названии обещание тепла, уюта, неторопливости. Внешняя скромность здания оказалась обманчивой:внут ри всё сияло и сверкало роскошью и изысканностью. Вестибюль с белым мраморным полом, хрустальными люстрами, гардеробом, отделанным под орех, и двумя предупредительными швейцарами в смокингах, в белых рубашках с галстуками-бабочками _ всё говорило о богатстве и достатке ресторанчика и смущало Дашу театральной помпезностью. Это сразу же заметила Алина и участливо взяв её под руку, обратилась к мужчинам:

_ Мы на минуту отлучимся. Приведём себя в порядок.

Они прошли по краю зала в туалет. И здесь всё сверкало и сияло чистотой и дорогой отделкой. Высокие зеркала отражали их в полный рост.

_ Ты не тушуйся, Даша. И знай _ никого из знакомых тут не встретим. Здесь собираются только свои. Посторонних не бывает.

_ Ой, зачем я только согласилась, _ переживала Даша. _ Не по мне всё это.

-Чудачка. Успокойся и перестань дрожать. Поверь: никто из них не лучше тебя. Если хочешь _ ты здесь, может быть, самая достойная. Пошли к кавалерам. Они уже, небось, заждались нас. И ещё _ скандалов и шуму здесь не бывает. И знай, каждый танцует только со своей дамой. Так принято.

Вначале за столом Даша чувствовала себя стесненно, в разговор старалась не вступать. Выручала Алина _ вела себя непринуждённо и привычно.

Официантов в зале не было. Вдоль внутренней стены на длинных широких столах под белыми скатертями было расставлено множество блюд с самыми разнообразными яствами _ от обычных салатов до невиданных Дашей кушаний. По углам столов _ высокие башенки закусочных тарелок, а на отдельных столах по соседству _ ряды разнообразных бутылок с винами, коньяками, водкой, минеральной и фруктовой водой. В зале на столах, накрытых для посетителей тоже белыми скатертями, стояли вазы со свежими цветами, мелкие тарелки с фужерами и рюмками и столовые приборы на каждого клиента.

_ Алиночка и Даша, что будете пить и чем закусывать? _ услужливо спросил Антон Маркович.

_ Нам бутылочку шампанского Асти мартини, яблочки и блинчики с икрой, _ ответила Алина.

Игорь тут же направился за бутылками, а Антон Маркович _ за закуской.

Алина, воспользовавшись отсутствием мужчин, пояснила:

_ Здесь шведский стол. Каждый берёт по вкусу. И хватит тебе ртом воздух ловить, как рыбёшка на берегу, Ты чудесно выглядишь и будь смела. Я же рядом.

Неожиданно в зале враз погасли все люстры, но тут же вспыхнули и поплыли по залу, стенам и лицам калейдоскопические кружева разноцветных огней. Дашу эта световая карусель удивила и обрадовала: теперь её лица почти не было видно, и ей не надо было скрывать своё смущение. Вернулись мужчины с выпивкой и закуской. Вёл застолье Антон Маркович. Алина была у него на подхвате. Игорь больше молчал. Даша исподволь успела повнимательнее разглядеть его _ лицо строгое, простое, может быть, даже не к месту серьёзное. У неё возникло ощущение, что он постоянно думает о чём-то своём и как бы раздваивается: одной половиной находится со всеми вместе, а другой _ в самом себе. Ловила она и его мимолётно-стреляющие в её сторону взгляды.

Постепенно, после нескольких пригублений вина, робость начала проходить, и Даша становилась сама собой. Это сразу же заметила Алина и предложила всем пойти танцевать.

В зале народу было немного. Даша насчитала всего пятнадцать столов. Центр зала был свободным. Там в медленном танце двигались и кружились несколько пар. Музыка была как раз к той атмосфере, которая царила в зале _ тихая, неторопливая, успокаивающая. Первыми из-за стола вышли Антон Маркович и Алина, вслед за ними _ Игорь и Даша. Водил Игорь прекрасно, и Даша испытывала удовольствие. За весь танец Игорь сказал всего лишь несколько слов, спросил, нравиться ли ей в этом зале. Она в ответ согласно кивнула и неожиданно для самой себя улыбнулась. Между ними будто промелькнула искорка взаимного интереса. После этого танца они ещё несколько раз выходили в круг. Даша старалась держать себя настороже, он тоже вёл себя сдержанно. Это нравилось ей, и она была благодарна ему.

Незаметно время подошло к двенадцати часам ночи _ поре закрытия ресторана. Посетители начали расходить ся, Алина потихоньку сообщила Даше, что можно уехать на дачу к Игорю _ это недалеко от города. Там никого нет, кроме сторожа, Даша сразу же отказалась.

_ Да ты что, в самом деле, как мимоза на морозе, _ упрекнула её Алина. _ Никто тебя не тронет. Да и в общежитии могут сейчас нас не пустить. Сегодня на вахте как раз Бабариха, сама знаешь какая. Ещё и в журнал запишет.

* * *

У крыльца их ждал шестиместный чёрный джип. Алина с Дашей уместились на заднем сиденьи, Антон Маркович и Игорь _ впереди.

_ В Ольховку! _ сказал Игорь водителю. Тот понимающе кивнул и включил скорость.

Алина доверительно сжала Дашину ладонь, заглянула ей в глаза, желая, видимо, успокоить и настроить на хороший лад, шепнула:

_ Всё хорошо будет. Я завидую тебе.

По дороге Игорь предложил:

_ Может, в деревне искупаемся в пруду. Вода сейчас теплее парного молока.

_ Ой, я согласна! _ с радостью воскликнула Алина. _ Только чтоб на берегу костёр горел.

_ Давайте с костром.

Даша забеспокоилась, с упрёком шепнула Алине: «Ты с ума сошла, у нас же купальников нет». Алина тут же внесла дополнение:

_ Купаться отдельно. У нас купальников нет.

_ Конечно, конечно. О чём тут разговор.

Через полчаса они были в деревне. Машина остановилась у высоких железных ворот большого деревянного дома.

_ Прошу в гости, _ сказал Игорь.

Когда все вышли из машины, он обратился к шофёру:

_ Спасибо, Женя. Ждём завтра к восьми утра.

Джип тут же укатил и мгновенно растворился в темноте, будто его и не было.

Здесь, в деревне, было значительно свежее и прохладнее, чем в городе. В это время перед ними словно из-под земли появился мужчина в камуфляжной куртке, с лохматой годовой.

_ Здравствуете, Игорь Иванович.

_ Здравствуй, Костя. Как тут у тебя? В семье всё в порядке?

_ О кей, Игорь Иваночич! Надо ли в чём подмогнуть?

_ Принеси, пожалуйста, пару ведер свежей воды из колодца. И ещё, мы собираемся сходить на пруд, у костра посидеть, искупнуться. Приготовь-ка дров и картошки. Компанию составишь?

_ С превеликим удовольствием.

_ Ведро ненужное подыщи. Картошку в нём печь будем.

_ Усёк.

Костя удалился, а Игорь пригласил гостей в дом, повёл показывать комнаты, их было пять, В двух стояло по кровати и дивану, в довольно большом зале _ два мягких дивана, обитых серебристым велюром и в тон им _ четыре кресла. В левом углу на тумбочке _ телевизор, в простенке _ длинный стол с большим никелированным самоваром и по ряду мягких стульев с каждой стороны. В другом простенке, через окно _ сервант с посудой и холодильник. Даша сразу же догадалась, что здесь собираются гости на чаепитие. В пятой комнате стоял довольно большой стол с компьютером, стопками бумаг, прибором с ручками и карандашами. У стола _ кресло. Напротив, в левом углу _ диван со скатанной постелью.

_ Это мой рабочий кабинет. Иногда я здесь занимаюсь.

Даша догадалась, что показ дома был устроен для неё: было понятно, что Антон Маркович и Алина здесь бывали уже не раз.

Пришёл с водой Костя, сообщил, что у него всё готово и отправился на пруд готовить костёр.

_ А теперь пойдёмте в огород, _ пригласил Игорь. _ Поищем кое-чего свеженького на закуску.

Он зажёг керосиновый фонарь, подал Алине эмалированное ведро и повёл гостей за собой. Вначале прошли в теплицу. Узенькая полуметровая дорожка делила её пополам. Слева и справа лопушились огуречные грядки с рассыпанными на них жёлтыми звездочками завязей.

_ Давайте с конца. Алина и Даша идите впереди, а я буду светить.

Как давно Даша не вдыхала свежий огуречный запах, перемешанный с запахом сырой земли. Присев на корточки, она осторожно раздвигала широкие листья и сочные ворсистые плети, заглядывала под них. Завязей было много. А вот и первый поспевший огурец с попурышками, а вон ещё один и ещё! Неожиданно над грядкой поднялась и сонно зажужжала пчела, наверное, земляная, потому что культурные пчелки на ночь обязательно в улей улетают. Даша с бережной улыбкой смотрела на пчёлку.

Когда прошли грядки, ведро было наполовину заполнено огурцами.

_ Теперь пойдёмте за зелёным лучком и укропом, _ сказал Игорь и, держа перед собой фонарь, повёл вглубь огорода. Даша с радостью видела попадавшие в жёлтый фонарный круг махровые края морковных грядок, резные с белоцветьем кустики клубники, начавшие заворачивать ся в кочаны лопушистые листья капусты.

Густопёрая гряда батуна и запашистая гряда укропа уже вошли в зрелую пору. Ими дополнили ведро с огурцами. Вернувшись в дом, стали собираться на пруд. Игорь поставил в отдельную сумку бутылки с вином и водкой, положил необходимую посуду. Каждому дал по махровому полотенцу.

Пруд располагался недалеко от дома, под горкой. Там, разделяя деревню надвое, протекала небольшая речушка, она была перегорожена плотиной, перед которой и образовался пруд. Он был не велик: метров шестьдесят шириной и метров полтораста длиной. Правый берег деревни заканчивался здесь, у пруда. Сразу, перед плотиной стояло всего два дома, за ними метров на пятьдесят тянулся мелкотравный лужок _ любимое место детских забав и игр в летнее время. Лужок сначала полого, а потом круто поднимался вверх, густо поросший березняком. В летнюю пору и ранней осенью туда ходили деревенские жители за грибами.

Костёр увидели издали, как только миновали постройки соседних усадеб и вышли на крутогорый прогал, непригодный под огороды и густо заросший по низу крапивой, лебедой и полынью. Кое-где на этом крутогорье росли вразброс корявые берёзки.

Костёр был разведён на значительном расстоянии от домов и жителей не тревожил. Метрах в трёх от костра лежала серой высохшей костью ошкуренная и вытертая до блеска старая лесина. На ней ребятишки после купания грелись на солнышке. Костя поджидал, сидя на этой лесине.

_ Всё идёт по уму, _ доложил он.

Ведро с картошкой, прикрытое сверху пластом сухой травы, стояло наготове рядом.

Над прудом по всей его длине кудельным пластом лежал туман.

_ Мы пойдём дальше, _ сказала Алина._ а вы купайтесь здесь._ Ну, давайте. Да не бойтесь. Пруд не глубже полутора метров. Дно чистое, _ сказал Игорь.

Алина и Даша сделали по нескольку шагов и остановились: после костра тьма показалась непроглядной.

_ Я провожу вас, _ вызвался Костя, _ мне как раз в ту сторону, за сушняком. На плече он держал топор. Алина пошла рядом с ним, Даша _ сзади. Ей показалось, что Алина взяла Костю за руку, и они о чём-то шептались.

_ Вот тут самое подходящее место. И сходить по мостику удобно. А я поднимусь наверх, в лес за сушняком для костра.

Костя свернул в сторону и тут же пропал в темноте. Алина разделась, одежду и полотенце развесила на соседнем черёмуховом кусте.

_ А ты чего ждешь? Тут же никого, кроме нас, нет.

Даше казалось, что Костя где-то рядом и наблюдает за ними. Она внимательно прислушалась, осмотрелась _ кругом были тишина и неподвижность. Кажется, трудно было разобрать, где земля, а где небо _всё было едино, неразделимо и не видно. И только по тверди под ногами да по дрожащим огонькам звезд над головой можно было угадать землю и небо. Воздух был насыщен запахами отсыревших трав, влажной береговой земли и прибрежной осоки. Алина уже плавала, блаженно охала и ахала. В тумане её почти не было видно. Но вот она подплыла к берегу, пригласила снова Дашу поскорее к себе.

Даша, наконец, разделась, оставшись в трусиках и бюстгальтере, пошла к воде.

_ Не дури, Дашка. Раздевайся догола, В мокром что ли потом пойдёшь домой? Снимай всё!

Даша подчинилась и осторожно с мостка спустилась в воду, которая была теплее воздуха. Присела, окунувшись по шею, и поплыла к противоположному берегу, которого издали не было видно. Вот густыми клубами начали проступать в тумане кусты противоположного берега. В это время под кустами раздался утиный крик. Даша от неожиданности испугалась и остановилась и тут же метрах в трёх от себя увидела отплывающую в сторону уточку, а за ней _ едва различимые в темноте комочки утяток. Даша затихла, чтобы не напугать их, а потом не шибко брызгая, поплыла обратно.

Алина ждала её на берегу, растирала полотенцем тело. Даша тоже вышла из воды.

_ Не торопись, ещё покупайся. А я по нужде схожу в лесок. Только без меня не уходи. Подожди меня здесь.

После тёплой воды на берегу было холоднее, и Даша ещё решила покупаться. Плавая, она поглядывала на берег, ожидая возвращения Алины. Но той не было. Даша вышла на берег, принялась растираться полотенцем. Приятная теплота пошла по телу. Потом оделась, а Алины всё ещё не было. Она забеспокоилась и решила сходить в ту сторону, куда ушла Алина. Пройдя несколько шагов, остановилась, негромко аукнула _ ответа не получила. Прошла ещё подальше и тут увидела на берегу небольшую избушку, всего скорее _ баню. Подошла поближе. В это время дверь избушки открылась, на крыльцо вышел Костя.

Даша хотела подать голос, но что-то остановило её. Чтобы остаться незамеченной, отступила за черёмуховый куст. Костя постоял, оглянулся кругом и едва слышно кашлянул. Сейчас же на крыльцо вышла Алина. Даша замерла. Алина припала к Косте, обняла и, слышно было, как чмокнув, поцеловала его и тихо похвалила:

_ Ух, и сладкий же ты, Котик.

_ И ты конфеточка хоть куда, _ также тихо ответил он. _ Ну иди, а то спохватятся. Ещё искать пойдут.

Алина бесшумно, словно тень, соскользнула с банного крыльца. Костя зевнул, счастливо и удовлетворённо хмыкнул, и взяв приготовленную вязанку дров, тоже ушёл. Но направился он не вслед за Алиной, а вверх, в сторону леса, видимо, делая хитрый крюк, чтобы вернуться к костру с другой стороны.

Дашу охватила дрожь. Она ещё некоторое время постояла в своём укрытии и уж потом пошла к месту, где они купались. Алина ждала её у мостка. По оставленно му Дашей полотенцу, видимо, догадалась, что та где-то рядом и, увидев, поспешно спросила:

_ Где же ты была?

_ Там же, где и ты.

_ Что ты собираешь?

_ Как тебе не стыдно ? Никакого позора и греха не боишься!

_ Наивная же ты, Даша. Ну, да бог с тобой. Только, пожалуйста, ни слова никому. Потолкуем обо всем потом. А сейчас пойдём к костру. Там нас, поди, уже потеряли.

Алина молча пошла впереди, Даша _ за ней. Игорь и Антон Маркович, уже одетые, сидели на лесине. Перед ними на разосланном покрывале стояли тарелки с закуской и бутылки с выпивкой. Одна бутылка водки была почата. Видать, они давно уже вылезли из воды и успели погреться.

_ Давайте, девушки-подружки, к нашему столу, _ весело пригласил Антон Маркович. _ Мы уже по махонькой приняли. Такая благость, такая благость!

В костре сквозь горящие полешки проглядывали бока ведра, опрокинутого вверх дном. В нём пеклась картошка.

_ А что, после купания очень даже полезно будет, _ согласилась Алина. _ Только нам винца.

Даше с испорченным настроением скорее хотелось добраться до постели, залезть с головой под одеяло и побыть со своими мыслями наедине с собой.

Игорь открыл бутылку мартини, налил в два стакана по половинке и поставил перед девушками. Алина тут же выпила, закусила. Даша не притронулась.

Антон Маркович и Алина начали наступать на нее, она отнекивалась. Игорь поддержал её:

_ Вот дождёмся картошки, под неё и выпьем.

Даша обрадовалась и в знак согласия кивнула.

Из темноты, как призрак, бесшумно высветился Костя с вязанкой дров.

_ Подсаживайся к нам, _ пригласил его Игорь.

_ Давайте-ка посмотрим вначале картошку. Поди уж готова.

Костя подошёл к костру, отгрёб в сторону головёшки, подтащил сучком ведро, подсунул под него сучковатую рогулину, прижал сверху полешком и перевернул на дно. Сквозь подгоревшую кожуру в разваристых трещинках обнажилась крахмальная мякоть клубней. Воздух на полнился вкуснейшим ароматом. Костя выкатил одну картофелину на пробу, облупил, разрезал пополам, попробовал.

_ В лучшем виде!

С этими словами он рассыпал по земле кругляшки поджаренных клубней.

_ Пробуйте!

Даша взяла картофелину, начала перекатывать её с ладошки в ладошку. Костя тут же быстро и привычно очистил с помощью ножа несколько клубней и пару из них положил перед Дашей.

Пошёл оживлённый разговор с выпивкой и аппетитной закуской. Зазвучали весёлые тосты. Даша будто на время забыла недавний неприятный эпизод, втягивалась в весёлое застолье.

Костя между тем не забывал о костре, подбрасывал в него новые полешки. Даша, не привычная к вину и выпившая два раза подряд, быстро захмелела. Лёгкая, приятная зыбкость охватывала её. Чувство неловкости постепенно затушёвывалось и отпускало, уступая желанию доброты, прощения и согласия. Это настроение рождалось и от вина, и от уснувшего в тумане пруда, и от играющего во тьме костра.

Ночной костёр! Дрожат и трепещут алыми флажками его огоньки, постреливая в бархатную темноту змейками гаснувших на лету искр. И поневоле пробуждаются в душе смутные желания и надежды, ощущение переменчи вости и вечности всего, что было и есть, и будет.

Даша, как заворожённая, смотрела на костёр, и вдруг сидевшая рядом Алина запела _ негромко, раздумчиво, будто рассказывая о самой себе:

Мой костёр в тумане светит,

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никыто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Даша, удивлённая её проникновенным, страдающим голосом, повернулась к ней, как бы не веря тому, что поёт именно она, хотя до этого, бывая вместе на студенческих вечеринках, не раз слышала её голос, но то было обычное застольное пение, а чтобы вот так, как сейчас, _ было впервые.

На третьем куплете к ней присоединился такой же полный волнения и лиризма голос Кости:

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни;

Как концы её, с тобою

Мы сходились в эти дни.

Они не пели _ они со страдающей обнажённостью светло и грустно прощались навсегда. Дашу охватила защемившая сердце жалость к невольной разлуке любящих сердец. Ей хотелось заплакать. Она сквозь радугу повлажневших глаз смотрела на Алину и Костю. Сейчас, в темноте, в красных бликах костра они походили на цыганскую пару: оба чернокудрые, молодые, охваченные светлой печалью разлуки.

Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел стянутый тобой?

Откуда? Из каких душевных глубин и тайн родилась эта песня?

Есть ли другое искусство, которое бы вот так же, враз пронзало и охватывало целиком человеческую душу?

Когда смолкли последние слова песни, то все, очарованные ею, продолжали сидеть молча, словно ожидая продолжения её. «Может, у них настоящая любовь? _ думала Даша. _ И потому она так пренебрежительна к Антону Марковичу?» От этой мысли ей даже стало жаль Алину, и чувство осуждения к ней смягчилось.

Домой возвращались заполночь, когда над горой, за тёмной гривой леса обозначилась светлеющая полоска рассвета, отделившая небо от земли, на которой всё ещё пребывало во сне и продолжало покоиться в чуткой предутренней тишине.

Дома Игорь хотел было поставить самовар, но Даша и Алина сразу отказались от чая и заявили, что очень хотят спать. Настаивать Игорь не стал.

_ Тогда выбирайте, кому где спать _ в любой комнате по желанию. Постельное бельё _ под сиденьями диванов, Я же пойду к себе в кабинет.

_ Мы с Дашей в угловую комнату. Там как раз на двоих _ диван и кровать, _ решила Алина. _ Как ты, Даша?

_ Конечно.

Антон Маркович поморщился, но возражать не стал. Он, наверное, надеялся на другой вариант, как, всего скорее, бывало раньше.

Алина устроилась на кровати, а Даша _ на диване. Вначале она хотела поговорить с Алиной, постыдить ее, но разговора так и не начала. Да и видно было, что Алина вовсе и не желала никакого разговора и тем более осуждения своего поведения. Забравшись в постель, она сладко зевнула, устало и удовлетворённо пробормотала:

_ Ну и вечерок выдался. А спать хочу _ спасу нету! Видимо, измена Антону Марковичу совсем не волновала её; скоро она ровно и глубоко задышала. Даша же сразу уснуть не могла. Перебирала в памяти прошедший вечер и ночь, жалела Алину за распутство, примеривала себя на будущую жизнь и, засыпая, прошептала: «Упаси меня, Господи, от лжи и предательства. От бесчестья и измены счастливой жизни не бывает».

* * *

Отношения между Дашей и Игорем складывались ровными. Он не торопил события, не спешил с излияниями своих чувств и не приставал, когда они оказывались наедине. Даша же девичьим чутьём угадывала, что нравится ему. Это было видно по его глазам, чувствовалось в голосе, во всём поведении. Они были знакомы уже более месяца и встречались несколько раз, но он ни разу даже не попытался хотя бы обнять и поцеловать её. Она ценила тактичность и сдержанность Игоря, угадывала в них серьёзные намерения и с благодарностью отвечала вежливым вниманием. Он всё больше нравился ей, и она уже несколько раз ловила себя на мысли о нем _ даже на лекциях,

Обычно в течение недели Игорь обязательно старался увидеть Дашу несколько раз, иногда поджидал у крыльца учебного корпуса университета и подвозил к общежитию, а иногда приходил в общежитие. За время их знакомства они побывали в музкомедии, на гастрольном концерте Александра Малинина, несколько раз сходили в кино.

Большая перемена в душе Даши произошла совсем недавно, когда Игорь не показывался девять дней кряду. Она по-настоящему расстроилась и последние дни подолгу задерживалась на университетском крыльце, когда после занятий однокурсники расходились по домам: всё надеялась, что вдруг подъедет Игорь и всё объяснится. Но его не было, В общежитии она буквально не отходила от окна, ждала _ не появится ли его машина. И всё было напрасно: Игорь как в воду канул. И какая же была у неё радость, когда на десятый день разлуки, возвращаясь после лекций, увидела у общежитского крыльца ожидавшего её Игоря. Забыв о девичьей гордости, устремилась к нему. Он, кажется, её больше был рад, взял за обе руки и, виновато улыбаясь, будто оправдываясь, заговорил:

_ Вот только что с самолёта _ и сразу сюда, к вам.

_ Куда же вы затерялись? О чём я только ни передумала! Разве можно так?

Это было нечаянное, неожиданное признание. Поняв и спохватившись, что выдала себя, она тут же высвободи ла ладони из его рук и уже сдержаннее добавила:

_ Можно было бы сообщить, что уезжаете. Так где же вы были?

_ Сейчас из Енисейска. А вообще помотался по северным районам, по леспромхозам. Новое дело мы с другом затеваем. Планировал за пару дней управиться, а вышло вон как.

_ Всё ли успели сделать?

_ Какое всё! Дел невпроворот. Только-только начали разворачиваться . Пока всё на друга оставил, Он тамошний, в курсе всех дал. И мужик надёжный!

_ Ух, какой вы деловой! _ с поощряющей улыбкой сказала Даша.

_ Да уж раз в дело влез, поневоле станешь деловым. Ну, да ладно. Обо мне хватит. Вы-то как тут?

_ Закончила дипломный проект. Через четыре дня защита.

_ Ну и слава богу. Я вас сегодня приглашаю к себе в гости. Хочу с вами обсудить один вопрос. Очень важный для меня. Пожалуйста, не отказывайтесь.

_ Ой, сегодня не могу. Всей группой отмечаем дни рождения сразу трёх однокурсниц. К тому же я _ главный закопёрщик этого мероприятия.

_ Тогда давайте завтра. Я к вам подъеду в шесть часов вечера.

_ А, может, на квартиру не надо? Можно в парке или по городу погулять и поговорить.

_ Нет, Дашенька, Я хочу, чтоб вы побывали у меня в гостях. И напрасно мне не доверяете. Разве я вам давал повод к этому?

_ Нет, конечно, нет. Мне просто неудобно.

_ Всё будет хорошо. Вот увидите.

Даша согласилась.

* * *

Назначенной встречи Даша ждала с волнением. Какой же важный вопрос собирался обсудить с нею Игорь? О чём он хотел посоветоваться? Даша не находила ответа и мучилась в догадках. Порой подспудно, как-то само собой появлялась мысль о возможном предложении, что пугало и радовало её, но это она отметала тут же: они ведь даже и в намёках ни разу не вели об этом разговор. Тогда о чём же собирался переговорить Игорь? Может, о трудоустройстве: через пару недель она получит диплом, и теперь самая пора подумать, куда ей пойти работать. Без связей сейчас едва ли куда устроишься, а у Игоря, должно быть, такие связи есть. А, может, он по поручению Антона Марковича хочет передать через неё что-нибудь важное Алине? Едва ли: те оба в интимных делах люди тёртые. Разумного ответа на мучивший её вопрос Даша так и не нашла.

Игоря Даша поджидала, сидя у окна. Подъехал он за десять минут до назначенного времени. Вначале она хотела выйти ровно к шести часам, как и было договорено, но не утерпела и выскочила раньше. Сразу заметила, что Игорь очень обрадовался, но вёл себя сдержанно, словно не веря в благожелательный, счастливый исход от предстоящей встречи. Уже в машине она снова попросила Игоря переговорить не на квартире у него, а хотя бы вот здесь, в салоне машины.

_ Даша, я хочу, чтобы вы всё-таки согласились на встречу у меня дома. Это так важно.

_ Ну, ладно.

Жил Игорь в большом кирпичном доме на пятом этаже в четырехкомнатной квартире

_ Я живу с мамой. Сейчас её дома нет. Она уехала на два дня к сестре в Алексеевку. Мы будем вдвоём. Я сейчас быстренько отгоню машину на автостоянку и вернусь. А вы располагайтесь, как вам нравится. Познакомь тесь с квартирой.

Игорь поочерёдно открывал двери комнат, говорил:

_ Это мамина комната. Это зал. Это мой кабинет. А эта комната _ для гостей-ночевальщиков.

Даша вошла в зал и устроилась на диване. Она считала неудобным разглядывать чужое жильё без хозяев и осталась в зале до возвращения Игоря. Он вернулся с букетиком роз, отрезал покороче корешки и поставил цветы в вазу.

_ А теперь давайте вместе займёмся подготовкой ужина, _ предложил он, _ Вы будете за шеф-повара, а я _ на подхвате, поварёнком. Вот вам мамин фартук. Распоряжайтесь по-хозяйски.

Игорь старался создать атмосферу непринуждённос ти, помочь Даше быстрее настроиться на открытые, доверительные отношения.

_ Ой, из меня повариха никакая. Командуйте лучше сами.

_ Тогда давайте вместе, чтобы критиковать некого было. Что же будем готовить?

_ Что-нибудь попроще.

_ Знаете, когда я бываю один, то жарю яичницу. И быстро и вкусно. А ещё люблю картошку с селёдкой.

_ И я тоже.

_ Ну и ладненько. Открывайте холодильник и приступайте к делу. Я буду чистить картошку.

Игорь был рад гостье и не скрывал своего счастливо го волнения, а Даша ни на минуту не забывала о предстоящем разговоре.

Дело у них шло ладно. Игорь старался шутить, вовлекал Дашу в незатейливый разговор.

_ Заранее чувствую, что ужин получится лучше королевского. Давайте поклянёмся, что слопаем всё, что поставим на стол. Слабо?

_ А вдруг картошка пригорит?

_ Значит, ещё вкуснее будет.

Минут через сорок они были уже за столом, Игорь выглядел по-домашнему: в рубашке с расстёгнутым воротом, с закатанными рукавами. Даша сняла тёплую кофту, осталась в платье с короткими рукавами и выглядела тоже по-домашнему. Игорь открыл бутылку шампанско го, налил фужер и поставил перед Дашей, Себе же налил стопку коньяка, пояснил:

_ Мне надо покрепче. Не бойтесь, не опьянею. Я очень рад, что вы сегодня у меня в гостях, Очень рад. Давайте выпьем за эту встречу. И до дна!

_ Что вы, что вы. Я же сразу опьянею.

_ Ну и опьянейте, бог с вами, Я поухаживаю за вами. Да только от этого не опьянеете, а настроение поднимется.

Даша про себя решила, что Игорь хочет посильнее расслабиться, снять ту паутинку официальности, сдержанности, которая разделяла их до сих пор. Даша и сама была не против этого и, зажмурившись, выпила до дна. А когда открыла глаза, то увидела, перед собою большое румяное яблоко. Его подавал Игорь. Она взяла яблоко, пальцы их коснулись, и она почувствовала, как рука его вздрогнула, а лицо просияло. Яблоко было сочное, сладкое и очень понравилось.

_ А я навалюсь на картошку с селёдкой и яичницу, _ сказал Игорь. _ Они хоть и не под коньяк, а мне нравятся.

_ И я с удовольствием присоединяюсь к вам.

За окном начинали сгущаться сумерки, постепенно наполняя комнату полумраком. Игорь включил бра в виде трёхрожкового подсвечника. Мягкий, неяркий свет разлился по комнате, Даше невольно припомнилось: «Свеча горела на столе, свеча горала...» И ей захотелось полностью насладиться этим прекрасным вечером.

_ Какой сегодня хороший вечер, _ произнесла она.

_ Дорогая Дашенька, мне вдвойне приятно. Я включу музыку.

По комнате поплыла минорная, как бы раздумчивая мелодия, Игорь подошёл к Даше, подал ей руку и повёл в медленном танце. Как всё шло хорошо! Даша испытывала блаженство, но в ней, как уголёк под пеплом, чутко тлела напряжённость. «Не сорвался бы он на банальное объяснение, не перешёл бы за грань дозволенного. Я так не хочу и боюсь этого,» _ думала она.

После танца они снова сели за стол и снова выпили, потом опять танцевали. Всё шло чудесным образом, Даша чувствовала себя счастливой до той самой минуты, когда Игорь сказал:

_ Вы должны остаться у меня до утра.

Как раз этого она и не хотела, и боялась. Увидев её смятение, Игорь спешно предупредил:

_ Нет, нет! Не думайте, пожалуйста, о плохом! Всё будет, как вы пожелаете. Только то, о чём я хочу сейчас с вами поговорить, больше нужно вам, а не мне… то есть и мне тоже.

_ Это почему же мне?

_ Потому что я люблю вас. Люблю больше жизни и не стыжусь в этом признаться. Но я боюсь, что не смогу принести вам счастья.

Даша остановилась, отстранилась от него и села на диван. Целый рой мыслей охватил её,

_ Что же вы молчите? _ нетерпеливо спросил он.

_ А что я вам должна сказать?

_ Ответить на моё признание. Может, этот вечер станет последним в моей жизни, и я хочу хоть чуточку считать вас своим, родным человеком.

_ Зачем вы пугаете меня? Почему последним?

_ К сожалению, всё так и есть. Дело в том, что я не смогу стать вам полноценны мужем, _ в волнении Игорь умолк, перевёл дыхание и угасшим голосам закончил:

_ Я не способен на полноценную супружескую жизнь… В этом моё несчастье

Это неожиданное признание повергло её в смятение и одновременно вызвало жалость к Игорю, В растеряннос ти Даша молчала, а он ждал ответа. Она, кажется, только едва уловила смысл его печального признания, но до конца ещё не осмыслила или вовсе не хотела поверить и потому сказала:

_ Почему вы мучаете меня загадками? Скажите всё, как есть.

_ Разве вы ещё не поняли?

Даша подвинулась ближе к нему, взяла за руку и участливо заговорила:

_ Игорь, дорогой мой! Я всё хочу о вас знать. Слышите _ всё до самого донышка. Скажите, вы были женаты?

_ Не был.

_ Тогда почему же так говорите?

_ Подождите. Я вам всё расскажу.

Он на некоторое время умолк, глубоко вдохнул, словно ныряльщик перед прыжком в воду, и заговорил изменившимся, пересохшим до хрипоты голосом.

_ Тогда слушайте мою исповедь. На втором курсе университета я был приглашён на день рождения однокурсницы. Праздновали у нее на даче, без родителей. Уже к ночи, когда все ушли на электричку, она попросила меня помочь навести порядок в доме, Я остался. Потом дело дошло до постели, Я оказался не состоятельным. Измучил себя и её. Она со злости высмеяла меня, обозвала оскорбительным, убийственным словом. Оно застряло во мне на всю жизнь, как стеклянный осколок. Я ушёл от неё в ночь, в темноту и все восемнадцать километров до города брел наугад _ через лес, овраги, болото и только к утру выбрался на шоссе и пошёл напрямую, не отворачивая от встречных машин. Мне не хотелось жить и казалось, что гибель под колёсами была бы спасением от стыда и позора. Второй раз такой же крах я пережил через шесть лет. С тех пор я сторонюсь женщин, избегаю близких отношений с ними и живу в плену собственного стыда и страха, пока не встретил вас. Вот теперь сказал вам самое страшное. И мне стало легче. Я должен был это сделать, потому что дальше не смог бы жить. Судите теперь сами, как хотите,

Даша видела, с каким трудом и волнением говорил Игорь, и ей захотелось сейчас же обнять и успокоить его и так же, как и он, признаться в любви, но она сдержала этот порыв и с едва скрываемым волнением заговорила:

_ Я думаю, что настоящая любовь бывает у каждого человека. ведь можно быть счастливым и без детей, просто от хорошей любви.

_ И вы согласились бы на такую жизнь?

_ Разве вы ещё не догадались?

Он поцеловал её ладони, поднял на руки, покружил, как ребёнка, по комнате, опустил на диван, начал нежно и ласково целовать.

_ Дашенька, я сейчас самый счастливый на земле человек. Обещаю беречь и любить вас всегда, всю жизнь. Слышите _ всегда и всю жизнь. Он присел перед нею, положил голову в ее колени, как ложил в детстве матери, и клятвенно прошептал:

_ Я всё буду делать, чтобы никто и никогда вас не обидел, чтобы вам всегда было хорошо. Я буду жить для вас. Согласны ли вы, чтобы этот вечер стал нашей помолвкой?

_ Согласна.

_ Завтра же пойдём в ЗАГС и подадим заявление на регистрацию.

_ Пойдём в ЗАГС…

_ Я хочу, чтобы наша свадьба была скромная _ только родные и самые близкие.

_ Только родные и самые близкие...

_ Дашенька, дорогая. Вы свет в моём окне. Я так сейчас счатлив, что даже голова кругом идёт. Сегодня у меня такая счастливая ночь! Такая ночь! Поедемте куда-нибудь за город _ в поле, в лес, к реке. Сядем где-нибудь на лугу и встретим там новое утро, утро нашего нового дня!

_ Пойдемте на балкон.

_ Дайте мне вашу руку!

Они вышли на балкон. Ночная темь поглотила город, свела небо с землёй воедино, и миллионный разлив электрических огней, казалось, был отражением небесной выси, и, может быть там, в этой выси загорелась ещё одна звёздочка _ их звёздочка, одна на двоих.

Внизу под ними светился мелочным шаром уличный фонарь. Вокруг него серебристыми искрами роились мотыльки.

_ Что же их влечёт к фонарю? _ спросила Даша.

_ Наварное, свет и тепло. К свету и теплу тянутся все. Даша прижалась к его плечу.

_ Здесь свежо. Пойдёмте в комнату, _ сказал Игорь.

_ Вы жалеете меня?

_ Всегда буду беречь и жалеть.

Они вернулись в комнату. Устроились поближе друг к другу на даване. Даша по-детски поджала под себя ноги, вызвав этим у Игоря новую волну умиления, и он поцеловал ей ноги. В ответ она прижала его ладони к щекам, поцеловала их. Пленённые откровением полной признательности, они долго и счастливо молчали.

_ Дашенька, давайте с этой минуты на ты.

_ Давай.

Помолчав, она сказала:

_ У тебя строгое имя, а мне хочется называть тебя ласково. Игорёк _ как-то по-детски. Игорёша _ тоже что-то игрушечное. А как тебя мама маленького звала?

_ Малышом я не выговаривал своё имя и называл себя Игой. А мама шутливо звала Игошей.

_ Вот и хорошо! И я буду так же называть, когда будем одни, .

Можно?

_ Конечно же,

_ А теперь расскажи ещё что-нибудь о себе.

_ Самое главное уже рассказал.

_ О работе расскажи, о делах своих.

_ Тебе интересно?

_ Я слушаю.

_ У нас с товарищем небольшая мебельная мастерская и три торговых павильона. На безбедную жизнь хватает. Если не захочешь работать, вполне обойдёмся моим заработком.

_ Нет, нет! И обязательно пойду работать. По диплому у меня две специальности: преподаватель-филолог и журналист. Первые три года хочу испытать себя на учительском поприще, а потом _ в журналистике. Я думаю, что каждый журналист должен иметь ещё какую-нибудь специальность и опыт работы по ней. Как ты на это смотришь?

_ Одобряю.

_ А теперь расскажи, кто твой товарищ и какое новое дело вы с ним затеваете.

_ Он мой школьный друг. До перестройки работал главным инженером в леспромхозе. Сейчас там полная поруха _ безработица, пьянство, воровство. Всё летит в тартарары. Вот мы и задумали восстановить этот леспромхоз. Народ измучился от такой жизни. Мужики соскучились по работе и готовы своими силами восстановить то, что осталось и даже вернуть растащенную по дворам технику. Организуем две бригады _ лесоповальщиков и деревообработчиков. Запустим пару пилорам с сушилкой. Откроем столярный цех. Начнём выпускать для простых людей дешёвую мебель из цельного дерева, как это и было искони в Сибири. На пиломатериалы покупателей уже нашли в городе. И на мебель находятся. Я объездил три соседних с леспромхозом района, встречался с их главами, с торговцами и даже с жителями. Простую и дешевую мебель в деревнях и сёлах ждут.

_ Тяжело будет? _ участливо спросила Даша.

_ Конечно. Помощи ждать неоткуда. Районная казна пуста, а у краевой власти своих забот выше крыши. Так что надежда только на самих себя.

_ Дай Бог вам удачи. Дай Бог!

Долго просидели они в этот вечер, о многом переговорили и передумали вместе. И когда уже первые лучи солнца скользнули по стене, Игорь принес Даше постель,об целовал и ушёл, счастливый к себе в кабинет,

* * *

В течение двух недель после помолвки в жизни Даши произошло два важных события: во-первых, она защитила диплом, во-вторых, Игорь, переполненный нетерпели вым желанием скорее обвенчаться,мобилизовал все свои способности и связи, уговорил заведующую ЗАГСом зарегистрировать брак с Дашей досрочно, без соблюдения обязательного двухмесячного срока. В магазине-салоне для новобрачных без труда приобрели свадебные наряды и обручальные кольца.

Регистрация была назначена на двенадцать часов дня. Свидетелями были компаньон Игоря по совместному предпринимательству Николай с женой Ириной _ молодая дружелюбная пара. Своей простотой и доброжелательностью они очень понравились Даше.

Свадьбу решено было отпраздновать позже, после поездки в деревню к матери Даши, Агафье Павловне _ за благославлением.

Из ЗАГСа поехали в старенькую церквушку, когда-то давно построенную казаками и теперь ставшей частью города. Церквушку недавно отреставрировали, обложили снаружи деревянные серые стены ровным красным кирпичём, восстановили колоколенку.

Даша была крещеной и идею венчания подала она, Игорь сразу же согласился. Ему тоже хотелось, чтобы их семейный союз был скреплён и благословлён священником.

В церкви от полумрака, притаившегося по углам, от горящих свеч, от блестящих в позолоте и серебре икон _ от всего таинственно-неземного духа царила особая, светлая торжественность. Игорь сразу был пленён ею. И дьякон, державший над их головами венец, и священник, объявивший их мужем и женой и потом одевший на их пальцы обручальные кольца и благословивший на супружеский союз и счастье _ всё казалось таким торжественным и важным, что вызвали у Игоря чувство клятвенной верности жене и семейному очагу. Он чувствовал, что и Даша переживала это же и радовался этому вдвойне.

Из церкви молодые поехали со свидетелями в небольшой ресторанчик, где их ждал накрытый по заказу праздничный стол.

Игорь только пригубил шампанское: прямо из ресторанчика они уезжали в деревню к матери, и пить в дорогу, конечно, на стоило. Все необходимые покупки были уже сделаны и погружены в багажник.

Перед прощанием Ирина сняла с себя миниатюрную иконку богоматери на серебряной цепочке, повесила её Даше на шею с сердечным благословением:

_ На семейное счастье и согласие, _ и перекрестила новобрачных.

* * *

За три дня до регистрации произошло одно немаловаж ное событие, которое сторонний наблюдатель счёл бы курьёзным. В тот вечер Алина вернулась в общежитие раньше обычного. Переступив порог и заперев за собой дверь на защёлку, молча прошла к кровати, легла, не раздеваясь, и заплакала, Даша поспешила к ней.

_ Что о тобой?

_ Включи свет,

Даша щёлкнула выключателем. Алина открыла лицо, закрытое до глаз платком,

_ Вот смотри.

Лицо Алины было в синяках и ссадинах. Вишнёвый вздувшийся подтёк закрывал левый глаз. Нижняя губа вздулась, будто под ней была конфета.

_ Что случилось?

_ Он бил меня. Отвёз за город, увёл в кусты и избил, как собаку, Даже пинал и плевал на меня, А потом оставил там и уехал, У-у-у, паразит!

Алина приложила ладошку к груди, как бы приглушая боль, продолжила:

_ Приревновал меня, старый пенёк, к Абдулде и наиздевался вволю.

_ Кто же этот Абдула?

_ Не знаю. Торгует на базаре яблоками. Я и встречалась-то с ним всего два раза, А этот негодяй увидел и вот что наделал. У-у-у-у, подонок! Женщину бить!

_ Успокойся. Тебе надо вымыться. Сходи в душевую.

_ Куда же я такая, вся в синяках.

_ Тогда я тебе помогу вымыться здесь, из таза. Даша сходила в общую кухню и принесла оттуда ведро тёплой воды, вылила в таз. Охая и ахая, Алина разделась. Лифчик болтался на одной бретельке.

_ Вот, посмотри, _ говорила она, поворачиваясь перед Дашей. Ссадины и кровоподтёки были по всему телу.

_ Вставай в таз.

_ Ты только потихоньку, чтоб больно не было.

_ Потерпи, раз такое дело.

Даша принялась легонько обмывать и обтирать красавицу-подружку полотенцем. Временами Алина жалобно, по-щенячьи поскуливала и всхлипывала.

_ Что уж теперь. Терпи.

_ Счастливая ты, Даша. Такой деликатный партнёр тебе достался.

_ Не партнёр, а муж.

_ Вы женитесь?!

_ Подали в ЗАГС заявление. Поправляйся до свадьбы.

_ Тогда дай вам бог счастья. Только почему же мне-то не везёт? И зачем связалась с этим старым козлом?

_ Придёт время, повезёт и тебе. Ты вон какая красивая. Все мужики на тебя заглядываются.

_ Все они, кобели, одинаковые. Им только одного и надо.

_ Найдётся и для тебя хороший. Только полюби по-настоящему. А теперь переодевайся в чистое бельё и ложись. Я сейчас чаю согрею.

_ Какая ты добрая, Даша.

* * *

О своём приезде Даша предупредила мать телеграммой, Агафья Павловна старательно готовилась к встрече. Загодя всё перемыла и прибрала в доме, вымела двор, сделала необходимые покупки для достойной встречи зятя. В день приезда проснулась пораньше, наносила в баню воды, наложила в каменку сухих дровец с лучиной и берестой, чтобы в нужный момент осталось только поднести спичку. По нескольку раз придирчиво всё осматривала, устраняла огрехи, выходила за ворота и из-под ладони всматривалась в дорожную даль _ не покажутся ли молодые, хотя и не знала, на чём они приедут: на автобусе ли, на попутной или на своей машине. И всё-таки прозевала, когда к дому свернула и остановилась у ворот большая чёрная легковушка и из неё вышла Даша. Увидев дочь, Агафья Павловна бросилась к ней, обняла, всплакнула и тут увидела рядом с ней молодого мужчину,

_ Это Игорь, мама. Знакомьтесь,

_ Заждалась я вас, дорогие гостюшки. Все глаза насквозь проглядела.

Даша убрала засов, открыла ворота. Машина мягко вкатилась во двор, заняв почти половину его. Никогда прежде не видывала Агафья Павловна такой большой да красивой машины, должно быть, заграничной. Это смущало её.

_ Ну, чего держишь нас у порога? Приглашай в дом. Чаем угощай, _обнимая мать, говорила Даша.

_ Ой, извиняйте, гостюшки! Растерялась старая.

Стол был накрыт заранее, заставлен вазами с вареньями, тарелками с закуской. Посреди стола _ бутылка водки. В печи на загнете дожидал своего часа чугунок тушёного мяса с картошкой и чайник с травной заваркой. Между хлопотами Агафья Павловна успела затопить баньку. Спросила у дочери, не позвать ли кого из соседей в гости.

_ Нет, мама, пока не надо. Будем чаевничать одни. А жениха, кому любопытно, разглядят потом.

Игорь принёс из машины сумки с городской снедью. Даша принялась выгружать на кухонный стоя свёртки, кульки, пакеты.

_ Ой, да вы чо, ошалели чо ли? Куда же столько всего навезли! _говорила Агафья Павловна.

_ Так ведь не на один же день приехали, мама.

_ Да уж, слава Богу, что не на один день, _ радовалась мать. Едва уселись за стол и Игорь начал разливать в бокалы шампанское, как скрипнула калитка и на пороге появилась высокая сухощавая старуха в чёрной сборчатой юбке почти до пят, в цветистой кофте и босая, чему очень удивился Игорь. Это была соседка _ Дарья Сергеевна Шелгунова, самая старая жительница деревни. Ей шёл девяносто второй год. Наверное, половина односельчан приходилась ей крестниками. На всю округу славилась Дарья Сергеевна как знахарка, народная целительница, повитуха и даже колдунья. Из-за этой последней способности многие побаивались обронить ненароком про неё худое слово. В любое время шли к ней люди за целительными травками, за снятием порчи, несли младенцев на лечение от грыжи, детского родимчика и сглаза, а молодухи _ погадать про мужей, а то и доверить свои сердечные тайны и получить совет на будущее.

К причудам старухи относили её привычку ходить в тёплую летнюю пору по-ребячьи _ босиком. Без обуви она ходила и в лее за ягодами и грибами, и травами. Многим своим посетителям внушала:

_ Ты пошто боисся голыми-то подошвами по земле ходить? Мы ведь все из землицы, в неё и уйдём, Али ты в небо улетишь? Вот те слово моё: нету во всём белом свете лучше дохтура, чем землица тёплая, да травушка лесна. Ишшо хорошо помогат роса утрешна.

И вот эта-то славная старушка и самообъявилась гостьей.

_ Проходи-ка, соседушка, попотчуйся с нами, _ обрадовалась Агафья Павловна.

_ Да уж куды теперя данисся, раз пришла, _ шутливо ответилаДарья Сергеевна. _ И сразу к Даше: _ Ну, здравствуй, касаточка. Вижу, машина прикатила во двор. Ну, думаю, тёзка моя прибыла. Вот и решила попроведывать, посмотреть на тебя расхорошую. А это твой суженый?

_ Он, бабушка. Познакомьтесь.

Игорь встал, назвался и поздоровался со странной гостей.

_ Какие вы оба баские да пригожие, _ и к матери: _ Вот уж фарт-то тебе, Агаша.

Даша вышла из-за стола, обняла гостью, посадила рядом с собой. Игорь приготовился и ей налить шампанско го, но она прикрыла бокал ладошкой, попросила плеснуть беленькой, пояснив:

_ Оно здоровше, пользительней.

За компанию с гостей Игорь и себе налил водки.

Наступил момент произнести тост.

_ Давайте за встречу,_ предложила Даша.

_ Погоди-ка, дева, _ остановила её Дарья Сергеевна. _ Тут дело-то вон какое важное. Ведь за вас, молодых собрались выпить. Благословение нужно.

Она встала, помолилась сначала на икону в переднем углу, потом попеременно перекрестила всех, сопровождая своё действо молитвенным шепотом: «Боженька Всевышний и милостевый наш, благослови и освяти в супружестве чад твоих Игоря и Дарью, очисти тела и души их от болестей недужных, страданий ненужных, сними с них порчи горючие, наговоры липучие, унеси развей их дымом летучим по лесам дремучим, болотам зыбучим, пескам сыпучим. Обереги и сохрани от слова худова, глаза дурного. Аминь».

Игорь и Даша слушали, как заворожённые. Лицо Дарьи Сергеевны в эти минуты казалось таким отрешённым и сосредоточенным, словно она вовсе не за столом с ними сидела, а находилась где-то в другом,нездешнем мире. Будто и впрямь разговаривала с самим Богом. Где взяла она эту чудесную молитву? Может, придумала сама? Пожалуй, что так и есть. Обладая целительным даром внушения и веря в силу чистодушевного слова, она и в самом деле сама много напридумывала наговоров и молитв, которые читала, помогая страдальцам избавиться от телесных недугов и душевных пут.

_ Вот теперя в самый раз и выпить можно, _ заключила она свою странную речь. _ Без хорошего-то слова-скла ду и за порог ни шагу.

Дарья Сергеевна опять перекрестилась и осушила свою чарку до дна. Все последовали за ней.

Пока чаёвничали да разговаривали, подоспела и банька. Агафья Павловна прежде чем идти мыться, запарила берёзовый веник, потом открыла дверь в предбанник и плеснула в каменку два ковша водицы, чтобы выпустить угарный парок, окатила пол и полок кипятком. На первый парок послала, конечно, молодых. Но Даша отказалась, сославшись на временное и понятное женское недомогание и сказала, что пойдёт после всех.

Игорь пошёл один. Он с наслаждением хлестался запашистым веником, постанывал и охал от удовольствия, перемежал парку с обливанием холодной водой. Ему сегодня было хорошо и от баньки, и от гостеприимства тёщи, и от душевного божественного благословения чудной Дарьи Сергеевны. «Она и вправду, наверное, колдунья, _ думал он. _ Ишь, какие слова-то прочитала. Мне сразу вроде как легче стало». Давно он не был в таком счастливом и ровноуспокоенном настроении.

Постель молодым Агафья Павловна приготовила в горенке _ на старинной берёзовой кровати, выкрашенной в светло-коричневый цвет с жёлтым кружочком солнца на передней спинке. Глядя на старательное пышное постельное сооружение под небесно-голубой накидкой с четырьмя подушками, Даша счастливо и с благодарностью улыбнулась.

Когда вечерние сумерки, загущённые небесной пасмурью, растеклись над землёй и поглотили деревеньку, Игорь и Даша уединились в горенке, закрыв за собою дверь. Даша, сдерживая волнение, разобрала постель, погасила свет и начала раздеваться.

_ Дашенька, постели мне на пол. Сегодня такой день… В дороге за баранкой накрутился, подустал я порядком, И спать чертовски хочется..

Даша снова включила свет, подошла к старинному комоду, стоящему здесь же, в горенке, стала перебирать простыни, пододеяльники. Она успела снять только кофту, вынуть шпильки из волос, которые теперь крупными блестящими кольцами струились до самых плеч, придавая её красивому лицу таинственную привлекательность. Под рубашкой при каждом повороте и движении рельефно обозначались девичьи груди. Игорь с восхищением ловил каждое её движение, любовался ею. Она это чувствовала и смущалась, становясь от этого ещё пригляднее.

Вторую постель она приготовила на полу, рядом с кроватью.

_ Ты здесь самый желанный гость, потому ложись на кровать, а я _рядом с тобой, на полу.

_ Нет уж, Дашенька! На полу лягу я. Только не спорь. Ладно?

Даша снова выключила свет, легла в кровать, притихла. Сон не шёл к ней. Разные думы, сомнения и переживания волновали её: ведь так странно начала складываться её супружеская жизнь _ самая желанная и ответственная пора в женской судьбе. Но она совершенно не сомневалась в своём выборе и готова была достойно пронести свой крест с любимым человеком до конца, вовсе не думая о какой-то жертвенности. Просто по судьбе досталась ей такая доля. А в судьбу она верила _ вот и всё.

Даша чувствовала, что не спал и Игорь. Он, наверное, думал о том же. Но вот послышалось его ровное дыхание. Видимо, утомлённый дорогой, неизбежными волнениями от встречи с тёщей, и к тому ещё разнеженный банькой, он постепенно уснул. Начала засыпать и Даша. Облегчающий сон втягивал её в тёплую купень, забирая всякие сомнения и тревоги. Странно: сквозь сон, как наяву, она ощущала душевную лёгкость и успокоение и слышала благословляющие слова Дарьи Сергеевны» «…очисти тела и души их от болестей недужных, страданий нервных, сними с них порчи горючие, наговоры липучие, унеси, развей их дымом летучим по лесам дремучим, болотам зыбучим, пескам сыпучим. Обереги и сохрани от слова худого, глаза дурного…»

Проснулась она заполночь от того, что кто-то касался её плеча. От неожиданности ойкнула и приподнялась _ перед ней на коленях стоял Игорь.

_ Это я, Даша, _ шептал он._ Вот проснулся и не могу дальше без тебя. Не могу…

Он гладил дрожащей ладонью её волосы, плечи, грудь.

_ Я хочу тебя, моя дорогая жена. Хочу.

Она подвинулась к стенке, освобождая место подле себя. Он лёг, обнял её и привлёк к себе.

_ Дашенька, желанная моя...

Его горячие поцелуи обжигали её руки, глаза, щёки, губы. Она расслабленно подалась ему навстречу. Страстный любовный водоворот захватил и увлёк их как в бездну, в оглушающую чувственную стихию. Они слились воедино, будто растворились в охватившем их порыве. Это было чудо, которое дарует природа как венец любви и счастья любящим мужчине и женщине.

Очнувшись от потрясшего чувственного порыва, они некоторое время лежали молча.

_ Дашенька, дружок мой милый. У нас будут дети. Будут!

В ответ она молча и счастливо уткнулась ему в плечо и тихо заплакала. Это были счастливые слезы.

Долго в эту ночь они не могли успокоиться и заснуть. Снова и снова безудержно отдавались эйфории безумного наслаждения друг другом. Да и невозможно было вырваться из этого чудного плена.

На всю жизнь осталась в их памяти счастливая тайна этой первой супружеской ночи, предать которую или изменить ей никто и никогда из них не сможет.

Они успокоились и уснули на рассвете, когда в окно забрезжил свет нового летнего утра _ первого дня их супружеской жизни.

 

 

 

СТРАХ

 

Бурливым, серебристо-пляшущим потоком несётся с далёких горных круч речка Шумиха, бьётся тугими студёными струями в каменистом ложе, прополаскивая до чистоты прибрежный галечник. Теснят её с обеих сторон крутые таёжные горы и скалы, не давая вырваться на равнинную волю. И только километров за пять до устья, перед Сибгорком, раздвигаются они в обе стороны, образуя неширокую долину, выпуская свою пленницу на простор. Назвали а народе эту долину с неутихающей Шумихой Гремячим Логом.

Когда-то, до дачного бума, был этот Лог свободным, сплошь покрывался летом густым луговым разнотравь ем, пестрел россыпью диких цветов, полнился птичьим гамом, жужжанием пчёл и шмелей. И только с краю от городского посёлка тянулась в Лог по правому берегу односторонняя улица в десяток домов с сарайками и огородами. А на противоположном берегу выростали к осени стожки сена.

Теперь Гремячий Лог был сплошь оккупирован дачниками, густо застроен разнокалиберными домишками, домами и особняками.

Давно облюбовал этот живописный уголок под дачу генеральный директор Сибгорского шинного завода Илья Маркович Аркамов. Всяческими путями пытался он заполучить здесь желанный земельный участок, но всё давно уже было поделено и роздано. Даже не помогли приятельские связи с высшими городскими чиновниками. Но фанатичный Аркамов не отступал, с маниакальной настойчивостью продолжал поиск участка и поручил это дело своему заместителю па кадрам и режиму Айдашкину _ человеку исключительно пройдошному и пронырливому, с обезьяньей подвижностью и живостью в движениях и мимике. Тот усердно приступил к выполнению задания своего благодетеля. И вскоре приметил такой участок _ небольшую усадьбу старика Завьялова.

Семидесятитрёхлетний ветеран жил в одиночестве. Единственный сын его погиб в Афганистане, а замужняя дочь жила на Украине, в Донецке. Старик существовал на пенсию и огородину, которую выращивал на своём подворье. И ещё он держал козу Зойку. Сено для неё заготовлял на примыкавшей к его огороду лощинке, образовавшейся в пологом распадке горы. Траву старик скашивал литовкой, через день-другой увязывал в тюки и носил на себе домой, разбрасывал по двору для окончательной просушки, а потом сгребал и смётывал в стожок, которого хватало Зойке до следующей весны, до первой майской зелени. Усадьбу Завьялова Айдашкин приметил, когда колесил по поселку с приглядом.

Его внимание привлёк старенький, почерневший от времени домишко под замшелой тесовой крышей, с осевшими до земли окошками и покосившейся оградой. По двору ходил старик в тельняшке, с непрочёсанной куделью седых волос, и ворошил деревянными граблями разбросанную по двору траву.

Айдашкин вылез из машины, вошёл во двор, поздоровался со стариком, попросил воды напиться, а потом вступил в разговор и выведал подробности из его жизни. На следующий день повёз Айдашкин своего шефа на осмотр подмеченной усадьбы. Старик на этот раз копался в куче свежих стружек и опилок, выбирал из неё равномерные столярные обрезки и укладывал их под навесом в поленницу.

Усадьба Аркамову понравилась, и он тут же предложил старику поменять сгнивший домишко на благоустроенную квартиру в городе. Старик не сразу уразумел, чего хотели от него гости, а когда понял, тут же отверг их предложение:

_ Не, не! Я тута родился, тута женился. И помирать тута буду! и разговору об этом боле нету.

С этими словами старик снова принялся за своё дело, но видя, что гости не уходят, пошёл к сараю и спустил сидевшего там на поводке огромного чёрного кобеля с медвежьей головой. Пёс был стар, тяжеловат, медлителен, с проседью в косматом загривке. Он неторопливо проследовал за хозяином, подошёл к гостям, молча обнюхал их и сердито прорычал, чем немало напугал их.

_ Назад, Байкал! _ скомандовал старик. Кобель отошёл к крыльцу, лёг, положив голову на вытянутые передние лапы, и сторожко уставился на чужих людей.

Старик прошёл к воротцам, открыл их, молча приглашая гостей на выход, и те, с опаской поглядывая на пса, удалились ни с чем.

В машине Аркамов проговорил:

_ Надо, надо как-то уломать старика. Очень по душе мне его усадьба.

Айдашкин принял эти слова как приказ и понятливо кивнул, как бы говоря: «Ну, что ж! Раз надо _ будем стараться.»

Недели через две после этого Айдашкин вошёл в кабинет Аркамова с неожиданной и неприятной новостью: дом старика Завьялова сгорел. Среди головешек обнаружили останки хозяина. Обезумевший пёс беспрестанно выл на пепелище и никого не подпускал к обгоревшему трупу хозяина. Милиционерам пришлось его пристрелить.

Пожар возник ночью. Причиной его, по заключению комиссии, было короткое замыкание в обветшавшей электропроводке. На этом и была поставлена точка в расследовании причины загорания и гибели старика Завьялова.

На похороны покойного приехала его дочь _ единствен ная наследница выгоревшей, осиротевшей усадьбы и уцелевшей козы. Бесхозную Зойку сразу же забрали соседи.

Айдашкин на похороны приехал специально, чтобы повстречаться с наследницей и договориться о покупке отцовской усадьбы. Деньги были предложены немалые, и наследница согласилась.

Это событие произошло в прошлом году. В ту же осень участок был очищен от пожарного и прочего хлама, вырыт котлован и заложен фундамент под большой двухэтажный особняк.

Аркамов решил полностью построить дом этим летом, чтобы уже с осени выезжать туда на отдых. Он ежедневно посылал на свою стройку бригаду, сформированную из заводских рабочих. К августу дом в основном был готов, заканчивались последние отделочные работы. Аркамов радовался. Но неожиданное трагическое событие повергло его в шок: сорвался с крыши и разбился насмерть шестидесятилетний жестянщик ремонтно-механического цеха Василий Фатеев. Аркамов вызвал Айдашкина и начальника управления техники безопаности, приказал им оформить гибель Фатеева как несчастный случай на производстве, что те и сделали.

На место трагедии Аркамов не поехал. Сказавшись больным, он отсиживался дома. Айдашкин доносил ему, что среди рабочих нарастает недовольство и что на заборе у проходной появились надписи с угрозой Аркамову и что он, Айдашкин, приказал их закрасить.

Чтобы семья Фатеева не поднимала шума, все заботы по похоронам взял на себя завод, а вдове выдали единовременное пособие в размере годовой зарплаты погибшего.

На заводе Аркамов появился, когда недобрые разговоры мало-помалу улеглись и страсти поутихли.

История с Фатеевым не закончилась с его похоронами. Однажды вечерком, после работы, когда Аркамов спускался с крыльца заводоуправления к своей машине, к нему подошёл мужик средних лет, с густой чёрной бородой, и глядя на него зло прищуренными глазами, пригрозил:

_ Ты, гад, нам за дядю Васю ответишь! Вот придёт день _ и ответишь

Дядей Васей в ремонтно-механическом цехе уважитель но звали жестянщика Фатеева.

Мужик не боялся, не прятал лицо, а смотрел на растерявшегося директора в упор и так решительно, что, казалось, угрозу готов был привести в исполнение сейчас же. Аркамов поскорее заскочил в машину и приказал шофёру двигаться.

Кто был этот мужчина, Аркамов не знал и в страхе не разглядел его. Скорее всего это был кто-нибудь из одноцеховиков Фатеева.

Долго ещё Аркамов ощущал на себе обжигающий, ненавистный взгляд мужика с пугачёвской бородой, долго не мог успокоиться и придти в себя. Сначала он хотел сходить в ремонтно-механический цех и незаметно поискать угрожавшего ему рабочего, чтобы немедленно выгнать с завода, но потом передумал: очень уж решительным и опасным был этот мужик, и лучше было его не трогать. В его угрозе Аркамов чувствовал реальную опасность для себя и на расправу не решился. Более того, в душе его поселился страх, и он приказал начальнику заводской военизированной охраны подобрать лично для него надёжного бойца, освободить от дежурств на проходной. Теперь на работу и с неё Аркамов ездил с личным охранником, который встречал его у дверей и до них же провожал.

Аркамов был суеверным человеком, а в последнее время ещё и чрезвычайно мнительным, боялся крови и покойников. Осматривать свой готовый дом поехал лишь через полторы недели после трагического случая. Сопровождал его Айдашкин.

Когда они обходили вокруг дома, осматривая благоустройство двора, то как по команде остановились в одном месте, метрах в трёх от стены дома, на краю асфальтированной площадки. Между этой площадкой и бетонным откосом вдоль стены, был газон, уже густо прошитый чистыми стрелочками травы. Аркамов почувство вал необъяснимую тревогу, глянул на Айдашкина, тихо спросил:

_ Что?

Тот сморщил живое обезьянье лицо, придал ему печальное выражение и тоже тихо ответил:

_ Здесь. Как раз в этом месте.

Аркамова будто насквозь прошило горячим током. Это он почувствал корнями волос и ладонями. Ему сейчас же захотелось уйти отсюда, но он не мог сдвинуться, словно неведомая сила удерживала его на месте. Он снова глянул на Айдашкина, как бы спрашивая, зачем остановились. И в это самое время будто из-под земли, где они стояли, донёсся до Аркамова глухой удар и тихое, печальное слово _ «Зачем?» Аркамов оглянулся _ кругом никого, кроме их с Айдашкиным, не было.» Что это со мною? Наваждение или галлюцинации? Откуда этот звук и слово? Уж не знаки ли от несчастного жестянщика, не предупреждение ли мне? И если знак и предупреждение, то зачем? Чего мне бояться и ждать?» _ встревожено подумал Аркамов. _ А может, всё это просто почудилось и надо сейчас же забыть?»

Но не забылись эти странные звук и слово, запали в душу мучительно-тревожным предчувствием.

* * *

В народе говорят, что беда не приходит в одиночку, и действительно, вскоре вслед за несчастным случаем грянуло другое, не трагическое, но более тяжёлое для Аркамова: его буквально вытолкнули с завода. Это сделали два молодых здоровяка из головной московской фирмы «Руббер».

К изгону Аркамова было основание. В октябре прошлого года фирма выделила заводу пятьдесят восемь миллионов рублей на модернизацию производства легковых радиальных шин, на которые в регионе был устойчивый спрос. Производство это размещалось в отдельном корпусе и считалось как бы самостоятельным небольшим заводом. Деньги были выделены целевым порядком _ к декабрю нынешнего года закончить реконструкцию производства, с увеличением его мощности на тридцать процентов.

Полученные деньги Аркамов частично использовал в своих интересах: двенадцать миллионов вложил в строительство особняка и в достройку собственного магазина по продаже запасных частей к автомобилям. Шла, конечно, и реконструкция. Был полностью выполнен строительный раздел проекта, подготовлены производственные площади под монтаж оборудования, но само оборудова ние на завод ни поступало, так как предоплаты за его поставку заводам-изготовителям Аркамов вовремя не произвёл. План реконструкции срывался.

Аркамов был богатым человеком. В начальный период приватизации он изловчился выкупить у завода за бесценок два важных и теперь очень прибыльных объекта: строительное управление со всеми сооружениями и техникой (фактически небольшой строительный завод) и профилакторий в пригородном сосновом лесу. Кроме того, у него было три магазина. Среднегодовой доход составлял около пятнадцати миллионов рублей. Он надеялся, что без труда вернёт взятые у фирмы деньги. Но не обошлось _ выдала любовница, Раиса Антоновна, главный бухгалтер завода. Она отвечала Аркамову полной взаимностью, охотно шла с ним на интимную близость. Когда они оставались наедине, он любил ворошить и гладить её блестящие чёрные кудри, целовать в отзывчивые открытые губы, за которыми обнажалась жемчужная подковка здоровых зубов и которыми она любила мелко, по-беличьи прикусывать его язык и губы. Он благодарил судьбу, что она послала ему такую умную и страстную любовницу.

Раиса Антоновна видела, что Аркамов, используя фирменные деньги в личных целях, терял меру осторожнос ти, забывал, что со своими двенадцатью процентами акций был всего лишь управляющим, а не вечным и полновластным хозяином на заводе. Она предчувствовала, что в фирме скоро узнают о его махинациях и скорее всего выгонят с завода, и что ей тоже придётся отвечать с ним заодно. Вот почему в последнюю командировку в Москву она напросилась на конфиденциальную встречу с самим президентом фирмы Фруминым _ мужчиной на шестом десятке лет, с короткой стрижкой седеющих волос и с короткой же, по моде, бородкой, будто проросшей серой свиной щетиной.

_ Садитесь, Раиса Антоновна. Садитесь, _ пригласил Фрумин гостью, указывая глазами на свободное соседнее кресло и продолжая что-то дописывать в блокнот. _ Я сейчас.

Фрумин не понравился Раисе Антоновне: и щекастое небритое лицо его, и жирная, тестообразная складка под подбородком, и белые ладони с толстыми пальцами _ всё вызывало в ней неприязнь. Но она хотела понравиться ему, потому что от него зависело её будущее, и смотрела на него улыбчиво, с затаённым намёком на симпатию.Фру мин отложил в сторону блокнот, некоторое время молча разглядывал гостью и, кажется, понял её.

_ Я слушаю вас, Раиса Антоновна._ Выкладывайте, с чем пришли.

Она изложила суть своего дела, а фактически _ донос на Аркамова. Фрумин понимающе и одобрительно кивнул, а она как бы в оправдание своего предательства добавила:

_ Забота о делах нашей фирмы считаю своей служебной обязанностью.

_ Спасибо, спасибо за важную информацию. Мы ценим преданных работников и дорожим ими.

_ Я просто выполнила свой долг, _ ещё раз для убедительности добавила она.

Фрумин на минуту задумался, поиграл пальцами по столу и предложил:

_ Меня интересует ещё многое на заводе. Но это будет другой, долгий разговор и не здесь. Не согласитесь ли продолжить его сегодня вечером у меня в загородном доме?

«О, какая удача!» _ обрадовалась про себя Раиса Антоновна, но ответила не сразу. Изобразив на лице смущение, молчала.

_ Соглашайтесь, соглашайтесь, Раиса Антоновна. _ Я прошу вас. Она ещё некоторое время помолчала, а потом, понимающе глянув ему в глаза, ответила:

_ Я согласна. Только у меня назавтра билет домой. На десять утра.

_ Проблем не будет.

В загородном доме у Фрумина Раиса Антоновна провела всю ночь. Утром увезли ее в Домодедово, и она улетела домой. Аркамов, не подозревавший измены, по-прежнему боготворивший свою пассию, проявлял к ней нежные чувства, приглашал в свою уединительную комнату отдыха для сладостных интимных встреч. Она ничем не выказывала своей перемены, ласково принимала ухаживания Аркамова и с готовностью отзывалась на его желания.Через пару недель после возвращения Раисы Антоновны из командировки на завод приехали из Москвы два молодых и крепких представителя головной фирмы. Они предупредили ничего не подозревавшего Аркамова, чтобы он подготовил краткий, не более чем на трёх страницах, отчёт о работе завода и о ходе реконструк ции производства легковых радиальных шин. По-хозяйски обошли цеха завода, внимательно и подробно ознакомились на месте с ходом реконструкции и утром следующего дня вошли без предупреждения в директорский кабинет. Тот из приехавших, который был постарше годами, сказал, чтобы Аркамов пересел за приставной столик, а сам расположился в его кресле, произнёс:

_ Приступим к делу.

Краткий отчёт зачитала Раиса Антоновна. Видимо, для этого она и была приглашена на совещание. Аркамов попросил её дать необходимые пояснения к цифрам.

_ Здесь и так всё понятно, _ неожиданно сухо ответила она. Только сейчас Аркамов понял, что произошло.

_ Украденные деньги немедленно погасите своими акциями. Срок _три дня. Иначе _ под суд, _ приказал сидевший в кресле , а напарник его достал из папки листок и подал Аркамову. Илья Маркович пробежал его глазами. Будто выстрелом в лицо ударили строчки: «... уволить по статье...» Как рыба, выброшенная на берег, задышал он пусто и обречённо.

Кто им дал право так оскорбительно разговаривать с ним, с самим Аркамовым! И так грубо вышвыривать с завода, как вышвыривают рябятишки с футбольной площадки неизвестно откуда появившийся там рваный башмак.

_ Да как вы смеете! Я вырос на этом заводе! _ выкрикнул он.

_ Сейчас же освободите кабинет! _ жестко приказал сидевший в кресле.

_ Да пошли вы!

Фирмачи крепко, как когтями, ухватили его за руки, подтащили к двери и вытолкнули вон из кабинета.

Растерянный, раскрасневшийся, с расстегнувшейся рубашкой и взлохмаченными волосами спустился он вниз по лестнице на выход. Удивлённая его видом, молодая охранница поднялась ему навстречу и проводила взглядом до самого крыльца.

Как оглушённый, словно в помешательстве, остановился Аркамов на крыльце, осмотрелся кругом _ машины рядом не было. Да ведь и быть не могло _ он же не вызывал её. Направился в гараж, чтобы сейчас же уехать домой и там отдышаться, прийти в себя.

Начальник гаража, видимо, уже получивший указание не давать Аркамову служебной машины, вышел из-за стола, и будто впервые, с любопытством смотрел на него. Аркамов всё понял и повернулся к выходу. « Все они ненавидят меня и радуются моему горю. Жалкие людишки!» _ с огорчением думал он.

Его остановил голос начальника гаража:

_ Постойте, Илья Маркович! Я отвезу вас на своей машине!

* * *

Мудрая живёт в народе пословица: «Судьба играет человеком». Это в полной мере испытал на себе и Аркамов. Ещё вчера он был полновластным хозяином на заводе, господином, а теперь вот оказался в безвластном одиночестве. Даже услужливый льстец и служака Айдашкин отвернулся _ не позвонит, не навестит.

Трудно, мучительно переживал свой крах и одиночество Аркамов, Он привык к тому, что с утра и до вечера был занят на заводе: проводил планёрки, выслушивал доклады и отчёты, подписывал приказы и распоряжения, утверждал сметы и проекты, испытывая при этом глубокое удовлетворение от власти над людьми. И вот теперь он _ никто, хоть и с милионным состоянием и возможнос тью жить беззаботно и в своё удовольствие, жить в достатке и праздности.Но не было радости и покоя в такой жизни.

Не нашёл Аркамов успокоения и дома. Большая четырёхкомнатная квартира казалась ему пустой и неуютной. Обе взрослые дочери были уже замужем, жили отдельно, своими семьями. Жена с годами как-то сама собой отдалилась от него и уже не ждала и не искала супружеской близости с ним.

Тоска и безысходность постепенно овладевали Аркамовым. Чтобы хоть как-то развеяться, встряхнуться, начал он выходить на прогулки в соседний сквер, но скоро и от этого отказался. Как-то однажды показалось ему, что следит за ним тот чернобородый мужик, который угрожал ему расправой за жестянщика Фатеева. Образ этого мужика начал преследовать Аркамова даже во сне. Однажды приснился ему жуткий сон: пришёл этот мужик к нему на расправу, повалил и начал душить. Аркамов проснулся от собственного крика. Сердце его гулко колотилось, руки дрожали. Он сел в постели и боязливо притих. Потом долго и чутко прислушивался к пугающей темноте, улавливая каждый шорох и звук. Ему даже стало казаться, что мужик этот проник каким-то тайным путем на балкон, затаился там и ждёт удобного случая, чтобы напасть на него.

Навязчивый страх рождал в Аркамове обострённую подозрительность и осторожность. Он прекратил прогулки по скверу, а потом вообще перестал выходить на улицу, стал раздражительным, капризным. Иногда ни с того, ни с чего набрасывался на жену, ругал её за слишком горячий или холодный чай, за не вовремя начатую уборку в квартире, придирался по пустякам. Жена обычно молча сносила его придирки и лишь когда становилось невмочь, советовала подлечиться.

_ Дура! _ обрывал он её.

Жизнь дома становилась Аркамову невыносимой, мучительной, и он решил уехать в свой пригородный дом, укрыться, спастись в нём от мучившей его жизни. И он уехал.

Загородная жизнь благотворно повлияла на Илью Марковича. Постепенно отступали мнительная тревожность и страх. Сны становились покойнее. Он с удовольствием выходил по утрам в свой небольшой сад, к росным огородным грядкам. Домой возвращался с запашистым зелёным пучком лука, петрушки и укропа, с парой блестящих от утренней росы огурчиков, готовил из них на завтрак салат _ лучшую закуску после привычной рюмки водки.

Иногда Илья Маркович спускался к речке, садился где-нибудь под кустом на валуне и подолгу, с обострённым чувством засматривался на завитушки бурлящей в каменьях воды с летящими на ней жёлтыми и красными перышками листьев, опавших с прибрежного ивняка и рябинок. Начиналась осень.

Слава богу, всё шло вроде бы хорошо. Но скоро одно событие, взбудоражившее дачный посёлок, снова зародило, всколыхнуло в Аркамове тревогу и беспокойство. Это был ночной пожар. Сгорел особняк известного в городе чиновника. Дом стоял на противоположном берегу, и пожар Аркамов наблюдал из окна. Он сразу же проснулся от уличного шума и зарева, светившего в окно. Он видел, что в стороне от полыхающего дома стояла большая толпа людей, и только несколько человек суетливо бегали вокруг с вёдрами и баграми. Две пожарные машины пришли поздно, когда дом уже догорал.

Утром Аркамов пошёл в соседний магазин, чтобы поподробнее разузнать о ночном происшествии. Народу там собралось много, шло оживлённое обсуждение ночного события.

_ Так ему, взяточнику, и надо. И правильно сделали, что сожгли.

_ Неча их, ворюг, жалеть. Пусть хоть сёдня все погорят в ясном пламени.

_ А сам-то, сказывают, с любовницей едва успел целёхоньким выскочить.

_ О, ё-моё! Чем занимаются!

_ С жиру бесятся!

Аркамову показалось, что эти осудительные реплики были сказаны для него, и он потихоньку вышел из магазина.

Насторожённо-мнительное настроение снова вернулось к нему, «Вот и меня подопрут когда-нибудь ночью и подожгут? _ думал он.

И будто чей-то чужой голос добавил: «И сгоришь живьём, как дед Завьялов».

Воспоминание о несчастном старике неприятно взволновало и расстроило Аркамова. Окончательно его вывело из вроде бы едва-едва установившегося душевного равновесия ещё одно, вовсе незначительное для постороннего человека событие. Как-то он увидел на газоне несколько крупных зрелых ягод клубники. Они сочно краснели в чистой, блестящей на солнце траве. Откуда взялся этот одинокий клубничный куст? Может, вырос из семечка, которое случайно оказалось в семенном пакете газонной травы или было занесено лесной птахой в помёте? Куст был здоров, ветвист, В густой метёлке его ярко и девственно белели цветочки новых завязей. Аркамов с изумлением смотрел на этот куст, на его красные сочные ягоды, а потом вдруг ахнул и закрыл глаза ладонью: куст вырос как раз в том месте, куда упал жестянщик Фатеев. Ягоды были похожими на застывшие капли крови. «О, господи!» _ прошептал Аркамов и поспешно удалился прочь. Этот клубничный куст не выходил из его головы целый день, а вечером он пришёл к нему с лопатой, торопливо выкопал и выбросил за ограду.

И недавний ночной пожар, и грозивший ему мужик с пугачёвской бородой, и этот куст клубники как бы соединились для него в единый предостерегающий знак, вызывавший в нём страх и предчувствие неизбежной расплаты за все неправедные дела.

Снова он стал бояться темноты. С тревогой и беспокойством ожидал теперь каждую ночь. Как только сумерки начинали приглушать вечернее небо, он обходил с чуткой осторожностью свой большой дом, заглядывал за портьеры, шторы, осматривал темнеющие углы и закрывал на замки обе двери: широкую, двухстворчатую _ на парадное крыльцо, и узкую _ в сад, и не включая света, тихонько ложился на кожаный диван в небольшой угловой комнате с одним окном. Ему казалось, что именно эта, как бы отъединённая комната и была для него спаситель ным местом. Но нет, не спасала она его от кошмарных снов и тревог, не приносила покоя, а напротив _ даже возбуждала в нём опасные мысли. «А что пожар? _ рассуждал он сам с собой. _ Сгорело _ и всё! Налетит потом ветер, разнесёт пепел и ничего не останется: ни злобы, ни зависти, ни страха _ ничего! И станет душе легче!»

Эти неразумные, бредовые мысли могли появиться в голове ненормального, психически нездорового человека. Таким теперь и был Аркамов.

«Дом этот проклят. Он стоит на нечистом месте, на крови стариков, думал Аркамов. _ И мне, и детям моим от него счастья не будет. Горе и страдания принесёт он. Я сожгу его! Сожгу! И уеду куда-нибудь далеко, где мало людей. И буду жить с собакой!»

* * *

В середине сентября, в ночь с понедельника на вторник, когда отдыхающие горожане вернулись домой и дачный посёлок наполовину опустел, занялся пламенем ещё один особняк. Жаркий, трепещущий огонь вымётывался наружу из его окон, будоража и пугая просыпавшихся обывателей своей неукротимостью и силой. В это же время из посёлка шагал по дороге одинокий мужчина с рюкзаком за спиной. Время от времени он останавливался, оборачивался назад, глядел на пожарное зарево, безумно улыбался и повторял одни и те же слова:

_ Горит! Вот и ладно! Вот и хорошо! Огонь _ он очищает! Он уносит всё в небо. На суд божий. Он в небо уносит!

А пожар тем временем набирал силу, поднимался всё выше и выше, метался в аспидном небе трепещущими языками, доставая дрожащими отблесками торопливо уходящего в молчаливую темноту одинокого путника.

 

 

 

НА ПРИЁМЕ

 

На приём к генеральному директору Евгений Викторович Цветаев готовился заранее. Он тщательно выгладил любимый коричневый костюм, в котором когда-то ходил на заводские торжественные вечера, приколол к нему свои награды _ медали к 100-летию рождения В.И. Ленина и ветерана труда и два министерских значка «Победитель социалистического соревнования». Глянул в зеркало _ оттуда смотрел он сам на себя удивлённым и чуть растерянным взглядом. И было отчего: реденький клочок седых волос на голове, две глубокие морщины по углам губ, старческая складка кожи под подбородком. И впервые заметил желтоватые ободки вокруг зрачков. Даже для проверки поводил глазами из стороны в сторону _ ободки не исчезли. Раньше он замечал такие ободки у нездоровых и старых людей. И вот теперь эту печальную метку поставило время и на нём. Что ж _ всему своё время.

На приём Евгений Викторович приехал за полчаса до назначенного времени. Выписал в отделе кадров разовый пропуск. Раньше вход в заводоуправление был свободным, а сейчас сразу же за порогом вестибюля навстречу ему поднялась из-за полированного стола миловидная девушка в тёмно-синей полувоенной форме с петличками и в пилотке _ похожая на стюардессу. Она взяла у Евгения Викторовича пропуск, привычно глянула на него и разрешила идти дальше.

В этом здании каждый уголок, каждый поворот и ступенька сохранились в нём живой памятью и теперь сильно волновали его.

Евгений Викторович знал, что завод был загружен всего лишь на 25-30 процентов, сократил наполовину численность работающих и испытывал большие трудности. Разрушительные следы перестройки Евгений Викторович ожидал увидеть в первую очередь здесь, в заводоуправ лении. Но всё оказалось не так. И вестибюль, и лестница, по которой он поднимался, были отделаны белым мрамором и стеновыми панелями под дуб. Ещё шикарнее выглядел второй, директорский этаж. Здесь всё сияло и блестело в искрящемся свечении хрустальных люстр. Было пустынно и тихо. Это вызвало у Евгения Викторовича на некоторое время удивление и отчуждённость. В те, не столь уж далёкие времена, когда Евгений Викторович работал на заводе, в коридорах и в кабинетах заводоуправления постоянно ощущалась деловая атмосфера напряжённой заводской жизни. Здесь почти всегда можно было увидеть руководителей цехов и отделов и их специалистов, приходивших на совещания и деловые встречи. Многие цеховики были даже в простой робе. А в вечерние часы, после окончания дневной смены, появлялись и рабочие. Они приходили в завком профсоюза или же на приёмы к высшему начальству по личным вопросам. Теперь же в коридоре стояла непривычная, неживая пустота. Евгений Викторович сразу же почувствовал себя в ней неуютно, чужим, посторонним человеком. Осторожно, словно боясь нарушить почти театральную тишину, он пошёл по коридору. На обновлённых дверях знакомых прежде кабинетов висели таблички с новыми должностя ми и незнакомыми, чужими фамилиями. Изготовлены таблички были с претензией на важность кабинетных хозяев _ с бронзовой (под золото) обводкой рамок и золотыми же надписями на них.

Минут за пять до приёма Евгений Викторович вошёл в приёмную. Девушка-секретарь разговаривала по телефону, видимо, с подружкой. Взглянув оценивающе на вошедшего старика с медальками на старомодном костюме, без стеснения продолжала радостно делиться своими новостями:

_ Ой, типа! Оттянулись мы вчера по полной программе. Зарулили всей компашкой к Бориске на фазенду. А пахан у него, сама знаешь, какой крутяк. Закатили пирушку на всю катушку. Из сауны _ сразу всей компашкой в бассейн, а тама _ шампанское прямо из горла и по кругу. Ой, чо было, чо было! Как вспомнишь, так вздрогнешь! Вооще, потерпи до вечера, тогда и обо всём побазарим.

Она будто не видела стоящего перед ней старика, не прервала своей болтовни и даже не предложила сесть ему на стоящий рядом обширный кожаный диван. Порой она игриво и негромко похохатывала, и тогда её фарфоровые кудряшки мелко подрагивали, а голубые кукольные глазёнки прикрывались чёрными хвоинками перекрашенных ресниц.

_ Я на приём к директору. По записи, _ сказал Евгений Викторович, когда девица положила телефонную трубку на место.

_ Ваша фамилия?

Евгений Викторович назвался.

Девица заглянула в лежащий перед ней журнал, пошелестела страницами, с удовольствием ответила:

_ Илья Иванович в командировке. Принимать будет его заместитель по кадрам и режиму Борис Антонович Айдашкин. По коридору вторая дверь направо.

_ Нет, нет! Мне надо к самому генеральному директору.

_ Не теряйте время. Илья Иванович по личным делам редко принимает. И в другой раз может оказаться в командировке. Идите к Борису Антоновичу.

Евгений Викторович понял, что генеральный с такими, как он, не хочет и не будет встречаться.

Айдашкина Евгений Викторович знал ещё по тому времени, когда работал на заводе. Айдашкин тогда был начальником ЖКО. Вертлявый, с подвижной обезьяньей мимикой на худом лице, пронырливый в делах и угодливый начальству, он не вызывал у окружающих симпатию и не имел в коллективе авторитета.

Айдашкин сразу же признал Евгения Викторовича. Да и как не признать было! Ведь Цветаев работал руководителем одного из основных подразделений _ начальником отдела организации труда и зарплаты, и Айдашкину часто приходилось обращаться к нему с вопросами по штатам ЖКО и по зарплате, в том числе и лично для себя. Он не был стеснительным человеком и каждый раз при пересмотре окладов настойчиво просил Цветаева повысить ему ставку до уровня начальников технических служб. А однажды даже пробовал решить этот вопрос через жену Цветаева, Полину. Остановил её как-то в коридоре, отвёл в сторонку и намекнул, что может провести капитальный ремонт их квартиры. Полина, конечно, всё поняла и передала мужу. Результат был совершенно неожиданным: комиссия в составе работников ОТиЗа, главной бухгалтерии и профкома проверила достоверность по факту выполненных ЖКО штукатурно-малярных работ и расхода материалов при ремонте заводского общежития.

Это, конечно, хорошо запомнил Айдашкин, и сейчас у него появилось желание ответить Евгению Викторовичу двойной монетой. Решение это он принял, конечно, сразу, как только вошёл к нему Цветаев, но пока держал про себя: хотелось помучить сидевшего перед ним теперь бессильного бывшего начальника ОТиЗа.

Айдашкин усадил Евгения Викторовича напротив себя в кресло и попросил подробнее изложить просьбу, хотя из заявления и так всё было понятно.

_ Жену поставили в очередь на операцию по удалению камней из почки. Нужно четыре тысячи рублей. На заводе жена проработала тридцать четыре года. Прошу помощи.

Айдашкин изобразил на лице понимание и сочувствен но произнёс:

_ До чего же дожили. Таких людей в нужду вогнали!

Оказывается, Айдашкин не такой уж плохой человек. Тронутый его вниманием, Евгений Викторович достал из внутреннего кармана и положил на стал диплом заслуженного ветерана завода, пояснил:

_ Вот Полина награждена. Тут, между прочим, и льготы предусмотрены.

Айдашкин диплом вроде бы и не заметил, не обратил на него никакого внимания, на какое-то время опечалено задумался, поиграл пальцами по столу. Евгений Викторович в ожидании ответа напрягся. В нервном тике вдруг задёргалось в тике левое веко. Евгений Викторович смущённо прикрыл его ладонью.

_ Всё, всё понятно,_ тяжело вздохнул Айдашкин и пугающе глянул на Евгения Викторовича. _ Полностью сочувствую вам, но надежды, по правде сказать, почти никакой. Завод на ладан дышит, Живём в долгах, как воробей в перьях. Не сегодня-завтра обанкротят. Даже похоронные выплачивать не из чего.

Айдашкин говорил ещё что-то, но Евгений Викторович, словно оглохнув от унижения и обиды, уже не слышал его, неловко и долго совал в карман дрожащей рукой Полинин диплом заслуженного ветерана, не простившись вышел.

Начальник канцелярии Анна Михайловна, у которой он разделся по старой памяти, встретив Евгения Викторовича, сразу всё поняла по его лицу, сочувственно спросила:

_ Айдашкин принимал?

Евгений Викторович в ответ молча махнул рукой, спешно оделся и поскорее вышел. Когда он спускался с крыльца, к заводоуправлению подкатила, сверкая блестящими боками новенькая «Вольва». выскочивший шофёр предупредительно открыл заднюю дверцу, и из машины вышел вальяжный, богато одетый господин _ то был генеральный директор Илья Иванович Арканов.

 

 

 

КРАСНЫЕ ГВОЗДИКИ

 

Евгений Викторович Цветаев стал разговаривать сам с собой. Странность эту он за собой не замечал, пока не обратила на неё внимание соседка по даче.

В тот день он собирал смородину и разговаривал с женой, как с живой, будто была она рядом, хотя схоронил её в прошлом году, осенью.

_ Со смородиной сделаем, как ты говорила: пропустим через мясорубку и перемешаем с сахаром. И вкуснее будет, и витамины сохранятся. А вот скажи-ка, сколько банок огурцов закатывать будем и надо ли их кипятком обдавать. Я запамятовал. Напомни-ка.

Наблюдавшую за ним через забор соседку он увидел, когда поднялся от куста.

_ Ты вроде один, Викторович, _ сказала она, _ а слышу, с кем-то разговариваешь.

_ Да это я так...

_ А ягода-то нынче у вас такая рясная. Вот Поля-то бы порадовалась.

Упоминание о жене больно кольнуло его в сердце, щемящим комочком подступило к горлу, влажной пеленой затуманило глаза. Не желая показать свою слабость, Евгений Викторович тут же ушёл в домик. Там он был один, без чужих глаз, и некого было стесняться. Он снял сапоги и, не раздеваясь, лёг в постель, укрыл голову одеялом, затих, стараясь заглушить охватившее его волнение и успокоиться. Но сердце не слушалось, будто жило отдельнной памятью о жене и теперь мучило, волновало его.

Слезы бывают разные: радостные при встречах и печальные при разлуках, счастливые при удачах и горькие при поражениях. Евгений Викторович же мочил подушку слезами светлой печали. Он всегда любил свою Полю, и теперешнее воспоминание о ней было мило ему и наполняло душу его мягкой, тёплой печалью, а слезы облегчали и утешали его, и он не сдерживал, не унимал их.

Вопреки всякой логики и здравого смысла он словно не признавал безвозвратный уход жены, постоянно думал о ней, воскрешал её в памяти до реальной осязаемости и разговаривал с ней, как с живой. Это скрашивало его жизнь _ одинокого пожилого человека.

* * *

Тридцать девять лет прожили они счастливой семейной жизнью.

Судьба свела их сорок три года тому назад на шинном заводе. В тот год он поступил в каландровый цех учеником вальцовщика, а она после окончания финансово-эко номического техникума _ в тот же цех техником по нормированию труда. Там они и присмотрели друг друга. Через год вместе поступили на вечернее отделение инженерно-экономического факультета технологического института. Какая же это была счастливая и радостная пора в их молодой жизни! В ту пору студентов-вечерников на заводе было столь много, что директор даже выделил для них специальный автобус. И в институт и после занятий домой Евгений и Полина ездили вместе, садились рядом, испытывая счастливое волнение от соседства.

Во взаимных чувствах они объяснились в новогоднюю ночь, когда Евгений провожал её домой с праздничного вечера, которой проводился в заводском ДК. И хотя по окончании вечера были поданы к ДК служебные автобусы, Евгений и Поля пошли пешком.

Эту чудесную новогоднюю ночь, решившую их судьбу, они вспоминали потом часто и с благодарностью. А ночь выдалась действительно волшебной. Небо было не морозно-колючим, каким часто бывает зимой, а мягко-облачным, со светлыми прогалинами меж облаков, в которых алмазно сверкали звёзды и откуда лился на землю ртутно-лунный свет и сыпались в медленном кружении пушистые снежинки. Они, как волшебные посланцы вселенной, ложились белой опушенью на шапку, плечи и ресницы Полины, отчего она становилась ещё очаровательнее и милее. Евгений в порыве охвативших его чувств повернул Полину к себе лицом, страстно поцеловал её в раскрытые горячие губы и признался в любви. Она в ответ уткнулась ему в плечо и тихо, счастливо заплакала. Господи, какое счастливое было время! Ведь у них было всё: здоровая молодость, перспектива получения инженерных дипломов, гарантированная работа по специальнос ти и самое главное _ любовь, верная и надёжная на всю жизнь. Они тогда даже и представить не могли, что когда-нибудь все это может измениться , а то и исчезнуть совсем.

* * *

Полина умерла второго августа прошлого года. Чем ближе подходила печальная годовщина её кончины, тем сильнее охватывала Евгения Викторовича тоска по ней. Ему хотелось как-то особо отметить эту дату, и он решил стальную надгробную пирамидку на её могиле заменить мраморным памятником. Идея эта зародилась в одно из последних посещений могилки Полины, когда он увидел на соседнем свежем холмике мраморный памятник с вырезанными на нём двумя перекрещивающимся красными гвоздиками. Вот такой памятник он и поставит Полине _белый с красными гвоздиками.

Евгений Викторович часто видел жену во сне, и вот совсем недавний сон показался ему вещим. Сон этот был навеян воспоминаниями о их туристической поездке в Латвию. Когда-то, теперь вовсю поносимые демократа ми советские времена, на заводе часто организовывались групповые пятидневные туристические поездки в разные города большой страны, при том совсем дешёвые _ за десять процентов стоимости путёвки с проездом в оба конца самолётом. Однажды по таким путёвкам и слетали они а Ригу. Группу их возили по разным достопримечательным местам города, в том числе и на кладбище. Вот это посещение и привиделось теперь ему во сне. Кладбище это было совсем непохожим на наше, русское _ нигде ни одной оградки, ни одного кустика крапивы или лебеды _ кругом чистая и ровная трава и невысокие почти все одинаковые каменные памятники с выгравиро ванными на них именами и годами жизни усопших. Особенная, чистая и умиротворяющая тишина сторожила вечный покой тех, кто когда-то с детским восторгом и изумлением впервые увидел на загородной полянке мохнатого шмеля, кто когда-то с замирающим от счастья сердцем спешил на первое любовное свидание, кто в муках и радостях рожал детей и трудился, трудился. И вот теперь лежат они здесь, в вечном покое и тишине. И, может быть, души их смотрят на нас, живых, откуда-то с высоты и видят все наши грехи и промашки, наши достойные дела и страдания, но никогда не осудят и не похвалят нас _ всё рассудится потом по высшей божьей справедливости.

Приснилось Евгению Викторовичу в том вещем сне это ухоженное рижское кладбище. Будто идут они с Полиной молча, как околдованные меж ровных могильных рядов, и вдруг она останавливается и указывает рукой на два одинаковых соседних памятника из серого камня. И он читает надписи на них: «Сникерис Ивар Янович. 1902 _ 1971»; «Сникерис Скайдра Яковлевна. 1910 _ ». Последней даты на втором памятнике нет! Евгений Викторович не верит и читает ещё раз. Всё верно _ нету второй даты! Нету! Значит, ещё жива! Евгений Викторович смотрит на Полину, спрашивает:

_ Это как же так? Памятник живому человеку! Полина не отвечает, ведёт себя странно.

_ Ведь неприятно _ приходить сюда и видеть свой памятник. Ещё жива и уж будто тебя нет! Как же так!

Полина по-прежнему молчит, не отвечает и многозначительно смотрит прямо в самую душу его, словно хочет, но не может сказать что-то важное.

_ Почему же ты молчишь?! Ну , говори же, говори!

В народе бытует мнение, что живые боятся мёртвых. Может, оно и так. Только Евгений Викторович не боялся, а радовался иллюзорным встречам с любимой женой.

Странный сон через несколько дней повторился. И опять они были на рижском кладбище, и опять стояли у тех же могилок, и опять он спрашивал Полину, а она не отвечала.Евгений Викторович решил сходить в церковь, поставить свечку и помолиться за упокой Полины.

В церковной ограде, на скамейке, он рассказал сухонькой, со святым лицом старушке свой странный сон и спросил, к чему бы он приснился дважды. Старушка внимательно выслушала его, задумалась, а потом рассудительно ответила:

_ Все мы под единым Господом Богом ходим, и каждого призовёт он в своё время к себе. Не вечны мы тут, а гости.

Это и так было понятно, а вот сон-то такой к чему бы? Евгений Викторович продолжал вопросительно и с ожиданием смотреть в лицо старушки.

_ Знамение это тебе, знамение, мил человек. Догадывайся.

И сон, и намёк старушки Евгений Викторович разгадал вскоре, копаясь на дачной грядке. Его будто свыше осенило: да это же знак от Полины _ лечь ему рядом с ней, когда придёт его смертный час. На следующий же день он поспешил с лопатой на кладбище, откопал и передвинул оградные столбики в одну сторону, освободив рядом с Полиной место для себя. И он даже как бы не своими, а чужими глазами увидел здесь два одинаковых беломраморных памятника с красными гвоздиками. А одинаковых ли? Ведь в те суматошные дни, когда будут обряжать его в последний путь (а это неизбежно ) некогда будет и подумать обо всех похоронных деталях. И если даже дочь Надя приедет вместе с мужем, они не успеют всё сделать так, как надо. У них просто не хватит времени. И вот тут-то и вспомнил он рижское кладбище и окончательно разгадал вещий сон: Полина подсказывала, чтобы он загодя изготовил и поставил два одинаковых памятника _ ей и себе, пока ещё жив и есть силы.

До печальной годовщины оставалось месяц и семнадцать дней, вполне достаточное время, чтобы всё задуманное сделать. Перво-наперво он съездил в мастерскую по изготовлению памятников, всё подробно расспросил и проконсультировался. Цена за изготовление и установку памятников по месту оказалась высокой _ десять тысяч рублей. Таких денег у Евгения Викторовича не было. Обращаться за помощью на завод не хотел: хорошо помнил, как унизил его ложным сочувствием и самодовольным отказом заместитель генерального директора господин Айдашкин, когда приходил к нему за помощью на операцию жены.

Просить денег у дочери Надежды тоже не хотел: они с мужем работали учителями, воспитывали двоих детишек и едва-едва сводили концы с концами. Набрали бы денег хоть на дорогу, чтобы потом, когда придёт время, приехать на его похороны.

После некоторого размышления Евгений Викторович продал в ювелирную мастерскую обручальные кольца _ своё и Полины и сдал в комиссионный магазин мутоновую шубу Полины. Когда набралась необходимая сумма, заказал в фотоателье два одинаковых керамических портрета, а когда они были готовы, пошёл заказывать памятники. Его долго не понимали, зачем он заказывает памятник и себе _живому. Объяснил, как мог. Мастера развели руками и приняли заказ к исполнению.

Памятники он установил за неделю до годовщины ухода жены. Затем поехал к другу-однозаводчанину Артуру Александровичу, бывшему конструктору авиашин, теперь тоже пенсионеру _ человеку рассудительному и надёжному. Всё объяснил ему, а потом съездили они на кладбище. Артур Александрович, сняв шляпу, долго стоял в раздумьи перед памятником Полины, потом со скрытой печальной улыбкой посмотрел на Евгения Викторовича и философски резюмировал:

_ Что ж! И в этом есть смысл.

Следующую годовщину в могильной оградке Цветаевых перед беломраморными памятниками с красными гвоздиками стояли двое: молодая женщина, дочь Цветаевых Надежда, и седой мужчина с непокрытой головой _ Артур Александрович. На памятнике Евгения Викторовича теперь значилось две даты: рождения и кончины.

Шли последние дни бабьего лета. Над кладбищенским миром царили покой и тишина. Над уже стылой осенней землёй с пожухлыми травами, облетевшими рощами и лесами и тонкими паутинками меж былинок высоким чистым куполом возвышалось небо. В его неподвижной выцветшей выси плавно кружили чёрными крестами зоркие коршуны. А в тысячах городов и деревень у кого-то отсчитывало последние удары остывающее сердце, а кто-то, вновь явившийся на белый свет, оглашал мир первым криком, заявляя о своём пришествии.

Идут, сменяются поколения за поколениями _ каждое со своей судьбой, со своими взлётами и падениями, подвигами и предательствами, со своими слезами и песнями... И дай Бог, чтобы следующее за нами поколение было разумнее и счастливее нас.

 

 

Эдуард Мордвинов

Судьба Такая

Рассказы

Эдуард Мордвинов

Судьба Такая

Рассказы

Красноярск 2003

Эдуард Мордвинов. Судьба Такая. Рассказы.

ИЦ КрасГУ. Красноярск, 2003. 264 с.

Книга отпечатана в типографии

Красноярского государственного университета

660041 г. Красноярск, пр. Свободный, 79.

г Мордвинов Э., 2003.